Ознакомительная версия.
Он проснулся. Боль — непереносимая — пронзила сердце. В мире внешнем ничего не изменилось. Но он знал — случилось. У него был карандаш и листок бумаги. Он нарисовал (как умел). Сон оказался вещим — именно в этот час был расстрелян его духовный отец, митрополит Петроградский Вениамин.
Незадолго до этого, 19 марта того же 1922 года, руководитель советского государства писал: «… прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли в течение нескольких десятилетий. Чем большее число нам удастся по этому поводу расстрелять, тем лучше. Строго секретно. Только для членов политбюро. Просьба ни в коем случае копии не снимать».
К этому времени из трехсот шестидесяти тысяч священнослужителей в живых оставалось только сорок тысяч. Куда уж дальше… А Ленину все мало. По его плану 1922 год должен был стать самым страшным в истории церкви. Такие его планы всегда выполнялись. Был выполнен и этот.
«Не ступай на стезю нечестивых и не ходи по пути злых… уклонись от него, ибо путь беззакония как тьма».
На Никольском кладбище в Александро-Невской лавре есть крест. На нем надпись: Митрополит Петроградский Вениамин. 1874–1922. Но под этим крестом никто не лежит. Это кенотаф — знак памяти. Владыку расстреливали тайком, ночью — знали: его могила станет святыней, будет объединять души. Этого убийцы страшились больше всего.
«Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть царствие небесное».
Василий Павлович Казанский, будущий святитель Вениамин, родился в 1874 году в семье сельского священника. Жизнь его начиналась легко, беспечально. Отроком он зачитывался житиями святых. Восхищался их героизмом и святым воодушевлением и горько сожалел, что времена нынче не те, и не придется претерпеть ради Господа то, что они претерпели.
«Времена переменились, и появилась возможность терпеть ради Христа». Так он напишет в камере смертников за несколько дней до конца…
Из глухой северной деревни он уехал в Петрозаводск, закончил духовную семинарию, за ней — столичную академию. В тридцать один год стал ректором Петербургских духовных школ.
«Страдания достигли своего апогея, но увеличилось и утешение. Я радуюсь, я покоен. Христос — наша жизнь, свет и покой, с ним всегда хорошо… Веры надо больше», — из последнего письма митрополита Вениамина.
Вскоре после революции он обратился к властям: «Бывшие дорогие братья наши, дети общей семьи. Родина наша в переживаемые времена превратилась в пещеру погребальную. Наполнена эта пещера телами людей, которые ходят, действуют, много говорят, но которые духовно мертвы для веры, для блага Родины, для любви и сострадания к ближним. Думали предоставлением свободы произволу и страстям человеческим заставить людей забыть про Бога, про совесть…»
На его глазах рушили храмы. С ними рушились и вековые духовные, нравственные традиции народа. Ему пришлось служить людям в нелегкие времена, да и когда они бывали у нас легкими… Он не призывал помогать обездоленным — он помогал.
Митрополит Вениамин
Шел в трущобы, в больницы, в рабочие бараки, в тюрьмы — к самым бедным, презираемым и отверженным. Никого не оставлял без совета и помощи. Воздействие его наставлений было так велико, что многие заблудшие раскаивались в греховной жизни. Он всегда находил путь к сердцам простых людей, за что был искренне любим паствой, называвшей его «наш батюшка Вениамин». Он был великим просветителем. Его лекции на рабочих окраинах становились для слушателей откровением. Он недаром так заботился о просвещении: понимал, как легко именно у темной толпы пробудить разрушительные инстинкты.
«Но разве, упав, не встают и, совратившись с дороги, не возвращаются? Возвратитесь, заблудшие дети, Я исцелю вашу непокорность».
Каждый год из Петербурга в Шлиссельбург к иконе Казанской Божьей Матери отправлялся крестный ход. Крестный ход символизирует круг, вхождение в вечность, духовное единение. Шли два дня и две ночи, вбирая всех, кто встретился на пути. И никто не знал усталости: от владыки Вениамина (он шел впереди) исходили сила духа, бодрость и радость. В Шлиссельбурге слушали проповедь. К союзу сердец звал пастырь своих духовных чад.
Первая мировая война стала началом страшной череды испытаний, выпавших на долю России.
«И видел я под солнцем, что не храбрым достается победа, не мудрым — хлеб и не разумным — богатство. Как рыбы уловляются в пагубную сеть, как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие улавливаются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них».
