Поначалу, в конце 40-х — 50-е годы, Иван Васильевич еще следовал советам своих приближенных, которых стали называть «Избранной радой» и которые во многом ориентировались на «нестяжательские» идеалы. Однако чем больше он взрослел, тем больше убеждался в том, что только он один и является исполнителем воли Божией на земле. Здесь можно вспомнить слова историка В. О. Ключевского, сказавшего: «Иван IV был первый из московских государей, который узрел и живо почувствовал в себе царя в настоящем библейском смысле, Помазанника Божиего».
Особенно ярко эти взгляды Ивана Васильевича выражены в его переписке с князем Андреем Курбским, бывшим участником «Избранной рады», бежавшим из России от царского гнева. Именно в этих посланиях царь формулирует уже совершенно устойчивую религиозно-мистическую концепцию царя — Помазанника Божиего, облеченного Высшей Благодатью на труды свои. Причем важно отметить, что эта концепция появилась, во-первых, еще до введения опричнины (первое послание написано в 1564 году) и, во-вторых, стала религиозно-мистическим обоснованием ее введения. И именно эти взгляды превратили царя Ивана Васильевича в Ивана Грозного.
Историко-юридическим обоснованием своих прав на царское звание и самодержавное правление Иван Грозный считал версию, изложенную в «Сказании о князьях Владимирских», — династия Рюриковичей происходит от римского императора Августа, а царские регалии из Константинополя еще в XII веке получил Владимир Мономах. Русский государь многократно говорил об этом в своих посланиях монархам иных держав, подчеркивая тем самым собственное превосходство. И следует признать, что усилиями Ивана IV эта версия становится официальной генеалогией Рюриковичей.
Но главный аргумент в свою пользу он находит все же в другом — в прямом Божием волеизъявлении. «Исполнение этого истинного православия самодержавство Российского царства началось по Божиему изволению от великого князя Владимира», — пишет царь в начале Первого послания Андрею Курбскому, утверждая тем самым принцип Божественного происхождения государевой власти на Руси. О себе же он говорит: «…По Божию изволению и по благословению прародителей и родителей своих как родились на царстве, так и воспитали и возмужали, и Божиим повелением воцарились, и взяли нам принадлежащее по благословению прародителей своих и родителей, а чужого не возжелали».
В дальнейшем, в своих аргументах против Курбского, Иван Грозный главным доказательством постоянно, в разных вариациях приводит одну и ту же незыблемую для него истину — только он, Иван IV, является истинным самодержцем Российским, ибо так повелел Господь. Поэтому даже не он, грешный человек, правит государством, а сам Господь через него проливает на Россию свою Благодать. Личность же Ивана Грозного в таком мироощущении становится единственным посредником между Господом и русским народом, а то и всеми земными народами. «Мы же, — пишет Иван IV, — уповаем на Божию милость, ибо достигли возраста Христова, и, помимо Божией милости, милости Богородицы и всех святых, не нуждаемся ни в каких наставлениях от людей, ибо не годится, властвуя над многими людьми, спрашивать у них совета».
Поэтому совершенно обоснованной, с религиозно-мистических позиций, оказывается убежденность Ивана Грозного в том, что подданные его — это такие же рабы и холопы его, как он сам раб и холоп Господний. Более того, свою главную ответственность перед Господом на Страшном суде, он видит в одном — Господь спросит с него за то, как он управлял своими рабами, смог ли наставить их на путь истины: «Верю, что мне, как рабу, предстоит суд не только за свои грехи, вольные и невольные, но и за грехи моих подданных, совершенные из-за моей неосмотрительности». И так же искренне верит Иван Васильевич в то, что, ревностно исполняя Господнюю обязанность, возложенную на него, он будет удостоен спасения: «И не сомневаюсь в милосердии Создателя, которое принесет мне спасение». Таким образом, лишь Самого Господа признает Иван Грозный над собой судьей, и никого более.
С этой же точки зрения следует оценивать позицию Ивана Грозного по отношению к любым покушениям на его самодержавство. Иван Грозный видел в подобного рода претензиях своих приближенных только одно — покушение на Самого Бога. «Кто противится такой власти — противится Богу!» — восклицает он. И с недоумением вопрошает: «И неужели это тьма — когда царь управляет и владеет царством, а рабы выполняют приказания? Зачем же и самодержцем называется, если сам не управляет?» «Русские же самодержцы изначала сами владеют своим государством, а не их бояре и вельможи!» — однозначно заявляет он.
