Надеялись в Кремле и на ссору между русскими полками. Она началась, как обычно, «с головы». Трубецкой надменно требовал, чтобы Пожарский и Минин для общего совета ездили в его лагерь. Те отказались наотрез, справедливо опасаясь разделить судьбу предательски убитого Ляпунова. В начале сентября мутить воду в лагере Трубецкого явился недавно спасенный Пожарским воевода Иван Шереметев со товарищи. Знатные деятели Смуты подговаривали казачьих атаманов идти разорять Ярославль и другие земские города, а ещё лучше — убить Пожарского и ограбить дворян его ополчения.
«Такое злое начинание» способствовало возмущению казачества. «Нам не платят за службу, — кричали казаки, — дворяне обогащаются, получают поместья в Русской земле, а мы наги, босы и голодны!» Чтобы избежать кровопролития, власти Троице-Сергеева монастыря прислали казакам в залог будущего жалованья драгоценные церковные облачения, шитые золотом и жемчугами. Грамоту об этом с похвалами мужества и доблести казаков прочли на войсковом собрании — и казаки усовестились, снарядили двух атаманов с поклоном вернуть ризы в монастырь.
«Мы все сделаем по прошению троицких властей, — сказали казаки, — какие бы скорби и беды ни пришлось нам терпеть, все выстрадаем, а отсюда не отойдем, не взяв Москвы и не отомстив врагам за пролитие христианской крови!»
Пожарский, подвергшийся во время этих волнений реальной угрозе, и Трубецкой, рисковавший потерять власть над казаками, поняли, что объединение власти неизбежно. Даже Минин, с трудом наскребавший казну по городам и уездам, согласился, что платить жалованье одним воинам и оставлять голодными других нельзя. Предводители встретились на Неглинной-на-Трубе и помирились. Они решили устроить на этом месте общий штаб-разряд, объединить ведомства-прыказы и финансы, а главное — управлять подведомственными им территориями совместно. Войсковые собрания утвердили это решение. Об образовании новой власти и о новой ситуации под Москвой по всем городам были посланы грамоты:
«Были у нас до сих пор разряды разные, а теперь, по милости Божией, мы, Дмитрий Трубецкой и Дмитрий Пожарский, но челобитью и приговору всех чинов людей, стали заодно и укрепились, что нам да выборному человеку Кузьме Минину Москвы доступать и Российскому государству во всем добра хотеть без всякой хитрости. А разряд и всякие приказы поставили мы на Неглинной-на-Трубе, снесли в одно место и всякие дела делаем заодно.
И над московскими сидельцами промышляем: у Пушечного двора, и в Егорьевском монастыре, да у Всех Святых на Куличках поставили туры и из-за них по городу бьём из пушек беспрестанно и всякими промыслами промышляем. Выходят из города к нам выходцы, русские, литовские, немецкие люди, и сказывают, что в городе из наших пушек побивается много людей, да много помирает от тесноты и голоду, едят литовские люди человечину, а хлеба и никаких других запасов ничего у них не осталось. И мы надеемся овладеть Москвою скоро.
И вам бы, господа, во всяких делах слушать наших грамот — Дмитрия Трубецкого и Дмитрия Пожарского — и писать о всяких делах к нам обоим. А которые грамоты станут приходить к вам от кого-нибудь одного из нас, то вы бы этим грамотам не верили».
Интервенты и изменники в Кремле узнали об объединении ополчений и крайне обеспокоились. Вскоре они увидели реальные плоды союза воевод. Вся линия каменных укреплений вокруг Кремля и Китай-города была подготовлена Земским ополчением к отражению атаки с внутренней и внешней стороны. Не защищенный камнем Замоскворецкий полуостров был отрезан от «материка» глубоким рвом и валом с забитыми землей фашинами. Воеводы, переменяясь, лично наблюдали за обширными осадными работами день и ночь.
Надежды осажденных на помощь от гетмана Ходкевича или короля Сигизмунда таяли день ото дня, неделя за неделей, голод в Кремле и Китай-городе усиливался. Не желая кровопролития, Пожарский 15 сентября послал предложение почетной капитуляции полковникам, ротмистрам и рядовым, минуя твердостоятельного Струся:
«Нам ведомо, что вы, будучи в Кремле в осаде, терпите немерный голод и великую нужду и ожидаете день со дня своей погибели, а крепитесь потому, что Николай Струсь и московские изменники… упрашивают вас, ради живота своего. Хотя Струсь учинился у вас гетманом, он не может вас спасти. Сами видели, как гетман приходил и как от вас ушел со срамом и со страхом, а мы ещё были тогда не со всеми силами.