Война породила голод, а голод всегда чреват бунтом. После февральской революции освободилась Петроградская кафедра. Решили (в первый и единственный раз в истории России!) не назначать нового митрополита, а выбрать всенародным голосованием. Урны поставили у Казанского собора. Голосовал весь город, приходили и приезжали из самых отдаленных районов. Люди не поддались на обещания немедленно сделать всех счастливыми, избавить от любых бед и напастей. В роковой для России год народ выбрал не того, кто обещал, а того, кто уже сделал.
Сразу же после избрания святитель заявил: «Я стою за свободную Церковь. Она должна быть чужда политики, ибо в прошлом много от нее пострадала. И теперь накладывать новые путы на Церковь было бы большой ошибкой».
«Берегитесь, чтобы вас не ввели в заблуждение, ибо многие придут под именем Моим, говоря, что это Я. И это время близко».
Первыми жертвами голода стали крестьяне. К концу 1921 года голодало больше двадцати трех миллионов человек. Патриарх Тихон обратился к народам мира: «Помогите! Помогите стране, которая помогала всем. Помогите стране, кормившей многих, а ныне умирающей от голода. Не до слуха вашего только, но до глубины сердец ваших пусть донесет голос мой болезненный стон обреченных на голодную смерть миллионов людей». Патриарх призвал отдать на помощь голодающим все церковные ценности, кроме тех, что имеют богослужебное назначение. Митрополит Вениамин пошел дальше. Он предлагал отдать все. Верил: люди с радостью отдадут все для спасения умирающих от голода братьев, надеялся на всенародный жертвенный подвиг. Он судил по себе… Убеждал: внешняя нищета церкви станет ее духовной победой. Но это-то и страшило новую власть.
23 февраля был опубликован декрет Совнаркома о насильственном изъятии церковных ценностей. Митрополита вызвали в Смольный. Вероятно, ждали, что он будет сопротивляться, а он сам предложил отдать все добровольно. При одном условии: позволить верующим контролировать, как используются сданные ими ценности. Условие было принято. Похоже, петроградские власти верили, что изъятые ценности и в самом деле пойдут на покупку хлеба для голодающих. Владыка был счастлив. Он благословил всех и со слезами на глазах сказал, что своими руками снимет драгоценную ризу с образа Казанской Божьей Матери и отдаст ее на спасение голодающих братьев. Петроградские власти опубликовали в газетах сообщение, что духовенство готово добровольно выполнить свой гражданский долг.
Но наивным заблуждениям Зиновьева положило конец очередное письмо Ленина: «Чтобы процесс над шуйскими мятежниками, сопротивляющимися помощи голодающим, закончился не иначе как расстрелом большого числа самых влиятельных не только этого города, но и других духовных центров».
Митрополит Вениамин был из самых влиятельных. За одно это он был обречен. До суда. До приговора. Революция расколола страну. Рвались связи, казавшиеся нерушимыми, — кровные, дружеские. Не избежала раскола и церковь. Отколовшиеся от нее обновленцы (я еще расскажу, кто это такие) утверждали, что делают все для спасения церкви, но спасали-то собственную жизнь, вольно или невольно помогали уничтожать служителей церкви, оставшихся верными патриарху. Митрополит Вениамин категорически осудил раскол. Особенно больно ему было от того, что во главе раскольников оказался его любимый ученик, протоиерей Александр Введенский. Он предал и веру, и церковь, и учителя. После того как владыка предупредил его о возможном отлучении от церкви, бывший ученик откровенно угрожал расправой. В толстой папке с «делом», на которой написано: «Церковники», я видела пожелтевшую от времени записку: «…я собираюсь вскрыть и подчеркнуть все язвы церковности». И подпись: А. Введенский. Он очень хотел выступить в суде — знал, это докажет его искреннюю преданность советской власти. Ему разрешили. Но когда он подошел к зданию на углу Михайловской и Итальянской, народ встретил его криками, упреками в предательстве, угрозами. Какая-то женщина схватила с мостовой камень и с силой ударила Введенского по голове. Он упал, обливаясь кровью. Через год он вспоминал: «Я в начале июля подвергаюсь нападению нафанатизированной духовенством женщины. Я получил рану булыжником в череп и пролежал несколько недель в постели». Так что участвовать в процессе ему не пришлось.
Ознакомительная версия.