Поэтому любые попытки ограничения власти самодержца — это уже предательство веры, вероотступничество. «И вы… злобесными желаниями одержимы, безмерно жаждете славы, чести, и богатства, и гибели христианства!», — обвиняет царь Курбского и всю «Избранную раду». А самого себя Иван Грозный сравнивает со святыми, пострадавшими от гонителей христианства: «И как они от бесов пострадали, так же и я от вас пострадал».
Убежденность Ивана Грозного в собственной богоизбранности настолько велика, что воспринималась и многими современниками. Когда в 1582 году в Москве побывал папский посланец, иезуит Антонио Поссевино, он увидел эту уверенность царя: «Он считает себя избранником Божиим, почти светочем, которому предстоит озарить весь мир», — написал Поссевино об Иване Васильевиче. Интересно, что в беседах с иезуитом царь ни слова не сказал на эту тему.
Каким образом православный самодержавный государь, Помазанник Божий, может исполнять свои обязанности? В Первом послании Курбскому Грозный сравнивает четыре формы служения Господу — отшельничество, монашество, священническую власть и царское правление. Отшельничество, столь любезное последователям Нила Сорского, Грозный уподобляет «агнцу беззлобному или птице, которая не сеет, не жнет и не собирает в житницы». «Монахи же — продолжает царь, — хотя и отреклись от мира, но имеют уже заботы, подчиняются уставам и заповедям, — если они не будут всего этого соблюдать, то совместное житие их расстроится». Священническая же власть «требует строгих запретов за вину и зло», но допускает и славу, и почести, и украшения, и подчинения одного другому, чего инокам не подобает». И наконец — «царской же власти позволено действовать страхом и запрещением и обузданием, и строжайше обуздать безумие злейших и коварных людей».
Итак, главным оружием правителя объявляется «страх». Стоит напомнить, что в православном миросозерцании страх Божий напрямую ассоциировался с одним из возможных путей спасения. Иван Васильевич, созвучно иосифлянам, избирает этот путь как единственно возможный. Более того, русский царь превратил тезис о страхе Божием в главное обоснование всех своих последующих действий. В ответ на очередное обвинение Курбского государь приводит слова апостола Иуды (1, 22–23): «К одним будьте милостивы, отличая их, других же страхом спасайте, исторгая из огня». И комментирует приведенные апостольские слова: «Видишь ли, что апостол повелевает спасать страхом? Даже во времена благочестивейших царей можно встретить много случаев жесточайших наказаний».
Таким образом, страх Божий — это главное и единственное средство спасения. Исполнителем же воли Господа на земле может быть только он, православный государь, Помазанник Божий, Иван Васильевич: «Я же усердно стараюсь обратить людей к истине и свету, чтобы познали единого истинного Бога, в Троице славимого, и данного Богом государя…» По сути дела, в этих словах выражена вся программа действий Ивана Грозного — страхом Божиим обратить людей к истине и свету, а значит спасти их души.
Русский царь вполне серьезно считает, что он должен исполнять и мирские и духовные обязанности, ибо царская власть объединяет их в одно целое и неразрывное. Но вот что интересно — Иван Грозный не претендует на исполнение обязанностей церковного первоиерарха. Он понимает суть царской власти иначе, можно сказать, более мистически — как разновидность монашеского подвига.
Вообще, Иван Грозный очень часто, в течение всей жизни соотносил свою деятельность с монашеским служением, выражал желание принять постриг. В Послании в Кирилло-Белозерский монастырь встречаем такие его слова: «И кажется мне, окаянному, что наполовину я уже чернец…» Вот это мироощущение — «наполовину я уже чернец…» («исполу есмь чернец…» — в древнерусском оригинале. — С.П.) — и определяло избранную Иваном Грозным линию поведения в мирской жизни.
Монашеский подвиг исполнять ведь можно тоже по-разному. Нил Сорский видел его суть в «умной» молитве, Иосиф Волоцкий — в строгом соблюдении устава. Но Иван Грозный, судя по всему, пошел иным путем, возродив на Руси идею древнего аскетизма в том виде, как ее понимали самые первые русские монахи — в виде «истязания плоти».
