Тем временем продолжалась борьба за выживание. В ходе утреннего боя судьба нескольких сот человек решилась благодаря случаю. Утром кардинал Исидор, архиепископ Киевский, с помощью своих слуг смог сменить епископское облачение на одежду убитого солдата, лежавшего на улице. Турецкие солдаты вскоре наткнулись на тело в платье епископа, отрубили ему голову и с ликованием выставили ее на всеобщее обозрение[31]. Сам Исидор вскоре попал в плен, но остался неузнанным. Турки сочли невыгодным продавать его, пожилого человека, в рабство. За небольшую сумму Исидор прямо на месте откупился от того, кто захватил его в плен, и сумел взойти на один из итальянских кораблей, стоявших в гавани. Принцу Орхану повезло куда меньше. Одетый в солдатское платье, он вместе с группой греков искал спасения, пытаясь бежать с приморской стены, однако турки опознали его и начали преследование. Осознав безнадежность ситуации, он бросился с укреплений. Его отрубленную голову принесли Мехмеду, который очень хотел узнать о судьбе Орхана[32]. Других вельмож захватили живыми — Луку Нотараса и его семью взяли в плен, видимо, у них во дворце, то же произошло и с Георгием Сфрандзи и его близкими. Монаха Геннадия, возглавлявшего противников унии, пленили в его келье. Каталонцы продолжали сражаться до тех пор, пока их всех не убили или не взяли в плен, но вытеснить с позиций критян, оборонявших башни близ Золотого Рога, оказалось невозможно. В конце концов кто-то сообщил об их сопротивлении Мехмеду. В характерной для него донкихотской манере он предложил им прекратить борьбу и уплыть на своих кораблях. После некоторых колебаний критяне приняли его предложение и беспрепятственно отбыли.
Многим казалось, что Золотой Рог давал наибольшие шансы спастись. Ранним утром сотни солдат и гражданских лиц потоком устремились по узким улицам в надежде попасть на борт какого-либо из итальянских кораблей, стоявших в гавани. У морских ворот царили смятение и паника. В безоглядном бегстве многие забирались на теснившиеся у берега гребные судам, в итоге переворачивавшиеся и тонувшие. На дно уходили все, кто находился на борту. Трагедия приобрела еще большие масштабы из-за решения, принятого некоторыми из стражников, охранявших ворота. Увидев, как их соплеменники-греки бегут к берегу, и вспомнив пророчество о том, что враг может повернуть вспять у статуи Константина, они решили, что есть шанс убедить защитников возвратиться и отбросить врага, если перекрыть выход. Поэтому они выбросили ключи со стены и воспрепятствовали дальнейшему бегству. Когда все способы достичь стоявших у берега итальянских галер были исчерпаны, у моря стали разыгрываться душераздирающие сцены — «мужчины, женщины, монахи и монахини жалобно кричали, ударяя себя в грудь и умоляя моряков на кораблях подойти ближе и спасти их», но на самих галерах также царила паника, и капитаны почли за лучшее продолжать плыть дальше. К тому времени как флорентийскому купцу Джакомо Тетальди удалось достичь берега — это случилось через два часа после прорыва линии фронта, — уже ничего не оставалось делать, кроме как пуститься вплавь или ждать «ярости турок». Предпочтя в такой ситуации смертельный риск (существовала опасность утонуть), он сорвал с себя одежду, устремился за кораблями и был поднят на борт одного из них. Тетальди успел вовремя. Оглянувшись, он увидел, как османы схватили более сорока воинов в тот момент, когда те пытались сбросить с себя доспехи и последовать за ним. «Да поможет им Бог», — пишет флорентиец. К некоторым из обезумевших людей, очутившихся на берегу, спасение пришло с другого берега бухты. Подеста Галаты убедил их, что в генуэзской колонии они окажутся в относительной безопасности: «С великим риском я провел их в поселение близ палисада; вы никогда не видели ничего более ужасного».
Экипажи итальянских кораблей пребывали в нерешительности. Они слышали отчаянный звон церковных колоколов, замолкший ранним утром, и визг, разнесшийся над водой, когда османские моряки причалили к берегу и начали штурмовать стены у Золотого Рога. Глазам венецианцев предстало душераздирающее зрелище — жители Города молили капитанов подвести свои суда к берегу или тонули, пытаясь доплыть до кораблей, но подходить к берегу было слишком рискованно. Не говоря уже об очевидной опасности попасть в плен к врагам, наплыв отчаявшихся людей у кромки воды мог угрожать безопасности судов. К тому же немало матросов с итальянских галер отправились защищать стены, и на кораблях не хватало людей. Однако поведение османских моряков, покинувших свои корабли для участия в грабеже, оказалось большой удачей и хотя бы на короткое время дало возможность ускользнуть. Галерному флоту необходимо было действовать решительно, пока на судах турок не восстановилась дисциплина.