Объявляем вам, что казаки, которые были с паном гетманом, ушли от него разными дорогами… а сам гетман со своим полком … ушёл в Смоленск 13-го сентября. В Смоленске нет ни души: все воротились с Потоцким на помощь гетману Жолкевскому, которого турки разбили. Королю Жигимонту приходится теперь о себе самом помышлять, кто бы его от турок избавил. Жолнеры Сапеги и Зборовского в Польше волнения чинят…
Присылайте к нам, не мешкайте; сохраните свои головы, а я (т. е. лично Пожарский. — А.Б.) беру вас на свою душу и всех ратных людей своих упрошу: кто из вас захочет в свою землю идти, тех отпустим без всякой зацепки; а которые похотят Московскому государству служить, и тех пожалуем по достоинству; а кому из ваших людей не на чем будет ехать, или не в силах будет от голода, то как вы да города выйдете, мы прикажем навстречу таким выслать подводы».
Ответ осажденных показал, что, несмотря на все испытания, они сохраняют высокий боевой дух. «Не новость, — обращались они к россиянам, — вам лгать в своих писаниях: у вас нет стыда в глазах! Присмотрелись мы на храбрость и мужество ваше! Московский народ самый подлейший на свете и по храбрости подобен ослам или суркам, которые только тем и обороняют себя, что в ямы прячутся. Видели мы своими глазами, как литовский гетман дал вам себя знать с малыми силами!
Мы, ожидая счастливого прибытия государя нашего короля с сыном Владиславом, не умрём с голоду, а дождёмся его и возложим царю Владиславу на главу венец вместе с верными его подданными%.. а вам Господь Бог за кровопролитие и разорение Московского государства возложит на голову кару…
Не пишите к нам ваших московских глупостей: не удастся вам ничего от нас вылгать! Мы вам стен не закрываем, добывайте их, если они вам нужны… Не пиши нам сказок, Пожарский; мы лучше тебя знаем, что польский король усоветовал с сенатом, как довести до конца московское дело и укротить тебя, архимятежника!»
Русским воеводам ничего не оставалось, как налить из пушек по стенам и башням Кремля, рискуя попасть в соборы, и всё плотнее сжимать кольцо осады, не пропуская ни единого «хлебоноши». Последнее было особенно опасно для осаждённых. К началу октября хлебец из лебеды стоил у них 3 золотых, четверть ржи — 100, а четверть конины — 120. Богатейшие не могли купить себе еды. Вскоре голод стал ужасающим.
«В истории нет подобного примера, — писал свидетель событий, — писать трудно, что делалось. Осаждённые переели лошадей, собак, кошек, мышей; грызли разваренную кожу с обуви, с гужей, подпруг, ножен, поясов, с пергаментных переплетов книг — и этого не стало! Грызли землю, в бешенстве объедали себе руки, выкапывали из могил гниющие трупы, и съедено было таким образом до восьмисот трупов».
За умирающими товарищами стояли очереди трупоедов, за право съесть близкого к смерти товарища судились родственники и соратники. Затем стали бросаться на живых. «Пан не мог довериться слуге, слуга пану», писал участник трагических события, мазурский хорунжий Иосиф Будила. Отец ел сына, сын пожирал мать. Человечье мясо солили и продавали; голова шла всего по три золотых. Пытаясь предотвратить смерть гарнизона, полковники пошли на меры, потрясшие даже бывалых солдат. Они приказали вывести из тюрем всех пленных, забить их насмерть и отдать на съедение гайдукам. По свидетельству очевидца, живьем съедено было более 200 человек. А всего из более чем 3000 осажденных в живых осталась половина.
Тяжело приходилось и осаждающим, прежде всего казакам. 22 октября 1612 г., развернув знамена и заиграв в боевые рога, они бросились на отчаянный штурм Китай-города и взяли его на саблю. Первое, что они там увидели, были чаны с человечиной. Гнев против изменников-бояр и интервентов был ужасен. Земские ратники, войдя в Китай-город за казаками, соединились с ними в порыве немедля покарать злодеев.
Па памятнике, в XIX в. поставленном на Красной площади по проекту скульптора Мартоса, запечатлен именно этот момент. Минин, указывая рукой на Спасскую башню, призвал Пожарского покончить с кремлёвскими «человекоядцами». Но князь был недвижим. Ему удалось остановить войска, утишить их праведный гнев и спасти насельников Кремля от всенародной расправы. Впоследствии большевики, верно поняв жест Минина, переставили памятник, развернув так, чтобы выборный человек всей земли не указывал на гнездо людоедов.
