Ознакомительная версия.
Далек, казалось бы, от классического Bildungsroman-a (немецкой модели романа воспитания) и Достоевский. В его романах, как известно, образы детей и подростков часто перекликаются с образами их сверстников у Диккенса. Англичане считают Диккенса мастером поздней английской модели романа воспитания. Значит ли это, что и Достоевский следовал этой модели? Елена Краснощекова не дает на этот вопрос прямого ответа. Тем не менее Нелли из романа «Униженные и оскорбленные» (1861), многим исследователям напоминающая только диккенсовскую Нэлл из «Лавки древностей», находится в самом тесном (биографическом и текстуальном) родстве и с Миньоной Гете из романа «Годы учения Вильгельма Мейстера». Сравнивая тексты двух писателей, автор монографии обращает внимание на сходства, «совпадения», заимствования и прямой пересказ гетевского текста в романе Достоевского.
Немецкую линию Bildungsroman-а прививал на русскую почву И. А. Гончаров, все романы которого, как показывает Елена Краснощекова, связаны между собой вариантами ведущей жанровой традиции школы «Вильгельма Мейстера» (а также критическим и абстрактным реализмом эпохи Просвещения). Она прочитывает «Обыкновенную историю» (1847), первый роман писателя, так, как читают «Годы учения Вильгельма Мейстера» Гете многие современные исследователи. Это «ряд метаморфоз, в котором каждая последующая не корректирует предшествующую, но постоянная их смена демонстрирует иронию жизни, ставящей под сомнение саму конценцию становления как рационально объяснимого процесса». В своем втором романе «Обломов» (1859) Гончаров – считает Елена Краснощекова – разработал характерную для Bildungsroman-а тему противоборства двух сил – инерции и движения в развитии главного персонажа, а заодно вступил в диалог с педагогическими воззрениями Руссо. «Если, – замечает автор монографии – трактат “Эмиль, или о воспитании” написан о том, как следует воспитывать ребенка, чтобы он вырастал, сохраняя в себе дары Творца, то Гончаров показывает, как при неправильном воспитании ребенок лишается этих даров». «Лелеемый, как экзотический цветок в теплице, и так же, как последний под стеклом, он рос медленно и вяло. Ищущие проявления силы… никли, увядая», – говорит Гончаров о детстве Обломова, и эти слова прямо вводят основной мотив романа – погасание-потухание героя на пороге совершеннолетия. С другой стороны, в образе Андрея Штольца Гончаров пытался представить процесс воспитания «русского Эмиля» в условиях далеко не таких, как у Руссо. В основе суровой методики его отца-воспитателя лежала подготовка сына к будущим жизненным испытаниям, и выросший Штольц – осуществленный замысел отца: «кость да мускул».
В обоих романах Елена Краснощекова выделяет общий мотив, названный ею «воспитание женщины в школе мужа», который она считает уникальным открытием Гончарова. В «Обыкновенной истории» – это школа Адуева-старшего, который сделал из полной желаний двадцатилетней девушки навсегда покорную жену, «отвыкшую от своей воли и не нуждающуюся в свободе». В «Обломове» это две школы. Одна, подробно выписанная, создана Андреем Штольцом, который «как мыслитель и как художник ткал разумное существование Ольги,…и она росла все выше, выше, так что ему долго, почти всю жизнь, предстояла еще немалая задача поддерживать на одной высоте свое достоинство мужчины в глазах самолюбивой и гордой Ольги,…чтоб не помрачилась эта хрустальная жизнь,…если б хоть немного поколебалась ее вера в него». Но в этом романе есть еще и своего рода школа Обломова, в которой Агафья Матвеевна Пшеницына «перешла под сладостное иго его обаяния («глядит на всех и все так смело и свободно, говорит мягко, с добротой») и в которой «навсегда осмыслилась ее жизнь,…теперь она знала, зачем жила…».
Автор монографии высказывает предположение, что Толстой, восхищавшийся «Обыкновенной историей», соотнес сюжет своего романа «Семейное счастье» (1959) не столько с главной линией гончаровского романа (становление личности в «школе жизни»), сколько с маргинальной – семейная жизнь в качестве камерной вариации такой школы. В трактовке Толстого муж не позволяет себе диктовать жене собственную волю, даже когда она проходит рискованные уроки жизни, и плоды такой школы сказываются в реальном достижении семейного счастья.