Ощущение неопределенности возникло и в Галате. Когда стало очевидно, что Город взят, население охватила паника. «Я всегда знал, что если Константинополь падет, то и это место будет потеряно», — писал впоследствии подеста Анджел о Ломеллино. Вопрос был в том, как реагировать на происшедшее. Отношение Мехмеда к генуэзцам, которых он считал виновными в сотрудничестве с защитниками Города, было неопределенным. Большинство боеспособных мужчин действительно сражались на той стороне бухты, включая племянника самого подеста. В самой Галате осталось только шестьсот человек. Многих охватило искушение немедленно покинуть ее. Немало людей взошло на борт генуэзского корабля, намереваясь уплыть отсюда, бросив свои дома и имущество. Другое судно, везшее в основном женщин, захватили турки, но Ломеллино решил подать пример и продемонстрировал твердость. Подеста понял: если он покинет Галату, город неизбежно будет разграблен.
Пока остальные пребывали в сомнениях, капитан венецианского флота Алевиз Дьедо в сопровождении своего оружейника и врача Николо Барбаро сошел на берег, чтобы посоветоваться с подеста по поводу дальнейших действий: нужно ли венецианским и генуэзским кораблям совместно выступить против турок, открыто начав тем самым войну между итальянскими республиками и султаном, или им следует уйти? Ломеллино умолял их подождать, пока он отправит посла к Мехмеду, но венецианские капитаны опасались дальнейших задержек. Они подбирали уцелевших, которые сумели доплыть до кораблей из захваченного Города, пока позволяло время, и не могли больше ждать из-за трудностей, связанных с подготовкой кораблей к выходу в море. Дьедо и его товарищи в Галате могли видеть галеры, готовившиеся отчалить, и побежали по улицам, рассчитывая взойти на свои суда, когда их экипажи, к своему ужасу, увидели — Ломеллино запер ворота, стремясь воспрепятствовать их отплытию. «Мы попали в ужасное положение, — писал Николо Барбаро. — Нас заперли в их городе, галеры неожиданно начали поднимать паруса, расправлять их и втягивать весла, готовые отплыть без своих капитанов». Они видели, что их корабли собираются отчалить, и стало понятно — Мехмед будет не слишком любезен с капитанами вражеского флота. В отчаянии они умоляли подеста позволить им уйти. В конце концов он разрешил открыть ворота. Капитаны как раз вовремя успели выйти к воде и вернуться на свои суда.
Галеры медленно двигались к цепи, до сих пор перегораживавшей выход из гавани. Два человека спрыгнули в воду с топорами и рубили деревянные поплавки, пока цепь не поддалась. Один за другим корабли вырывались в Босфор, в то время как османские командиры наблюдали за происходящим в бессильной ярости. Флотилия обогнула мыс Галата и расположилась в оставленной теперь турецкой гавани в Диколоне. Там моряки задержались, надеясь взять на борт товарищей по команде и прочих выживших, но к полудню выяснилось — остальные убиты или попали в плен и дольше ждать невозможно. Второй раз фортуна улыбнулась христианской эскадре. Южный ветер, так услужливо несший генуэзские корабли к проливам в конце апреля, теперь дул с севера с силой в двенадцать узлов. Если бы не эта удача, признавал Барбаро, «все мы попали бы в плен».
Итак, «с помощью Господа Бога мессер Алевиз Дьедо, капитан флота Таны, вышел в море на своей галере», и с ним маленькая флотилия из парусных и гребных судов из Венеции и Крита. Команда одной из больших трапезундских галер, лишившаяся ста шестидесяти четырех человек, с трудом управлялась с парусами, но, поскольку им никто не мешал, они достигли Мраморного моря, проплыли мимо трупов христиан и мусульман, качавшихся в воде, «словно дыни в канале», и взяли курс на Дарданеллы. Ими владели смешанные чувства — понимание того, как сильно им повезло, и сожаление о погибших товарищах, «из которых одни утонули, другие погибли при обстрелах или были убиты в бою каким-либо иным образом», включая и самого Тревизано. На кораблях плыло четыреста человек, спасшихся в последние часы хаоса, а также и неожиданно большое число византийских вельмож, поднявшихся на борт еще до того, как Константинополь пал. Таким образом, в море вышли семь генуэзских кораблей, в том числе и галера, везущая раненого Джустиниани. Как раз в тот момент, когда они сделали это, Хамза-бей сумел перегруппировать османский флот, ворвавшийся в бухту Золотой Рог и захвативший пятнадцать судов, принадлежавших императору, а также Анконе и Генуе — они все еще оставались здесь, некоторые из них были переполнены людьми, намеревавшимися спастись морем. Другая толпа несчастных стояла у самой воды, стеная и обращая мольбы к уплывавшим галерам. Турецкие матросы просто окружили их и загнали на свои корабли.
