Сама постановка вопроса о божественном происхождении любой власти представлялась весьма сомнительной еще в средневековье (вспомним размышления летописца о Божием попущении), не говоря уже о наших днях. Из нее, в частности, должно следовать, что фашистская оккупация нашей страны в годы Великой Отечественной войны была ниспослана в качестве наказания за установление греховной власти, которая искореняла православие (интересно, кстати, как по мнению сторонников анализируемой точки зрения: ей надо было сопротивляться или ее как всякую власть следовало по совести поддерживать?). Думаю, однако, вряд ли найдется хотя бы один честный и здравомыслящий православный христианин, способный осудить советских людей, боровшихся против новой (обращаю внимание читателей, что это слово я вовсе не использую в качестве синонима слова лучший) власти, которая наказывала ту самую, безбожную. Но от этого не становится лучше и режим, который они тем самым защищали и укрепляли.
Святость Александра Невского не оправдывает все его поступки. Одно дело не сопротивляться грабежу Орды и совсем другое быть активным его соучастником. Причисление же к лику святых лишь искупает совершенные князем грехи (а в том, что он, как и всякий человек, был грешен, думаю, не сомневается ни один, даже самый ярый его защитник). Во всяком случае, надеюсь, что святость равноапостольного князя Владимира I не мешает осуждать растление несовершеннолетних (чем, как известно, грешил этот киевский князь до принятия христианства)?
Нельзя не согласиться с тем, что современные этические критерии не работают в средневековье. Логику поступков людей того времени чаще всего можно восстановить, опираясь на параллельные (чаще всего, библейские или апокрифические) тексты. Но невозможно принять произвольное привлечение цитат из Ветхого или Нового Заветов для объяснения и оценки действий людей прошлого. В то же время, скажем, отождествление Александра Невского с библейским Давидом (с которым, как мы помним, князь сравнивается неоднократно) может придавать образу, создаваемому древнерусским книжником, амбивалентные характеристики. В частности, в разбиравшемся случае, связанном с переписью населения Пскова и Новгорода, такая аналогия явно работает против признания святости Александра.
Почему же, несмотря на все, Александр Невский был причислен к лику святых?
Чтобы ответить на этот вопрос, еще раз очень коротко напомню, что происходило вокруг Александра.
В 1204 г. под ударами крестоносцев пал Константинополь, что в итоге не только заставило императора Михаила VIII искать помощи на Западе, но и привело в конце концов к полной религиозной капитуляции Константинопольской патриархии перед Папой (Лионская уния)
«…Официальное оформление унии восточной и западной церквей состоялось на соборе католического духовенства в Лионе, куда в конце июня 1274 г. прибыли послы Михаила Палеолога. Греки признавали три основных пункта унии: супрематию папы над всей христианской церковью, верховную юрисдикцию папы в канонических вопросах и необходимость поминать папу во время церковных богослужений. Согласившись на заключение унии, Византия, тем не менее, ставила папству ряд политических условий. Наиболее важным из них было требование, чтобы папа добился мира между Византией и латинскими государствами. Михаил VIII обещал в свою очередь принять участие в задуманном Римом крестовом походе против мусульман.
6 июля 1274 г. на четвертом заседании собора Георгий Акрополит принес присягу папе, утверждая тем самым его верховенство в христианской церкви. Члены византийской миссии подписали присягу Акрополита. Уния церквей совершилась»[441].
Недаром, завершая свое горестное повествование о завоевании Царьграда фрягами в 1204 г., древнерусский книжник, очевидец этого события заключает:
«…И тако погыбе царство богохранимаго Констянтиняграда и земля Грьчьская в сваде цесарев, еюже обладают фрязи»[442]
Кроме собственно конфессиональных, для такого вывода имелись вполне достаточные формальные основания:
«Власть византийских императоров была низложена, и столица империи ромеев стала главным городом нового государства, которое современники называли Константинопольской империей, или Романией, а исследователи предпочитают именовать Латинской империей»[443].
