Таким образом, перед нами резкая разница в доходности. «Передел» кожи в Ярославле, крупнейшем торговом центре на пути к Архангельскому порту, был, по крайней мере, не убыточен. При 27,2 % производственных затрат купец мог получить вместо 120 руб. (затраченных на производство) около 138 руб. прибыли, т. е. 29,1 %, или на 18 руб. больше, чем производственные траты. Доход, конечно, скромный.
В «сказке» суздальских купцов Д. и Г. Лихониных есть сведения об операции по выделке кож в 1701 г.240 Закупив в Москве «и в иных городах яловичные кожи, они переделывали их в Суздале «на своих кожевенных заводах» и в Ярославле, куда, видимо, отдавали «в дело» на другие заводы. Партия кож была огромной и составила 1817 пудов 20 ф., а «ценою стало вызделье» по 2 р. 6 алт. 4 д. (т. е. 2 р. 20 коп.) за пуд. В итоге общая цена по себестоимости 3998 р. 16 алт. 4 д. Считая ярославскую цену сырью по 1 р. 71 коп. за «пуд»241, то при цене 2 р. 20 коп. за пуд готовых кож производственный расход составит 1166 р. 18 коп. при стоимости сырья 4060 р. 96 к. Следовательно, и здесь доля производственных расходов примерно та же (23,5 %). Небольшое их снижение могло быть за счет укрупнения объема работ. Если бы Лихонины продали кожи в Ярославле по той же цене, как и И.П. Топленинов (2 р. 63 к. за пуд), то торговая прибыль составила бы 19,5 %. Но Лихонины сбыли свой товар в Архангельске, потратив на пошлины и провоз 20 % от себестоимости выделанных кож.
Поскольку в источнике архангельская выручка ими точно не названа, то для расчета можно использовать материал другой торговой операции. В частности, П. и К. Топлениновы закупили в Ярославле кож на 1340 р., а продали их в Архангельске на 2836 р.242 Вычитая затраты на выделку (т. е. 25 % от исходной цены сырья), а также провоз и пошлины (20 % от стоимости готовой продукции), то в итоге прибыль купца составит огромную цифру (около 50 % стоимости готовой продукции). Таким образом, стремясь к прибыли столь высокого уровня, купец мог и, видимо, вел свое кожевенное производство на принципе оплаты и необходимого, и как минимум значительной доли прибавочного труда. По отдельным же операциям обработки кож оплата могла, вероятно, включать и стоимость всего рабочего труда.
Совсем по-иному выглядит баланс торгово-промышленных операций у брянского купца Н. Чамова. Здесь при 25 % производственных затрат (134 р. 95 коп.) к стоимости исходного сырья чистая торговая прибыль составила всего 81,6 руб., или 15,1 %. Это намного меньше, чем исходная сумма производственных затрат. Естественно, что такой результат настораживает, так как производство получается убыточным. И все же, делая определенную скидку на фрагментарный характер данных и их неточность, основная тенденция проясняется достаточно четко. Обработка юфтей могла оправдывать себя с точки зрения экономической только как составная часть внешнеторговых оборотов купечества, приносящих огромные прибыли. Сбыт передельных кож на внутреннем рынке был практически убыточным. И главным фактором, определяющим этот убыток, была ничтожная, чисто символическая величина той части прибавочного труда рабочих, которую присваивал владелец кожевни.
Думается, что приведенный нами анализ не позволяет квалифицировать кожевенные дворы, кожевни и «заводы» купцов конца XVII — начала XVIII в. как мануфактурные предприятия, ибо им не были свойственны основные экономические характеристики капиталистического производства. Несмотря на крупный массовый найм рабочих для выполнения отдельных операций, позволяющий полагать, что на определенных этапах перед нами тип кооперации, основанной на вольном найме, сезонный характер производства исключал возможность проявления главного признака специфически капиталистического производства — прибавочная стоимость определенного уровня, минимально допустимого для существования капиталиста как капиталиста. Владельцы кожевен конца XVII — начала XVIII в. могли существовать только как купцы.
Для крупного купечества кожевни были скорее средством некоторого сокращения накладных расходов, неизбежных при скупке готовых кож у многочисленных мелких ремесленников-товаропроизводителей.
Таким образом, перед нами образец, хотя и не типичный, отношений «средневекового» капитализма, функционирования так называемых неадекватных форм капитала, в которых еще не созрела противоположность труда и капитала, больше того, не действуют специфические закономерности капиталистического способа производства. Такие формы в эпоху феодализма носили спорадический характер, были обратимы и в сущности не могли влиять на судьбы старого господствующего способа производства.
