Вечером следующего дня я вышел к Эльбе в районе Редерау. Я встретил беглых немецких солдат, которые рассказали о безуспешных попытках пересечь Эльбу: и русские и американцы стреляют по всему, что плывет по Эльбе. Ночью тоже мало шансов. Реку освещают прожектора, по этому и другому берегу регулярно ездят дозоры.
Я задумался. Что делать дальше? Мое разрешение в этой зоне больше не работает. Я должен быть откуда угодно, только не из Зенфтенберга. Если попадусь, то меня просто убьют. На всякий случай я спрятал разрешение под приметный камень. С высокого места я наблюдал за происходящим. Внизу на реке рабочие ремонтировали мост из стальных конструкций. Это были рабочие в гражданской одежде. На этой стороне моста была русская охрана, на той — американский пост. Русские часовые несли службу невнимательно. Рядом с ними бегали мальчишки, с которыми они играли. Мальчишки, судя по всему, им полностью доверяли и их совершенно не боялись.
Теперь или никогда! Я быстро подошел к ближайшему ящику с инструментами, накинул его ремень на плечо и пошел по мосту, постукивая молотком по железным балкам, как это делают железнодорожники. Рабочие, может быть, только что бывшие солдатами, с удивлением посмотрели на меня, но не предали. Так, постукивая по балкам и прислушиваясь к звучанию, возвращаясь немного назад, а потом проходя снова вперед, я медленно перешел через мост и миновал скучающе глядевших вдаль американских солдат. Я прошел!
На следующее утро солнце осветило широкие ворота сеновала, в его лучах весело заиграли пылинки. Не вылезая из сена, я любовался картиной спокойствия. Только теперь я почувствовал, что для меня наступил мир. Местные крестьяне перед моим дальнейшим путешествием меня плотно накормили. Недалеко от крестьянского двора я спустился к железной дороге, ведущей на юго-запад, и пошел по шпалам. Меня догнал локомотив. Ни на что не рассчитывая, я махнул машинисту рукой. Он остановил локомотив, я забрался на площадку над передними буферами, поезд тронулся, и я заснул: напряжение спало, я ехал на родину.
Шипение локомотивов и металлические удары разбудили меня. Я увидел себя на вокзале, везде сновали пассажиры — женщины, старики, дети и… красноармейцы! Я оказался в Хемнице — в то время советском анклаве посреди американской оккупационной зоны. Я стал расспрашивать встречных женщин, что и как. Они пригласили меня к себе домой, чтобы я смог основательно помыться, а на следующий день выбраться с их помощью из Хемница. Они угостили меня скромным ужином. Оказалось, что муж одной из них — летчик, остался где-то на юго-востоке бывшего развалившегося Рейха. То есть там, куда я пробираюсь.
— Может быть, там, у вас, тоже кто-нибудь даст нашему Вернеру чашку супа, — сказала она.
На следующее утро они провели меня через город к автобану и простились со мной. По автобану проходила демаркационная линия между русскими и американцами. Она охранялась с той и с другой стороны. Я незаметно пролез в дренажную трубу в насыпи автобана и, с трудом протиснувшись в ней, вылез с другой стороны. Так я «прошел» во второй раз!
Оказалось, что мое желание остаться в американской оккупационной зоне зависит от скорости моей ходьбы. К своему удивлению, от женщин я узнал, что русские включают в свою оккупационную зону всю Саксонию и Тюрингию. Если бы я со своим побегом опоздал на сутки, то шел бы вместе с русскими войсками.
Уже в первых населенных пунктах было заметно волнение населения. Какая-то молодежь с красными флагами в руках готовилась встретить новых хозяев, жители настороженно стояли у дверей домов. Во мне признавали беглеца и приглашали на чашку супа. Вечером я добрался до Глаухау. На переполненном поезде, с «пересадками» через разбитые бомбами станции, пути и мосты, на подножках и в телячьих вагонах я добрался до Плауэна. Опасаясь оставаться в Саксонии, куда должны были вот-вот прийти русские, я решил как можно скорее добраться до Баварии, целиком остававшейся в руках американцев. Пришлось идти ночью в сильнейшую грозу. Утром 14 июня я, весь мокрый, перешел баварскую границу и свалился в стог соломы у ближайшего крестьянского двора.
Я был страшно голоден. Попросил у хозяев хлеба и молока, но мне ничего не дали. Встретившиеся местные жители сказали, что американцы всюду ищут беглых солдат, хватают их и отправляют в Хоф, в лагерь для военнопленных. Стреляют без предупреждения в каждого, кто попытается бежать. Поэтому мне предложили идти восвояси в леса и поля. В другом доме я тоже попросил хлеба, сгорая от стыда. Мне было сказано, что самим есть нечего и чтобы я проваливал.
«Неужели в Бранденбурге и Саксонии другие люди? — подумал я. — Отдавали последнее, рисковали собой, помогали мне как могли. Без их помощи я бы не выжил!» Встретившийся мне солдат в форме горных стрелков, узнав, куда я иду, дал мне адрес родных своего товарища:
— Если доберешься, зайдешь к ним и скажешь, что он в плену, в Северной Италии. Скоро его должны отпустить. — Так передавались новости в стране, где не было почты.
На прощание из своего более чем скромного запаса он угостил меня парой сухарей.
Постоянно останавливаясь, я тащился дальше. Не оставалось ничего иного, как явиться в Хоф, в лагерь для военнопленных.
Где располагается лагерь, я узнал от прохожих. Пришел и доложил о себе охране у входа. Как вновь прибывшего, меня отправили на специально отгороженную территорию, под навес, сделанный из парашютных куполов. Шел дождь, старый шелк протекал, и глинистая почва под ногами превратилась в кашу. Нечего было и думать о том, чтобы лечь и спать. Два приятеля тихо разговаривали между собой, что завтра всех вновь прибывших построят и будут выявлять среди них эсэсовцев. Я вдруг встревожился и осторожно поинтересовался:
— А как это они делают?
— Ты что, не знаешь? У СС же под левой рукой татуировка с группой крови!
Меня как громом ударило. В шестнадцать лет по своей наивности я думал, что всем солдатам делают такую татуировку, чтобы им легче было оказывать медицинскую помощь. А оказывается, ее делали только в СС! Значит, завтра нас осмотрят, и меня, как солдата дивизии СС, воевавшей на востоке, передадут русским! Значит, бегство из Зенфтенберга и все мои мучения были напрасны!
На следующее утро нас построили: военных и гражданских отдельно, в тридцати шагах напротив друг друга. Приказали раскрыть и положить перед собой личные вещи для проверки, снять рубашки. Справа стояла палатка допрашивающего офицера, который лежал на полевой кушетке и лениво наблюдал за происходящим. К нам, гражданским, подошли двое. Один проверял личные вещи, другой записывал фамилии и собирал имеющиеся солдатские книжки.
Напротив меня уже началась проверка: «Руки вверх!» Действительно, осматривают, ищут татуировку. Одного (напротив меня!) вывели из строя и сказали встать в стороне. В стороне от меня проверяющий вещи американец ударил ладонью в лицо пожилого человека, пытавшегося спрятать фотографии семьи. В создавшейся заминке я решительно взял свои вещи и быстро прошел тридцать шагов, отделявших меня от шеренги уже проверенных военных, и встал на освободившееся место. Я уже прошел проверку! Этого никто не заметил, кроме офицера-следователя в палатке. Но он ничего не сказал и оставался в прежнем положении. Соседи по строю зашептали:
— Ты что делаешь? Если тебя заметят, то отделают так, что мало не покажется!
Но американцы продолжали спокойно заниматься своим делом, все замолчали, и никто на меня не донес.
Во время санобработки я держал руки так, как птица держит поломанные крылья. От наметанного взгляда немецкого санитара это не скрылось:
— Группа «А», выходи строиться для получения гробов! — тихо пробормотал он. — Парень, подумай и выучи все твои личные данные назубок! Завтра — допрос, а следователь такая собака, что на 80 процентов раскусит тебя сразу! Если тебя расколют, милости просим в наш специальный лагерь. У нас отличная компашка! Настоящие «старики»! Наверное, переедем в Сибирь, учить русских прусским парадным маршам. Я сам из «Викинга». Ну, давай, ни пуха…
Всю ночь я заучивал свою семилетнюю службу, фамилии и имена офицеров и унтер-офицеров, участие в боях и походах, ранениях и, наконец, увольнение после тяжелого ранения в автокатастрофе в Италии.
На следующий день меня перекрестно допрашивали два американских офицера, в которых можно было угадать немцев-эмигрантов. Они досконально знали все особенности службы в вермахте. Нескольких человек отсеяли как «подозрительных» и отправили в специальное отделение лагеря. Но обер-ефрейтор Крафт «выдержал» и был помечен, как «кандидат на освобождение»!
После долгих голодных дней я наконец получил справку об освобождении из плена и 18 июня 1945 года вместе с другими бывшими военнопленными поехал через лежащий в руинах Нюрнберг в разбомбленный в пух и прах Мюнхен. В центре города нас выпустили. Потерянным я шел по пустынным улицам мимо гор обломков и руин, напоминавших гигантские могилы.