Глава о русском романе воспитания школы классического немецкого Bildungsroman-а самая большая – в сто семьдесят восемь страниц, но у читателя все равно остается сожаление, что Елена Краснощекова выбрала только двух писателей, что обошла вниманием Герцена, чья автобиографическая исповедь «Былое и думы» (1854) (особенно ее первые пять частей) воспринималась как текст о путях становления личности и идеи не только современниками писателя, но и их потомками в XX веке. Остается у читателя сожаление и от того, что в монографии нет заключительной главы и что автор, похоже, перепоручил ему, читателю, самому все обобщить и подвести итоги.
Первому открывать дверь в незнаемое – всегда непросто, но приятно: первооткрыватель! А вместе с тем и тревожно: что скажут идущие следом? Но похоже, что этого-то Елена Краснощекова совсем не опасается: была бы тропа намечена, а на русской почве наверняка хватит места исследователям многим и разным.
Западные издатели, как правило, знакомят читателей с автором выпущенной книги: помещают его фотографию, перечисляют, чем он занимается, что и когда публиковал, где живет и служит, даже его семейное положение не засекречивают. Издательство «Пушкинский фонд» этого не делает, и поэтому Елене Краснощековой пришлось самой представиться читателям, для чего она приложила в конце книги список «наиболее достойных упоминания» «Основных публикаций автора» (стр. 474–478). В него входят книги и главы из коллективных академических монографий, вступительные статьи и комментарии к сборникам писателей, научные статьи, несколько из них были переведены на английский, немецкий, французский и японский языки. Круг интересов Елены Краснощековой, с самого начала включавший творчество писателей XIX и XX вв., сложился в России и не изменился в Америке, где она живет и преподает русскую литературу студентам и аспирантам Университета Джорджии.
Опубликовано: “Новый Журнал”, № 255, 2009.
Влюбленный в слово
Гарольд Блум. Зачем читать и как
Стихи и проза для чрезвычайно смышленых детей любого возраста
Harold Bloom. How to Read and Why,New York: Touchstone Books, 2001, 283 p.Harold Bloom. Stories and Poems for Extremely Intelligent Children of All Ages,New York: Scribner, 2001, 573 p.
Гарольд Блум – автор двадцати пяти литературоведческих и культуроведческих монографий о Шекспире, поэтике стиха, английских поэтах-романтиках, Библии, Каббале, гностиках, религии в Америке и многом другом; профессор Йельского и Нью-йоркского университетов, обучивший многие поколения филологов, обратился неожиданно к доуниверситетской аудитории, причем сразу двумя книгами: «Зачем читать и как» (How to Read and Why) и «Стихи и проза для чрезвычайно смышленых детей любого возраста» (Stories and Poems for Extremely Intelligent Children of All Ages).
Жанр второй книги очевиден, это антология стихов, рассказов и повестей. Все они написаны до Первой мировой войны, то есть до рождения модернизма. Жанр первой книги менее определен, хотя к нему широко обращаются писатели и ученые во всех странах. Русские ценят книги Ю. М. Лотмана, Е. Г. Эткинда о том, как читать стихи и прозу. В англоязычном мире любят такого же рода работы Вирджинии Вулф, Давида Денби, Роберта Альтера. Книга «Зачем читать и как» сразу стала бестселлером.
Но когда корреспонденты нескольких журналов пытались взять у ученого интервью и задавали ему им же поставленные вопросы, как, что, когда и зачем читать, профессор Блум вместо ответов вспоминал… Как совсем маленьким сам научился читать по-английски, а так как в доме говорили только на идише и поправлять его было некому, то он на всю жизнь сохранил «не ту английскую интонацию». Как в восемь лет в его жизнь вошло чудо, а может, наоборот, как в восемь лет он вошел в чудо – библиотеку (одно из хорошо укомплектованных отделений Публичной библиотеки Нью-Йорка в Бронксе) и начал читать настоящие книги. Как он открыл мир поэзии. Нет, нет, сам он никогда стихов не писал. Для него это святое мастерство, которому поклоняются, любят, ценят, чувствуют, пытаются понять, а иногда, может быть, и приближаются к пониманию. Но писать стихи самому – это профанация. В семнадцать лет Гарольд Блум поступил учиться в Корнельский университет, а через четыре года в Йельский, и не покидает его уже более пятидесяти лет.
Что, по его мнению, изменилось за эти годы в университетской жизни? В англоязычном мире практически вымирает изучение художественной литературы. Хотя люди, преданные художественному слову, еще живы, но повсюду верх берут «идеологи». И вместо того, чтобы учить литературе и сравнительному литературоведению, вместо этого университеты теперь учат «культурным штудиям». Мнение Блума о «cultural studies» хорошо известно. Но также хорошо известна его непоколебимая вера в живучесть литературы: если за три тысячи лет своего существования от всех взлетов и падений, она стала только интереснее, то и сейчас она вынесет все и… выживет.
Ознакомительная версия.
