Этот в высшей степени взвешенный вывод повторялся затем неоднократно уже во вполне научной литературе и служил верным индикатором того, к какому историографическому направлению принадлежал тот или иной историк. В республиканской, а позднее либеральной историографии данный сюжет в принципе более не рассматривался, и о нем не упоминали даже с целью покритиковать оппонентов [1148]. Для представителей же католического лагеря несгоревшее сердце Орлеанской Девы по-прежнему оставалось подлинной реликвией — важнейшим свидетельством ее мученичества и, как следствие, святости, сближавшим героиню Столетней войны с фигурой самого Христа [1149]. Таким образом, на протяжении XIX в. появившаяся еще в середине XV столетия легенда постепенно превращалась в одно из доказательств, необходимых для официальной канонизации Орлеанской Девы. Его регулярно использовали авторы, произносившие панегирики в честь Жанны в Орлеане [1150], ему был посвящен отдельный пассаж в «Истории Жанны д'Арк» Анри Валлона, ставшего — наравне с епископом Орлеана Феликсом Дюпанлу — одним из инициаторов ординарного процесса 1874–1875 гг. [1151] Однако особенно ярко история о несгоревшем сердце оказалась обыграна в тексте папского рескрипта 1894 г. о беатификации Жанны д'Арк, дословно повторившего все рассуждения на эту тему авторов XV–XVII вв.:
С именем Иисуса на устах она умерла праведной смертью, отмеченной знаками Свыше… В тот же миг люди, совершившие [это зло], начали раскаиваться и воздавать славу Деве как святой прямо на месте ее казни. А потому, дабы не дать превратить ее останки в реликвии, ее сердце, не тронутое огнем и наполненное кровью, было выброшено вместе с пеплом в реку [1152].
В этот момент, собственно, и завершилась история о несгоревшем сердце Жанны д'Арк, так никогда и не получившая единственного в своем роде объяснения, но со временем превратившаяся в весьма специфический маркер политических и религиозных пристрастий французов эпохи Средневековья и Нового времени. Изначально возникшая как рассказ о достоверных, основанных на свидетельствах очевидцев событиях прошлого, она постепенно — в силу самых разных причин — преобразилась в своеобразную «декларацию о намерениях» того или иного автора, видевшего в обстоятельствах смерти Орлеанской Девы либо прямое подтверждение ее святости, либо вполне понятное и естественное явление.
Не менее важно отметить и то, что на протяжении XV–XIX вв. не появилось ни одного специального сочинения, в котором само существование несгоревшего сердца Жанны д'Арк было бы поставлено под сомнение: французы как будто еще надеялись, что эта реликвия к ним вернется, несмотря на все неутешительные данные исторических источников.
Что же касается прочих «подлинных» реликвий Орлеанской Девы, которых никто никогда не видел, но поиски которых не утихают и по сей день, то, как мне кажется, мы о них еще услышим. Ведь буквально несколько лет назад, в 2016 г., за рекордные 300 тысяч фунтов на аукционе TimeLine Auctions в Лондоне было продано кольцо, якобы принадлежавшее Жанне д'Арк, — «крупнейший индивидуальный лот» в истории этих торгов [1153]. По мнению аукционеров, артефакт полностью соответствовал описанию, данному самой девушкой в ходе допросов в Руане в 1431 г.: на нем присутствовала надпись «Иисус Мария» и были выгравированы три креста [1154]. Никто из заинтересованных лиц не смог, тем не менее, подтвердить так называемый провенанс внезапно обретенной «реликвии», которая, если довериться все тем же материалам обвинительного процесса, должна была оказаться отнюдь не в Англии, а в Бургундии [1155].
Тем не менее, на торгах в Лондоне между английскими и французскими покупателями за столь редкий лот развернулась нешуточная борьба. Победителем в ней стал Филипп де Вилье, выходец из Лотарингии, ревностный католик и основатель праворадикальной партии «Движение за Францию», активно выступающий против исламизации страны и массовой иммиграции [1156]. Не случайно с удачным приобретением одной из первых политика поздравила его коллега Марин Ле Пен, имя которой в современной Франции практически неразрывно связано с именем героини Столетней войны [1157]. Впрочем, для лидера «Национального фронта» — в отличие от Филиппа де Вилье — кольцо Жанны д'Арк явилось отнюдь не объектом религиозного поклонения, но безусловным символом превосходства французов над их давними соперниками на исторической сцене. Подобная инструментализация эпопеи Орлеанской Девы не должна вызывать у нас удивления: начавшееся в эпоху Наполеона Бонапарта и в годы Реставрации, в XX–XXI вв. использование образа Жанны д'Арк в государственных целях достигло, пожалуй, своего максимума, что не замедлило сказаться и на «портретах» нашей героини, перекочевавших со стен музеев и дворцов на страницы газет и журналов и превратившихся в карикатуры на политических лидеров современной Франции.
Глава 12.
Реинкарнация: от Жоржа Клемансо до Эмманюэля Макрона
Согласно принятому в современной исторической науке определению, политическая карикатура представляет собой рисунок с дополняющим и поясняющим его текстовым комментарием, сюжет которого, как правило, связан с текущими событиями или персоналиями. Художественное мастерство в подобных изображениях чаще всего сочетается с гиперболой и сатирой, необходимыми, чтобы привлечь внимание властей и обывателей к коррупции и другим социально значимым проблемам [1158].
Традиционно возникновение политической карикатуры относят к началу XVIII в. и связывают с творчеством английского художника и гравера Уильяма Хогарта [1159]. Сюжеты его картин были направлены на высмеивание негативных общественных явлений и на критику британской внешней и внутренней политики [1160]. Вместе с тем Хогарт, как человек, уже вполне впитавший идеи эпохи Просвещения и разделявший их, не только создавал произведения на злобу дня, но посвящал их задаче воспитания у современников нравственности и искоренения всевозможных пороков [1161].
Примерно в то же время, в XVIII столетии, зародилась политическая карикатура и во Франции, достигнув своего апогея в период Революции [1162]. В последующие два десятилетия (вплоть до 1815 г.) в главного героя сатирических изображений превратился Наполеон Бонапарт, причем как у себя на родине, так и, естественно, в Англии [1163]. Не менее плодотворным стало для французской политической карикатуры время Июльской монархии (1830–1848 гг.) и правление Луи-Филиппа I [1164]. Именно в эти годы в качестве карикатуристов приобрели известность Густав Доре, Жан-Жак Гранвиль и, наконец, Оноре Домье, прославившийся своими «портретами» короля. За изображение монарха, страдавшего излишней тучностью, в виде Гаргантюа художник в 1835 г. вынужден был провести шесть месяцев в тюрьме [1165]. Однако по-настоящему искусство политической карикатуры во Франции расцвело на рубеже XIX–XX вв., благодаря принятому в 1881 г. закону о свободе прессы [1166].