Важнейшая черта эволюции кожевенного производства с применением наемного труда, на наш взгляд, заключается в том, что сбыт продуктов обработки животного сырья за рубеж объективно требовал появления крупного капиталистического производства мануфактурного типа, но объективные условия социально-экономического развития страны и специфика технологии производства ставили непреодолимые для того времени препятствия. Но дело не только в этом. В противоположность английскому производству шерсти, первоначально предназначавшейся для иностранных суконных мануфактур, обработка кож и сбыт их за рубеж не привела и не смогла привести к тем гигантским преобразованиям экономики страны и резким смещениям общественных слоев, которые в Англии ознаменовали бурное развитие капитализма. Кожевенный юфотный товар не имел этой перспективы, и реальное весьма скромное место кожевенных «заводов» в экономике второй половины XVIII в. лишний раз свидетельствует об этом (в стране общее число кожевенных, в основном мелких по объему производства, заведений к концу века достигло более 800).
Указанные особенности были характерны и для такой весьма специфичной отрасли хозяйства, как винокурение, социальная организация которого практически не влияла ни на процесс общественного разделения труда, ни на механизм ценообразования. В XVII в. казенные винокурни в большинстве своем работали на 10 % мощности, т. е. потенциального объема продукции при условии бесперебойной непрерывной работы в течение года243. Это означает, что почти все винокурни работали лишь эпизодически. Только немногие более крупные казенные винокурни работали несколько более систематично (в Орлове на 12–15 %, в Устюжне — на 26 %, в Бежецке — на 30 %, в Вятке — на 37–43 %, в Можайске — на 46 % от потенциальной мощности)244. Даже самая крупная для XVII в. нижегородская винокурня работала на 60 % мощности245. Таким образом, эпизодичность или большие перерывы в работе были типичны для всех предприятий этого столетия. Тем более это можно отнести к работе мелких винокурен частного владения, в том числе и немногих в XVII в. купеческих предприятий246.
Господство краткосрочных форм найма вело к нерегулярности производственных циклов, неравномерности загрузки оборудования не только в XVII в., но и в более поздний период. В 1719 г. купцы, владеющие винокурнями в Казанской губернии, в одном из челобитий специально оговаривали, что «у них на тех заводах с крепосми (т. е. с оформлением найма на длительный срок, — Л. М.) работных людей держать невозможно, понеже бывают у них в найме, в работе человек по неделе и дни по три, и по два, а по последней мере (т. е. в крайнем случае, — Л. М.) самое малое число (таких работников, — Л. М.), что по месяцу (работают, — Л. М.)…; годовые (же, — Л- М.) никогда не наймуютца…»247
В XVII в. краткосрочный найм одновременно сопровождался высокой по своему уровню оплатой. Так, в 1658–1659 гг. в Дмитрове винокур получал «с браги» 10–11 алт. (30–33 коп.), а подсобный работник — 7 алт. или 8 алт. 2 деньги (21–25 коп.), в Козлове в 1670–1671 гг. винокур получал 15 алт. 2 д. с «вари» (46 коп.), а подсобный работник 8 алт. (24 коп.)248. Столь высокий уровень оплаты как-то не согласуется с данными монографии М.Я. Волкова о реальной итоговой оплате в 50—70-е гг. XVII в. по 13 винокуренным центрам страны249. В шести случаях оплата за сезон была около 2 руб. в среднем на работника, а в остальных — 5–6 руб. Думается, что данная оплата начислялась не за сезон, а за дни работы, которых, видимо, было очень немного, т. к. винокурение было эпизодическим.
Для проверки этих предположений используем данные по Талицкой (Вятской) винокурне, одной из крупнейших в стране в период 30—50-х гг. XVIII в. Здесь оплата была повременной, и винокуру платили за месяц 2 руб., а подкурку — 1 руб. Случай этот исключительно редкий, так как всюду платили сдельно250.
Причина, видимо, кроется в том, что при непрерывном производстве на столь крупном предприятии (примерно 89 котлов винокуренных да 2 котла браговарных)251 производительность была более чем вдвое выше обычных винокурен. Расчет показывает, что при «варе» в 45 ведер252 на Вятской винокурне за 12 месяцев было примерно 488 «варь» или «браг», за которые при сдельной оплате по 15 коп. за брагу винокур должен был получать в год огромные деньги (св. 73 руб.); столь же велик был бы заработок и полуквалифицированного «жегана» (св. 36 руб.)253. В реальной же действительности винокур на Талицком заводе получал 24 руб. в год? и даже эта, втрое меньшая, чем расчетная сумма была вполне на уровне заработка высококвалифицированного специалиста-ремесленника 20—30-х гг. XVIII в.254 Таким образом, перед нами яркий пример того, как резкое повышение производительности труда позволяет предпринимателю (в данном случае это государство) присвоить громадную долю так называемого прибавочного рабочего времени и лишь незначительной его частью делиться с работником.