С другой стороны, Даниил Романович Галицкий, героически сопротивляющийся монголам, вынужден был периодически искать убежища у своих католических соседей, в Венгрии, и даже принял от Папы королевскую корону:
«Юго-западная Русь попала под власть татаро-монгольских ханов несколько позднее, чем северо-восточная. Это в немалой степени объясняется как ее географическим положением, так и политическим курсом местного княжеского двора. Прибывший в 1245 г. по требованию Батыя в Сарай галицко-волынский князь Даниил Романович <…> стал в номинальную зависимость от Золотой Орды… Но полное подчинение юго-западной Руси татаро-монголами было еще впереди. <…> Местный княжеский двор сумел использовать внешнеполитические выгоды, полученные в результате соглашения с монголами. В первую очередь требовали урегулирования отношения с Венгрией. Король Бела IV сам начал переговоры о мире… Мирный договор был скреплен браком княжича Льва Даниловича с дочерью Белы IV Констанцией.
В это же время усилились происки папской курии в юго-западной Руси. Спекулируя на необходимости создать антитатарскую коалицию, папа Иннокентий IV в 1245 г. начал переговоры с галицко-волынским князем о военном союзе и церковной унии; эти переговоры привели к взаимному обмену посольствами и номинальному признанию курией суверенитета Галицко-Волынской Руси и ее равных возможностей в отношениях с Венгрией, Орденом и другими государствами. <…> Галицко-волынский князь, не ожидая реальной помощи от курии и понимая сущность ее захватнической политики в Восточной Европе, умело использовал эти переговоры для стабилизации западных границ своего княжества.
Стремясь к дальнейшему укреплению позиций юго-западной Руси в Восточной Европе, а также возобновлению старинных русских торговых связей на Дунае, князь Даниил счел нужным вмешаться в войну за австрийское наследство. <…> Заключив союзный договор с Белой IV, а также малопольским князем Болеславом Стыдливым, князь Даниил добился от них признания за своим сыном Романом герцогских прав на Австрию. В первой половине 1252 г. в замке Гимберг, южнее Вены, состоялась свадьба Романа Даниловича с наследницей австрийского престола Гертрудой Баденберг.
Когда позднее папское посольство во главе с легатом Опизо из Мессаны прибыло в Дорогичин, <…> князь Даниил решился на принятие от папы короны и скипетра… На церемонии коронации присутствовали и польские князья; это произошло около 1254 г.
«…Однако и новое соглашение с курией, выражавшее признание крупной роли Галицко-Волынской Руси в международных делах Восточной Европы, не привело ни к унии, ни к совместной борьбе с Золотой ордой»[444].
На этом фоне резко выделяется поведение Александра Ярославича. Он не только не обращается за помощью к могущественным католическим правителям и иерархам, но и в довольно резкой форме отказывается от какого бы то ни было сотрудничества с латынянами, когда те его предлагают:
«…Однажды пришли к нему послы от папы из великого Рима с такими словами: «Папа наш так говорит: «Слышали мы, что ты князь достойный и славный и земля твоя велика. Потому и прислали к тебе из двенадцати кардиналов двух умнейших — Агалдада и Гемонта, чтобы послушал ты речи их о законе Божьем».
Князь же Александр, подумав с мудрецами своими, написал ему такой ответ: «От Адама до потопа, от потопа до разделения народов, от разделения народов до начала Авраама, от Авраама до прохождения израильтян сквозь море, от исхода сынов Израилевых до смерти Давида-царя, от начала царствования Соломона до Августа и до Христова рождества, от рождества и до распятия его и воскресения, от воскресения же его и вознесения на небеса и до царствования Константинова, от начала царствования Константинова до первого собора и седьмого — обо всем этом хорошо знаем, а от вас учения не примем». Они же возвратились восвояси»[445].
Смысл ответа Александра папским посланникам для современного нам читателя видится как бы сквозь тусклое стекло, гадательно[446]. Ясно лишь, что общаться с Папой Александр не пожелал. О чем именно идет речь в Житии, станет яснее, если учесть, что здесь автор приводит основные вехи истории человечества. В христианском мире, начиная с раннего средневековья, существовала традиция описания исторического процесса по возрастам, соответственно шести дням творения. При этом выделялись следующие периоды- дни: от сотворения Адама до потопа, от потопа до Авраама, от Авраама до Давида, от Давида до вавилонского пленения, от пленения до Рождества Христова и, наконец, от Рождества до Страшного суда[447]. Нетрудно убедиться, что все необходимые ключевые моменты присутствуют в нашем тексте. Те же периоды мы встречаем в Толковой Палее:
