20 августа состоялся именной указ: камер-юнкеру графу Федору Орлову повелевает ее и. в-ство быть беспрерывно в Сенате при текущих делах, и особливо при собраниях, и место свое иметь за генерал-прокурорским столом, дабы он слушанием дел и рассуждений сенаторских, также чтением и собственным иногда сочинением текущих резолюций и всего того, что для лучшего приобретения себе знания дел за потребно найдет, навыкал бы быть искусным и способным впредь к службе ее и. в-ства по сему месту.
Екатерина требовала особенной и согласной деятельности Сената в искоренении злоупотреблений в областном управлении, в искоренении взяточничества. В приведенном выговоре Сенату за несогласие она выставляла в пример дело о калужском воеводе Мясоедове. По этому делу сохранилась любопытная записка императрицы к ген. прокурору Глебову: «По Мясоедову делу, кой час приеду в город, соберу Сенат и сама господ сенаторов в полном собрании намерена согласить и всякого выслушать, а инако скажут, что тот или другой по клочкам бы меня рвут». Екатерина боялась слухов, что сенаторы стараются наедине представлять ей свои мнения и склонять на свою сторону. Из этого уже видно, какой сильный интерес возбуждало это дело. Мясоедов, товарищ его, секретарь и канцелярист были уличены и сами признались во взятках по подрядам; Мясоедов и товарищ его были лишены чинов и сосланы в деревни, секретаря написали вечно в копиисты и сослали в отдаленный город, канцелярист высечен плетьми и отдан в солдаты в отдаленный гарнизон.
Не менее забот стоило Екатерине дело о смоленском губернаторе Аршеневском, обвиненном во взятках. Опять несогласие между сенаторами, опять толки, которые вызвали такую записку Екатерины к Глебову: «Когда не накажешь людей, говорят: послабление; когда же накажешь, тогда говорят: строго. Пускай Аршеневский останется до моего приезда без чинов, и тогда в Сенат приеду с вышеписаными рефлекциями да облегчу сентенцию. Я чаю, порочат оный поступок или те, у кого совесть не чиста, или те, которые не сочиняли или мне не советовали в резолюции. Есть у нас род людей, которые все то порочат, где они не призваны были вместо оракула, а оракула дела опять порочат генерально все». Мысль, что у многих совесть не чиста, не оставляла Екатерину; так, узнавши, что Тверь выгорела, она писала Глебову: «Старайтесь о вспоможении сим несчастным людям; я думаю, многим не печально, что дела все почти сгорели».
Сенаторы, князь Яков Шаховской и граф Скавронский, объявили в Сенате письма, полученные ими от коломенского епископа Порфирия: епископ жаловался на коломенского воеводу Ивана Орлова, что он дни и ночи проводит в пьянстве, в канцелярии мало бывает, да и то приходит пьяный же; что колодников в тюрьме больше ста человек, а решения нет никакого; он же, Орлов, оставя канцелярию и город никому не приказав, самовластно уехал в Москву на маскарад.
Это были дела новые, но было еще старое дело — о знаменитом иркутском следователе Крылове. Мы видели, что по следствию, произведенному Крыловым, иркутские купцы повинились в расхищении 150000 рублей казенных денег. Но когда началось дело о насильственных поступках самого Крылова, купцы стали показывать, что повинные их были вымучены пытками, причем Крылов действовал в интересах бывшего тогда обер-, а теперь генерал-прокурора Глебова. Глебов взялся ставить вино в Иркутске; купцы представили, что цена, по которой он договорился ставить вино, гораздо дороже той, какая оказывается по десятилетней сложности. Кроме того, купцы оценили казенные винные заводы гораздо дороже, чем Глебов хотел их взять за себя; таким образом, посылка Крылова оказывалась личною местию Глебова иркутским купцам. Кроме Глебова оказался виновным и весь Сенат, который позволил вести дело неправильным образом: отдал кабацкие сборы Глебову на откуп без всяких должных справок; когда Глебов донес о злоупотреблениях иркутского купечества и присоединил свои частные жалобы на него, то Сенат назначил следствие, тогда как обер-прокурор не имел никакого права мешаться в гласные дела, а как обиженный должен был искать суда в определенных законом местах. Крылов был отправлен из Сенатской конторы и доношения свои присылал прямо в Сенат; за такой беспорядок Сенат наградил его тысячью рублями и тем поощрил его к дальнейшим беззаконным поступкам. Прошение, присланное вице-губернатором иркутским Вольфом на имя императрицы Елисаветы, Сенат удержал и не велел исследовать, каким образом печать на прошении оказалась подрезанною. Когда иркутские купцы повинились в растрате казенных денег, то самовольно простил им знатную сумму денег. Так как сенаторы, причастные этим беспорядкам, одни умерли, другие вышли в отставку, то императрица простила оставшихся в живых, подведя их под милостивый манифест по случаю ее коронации, предавая их единственно угрызениям совести.
Относительно генерал-прокурора Глебова императрица усмотрела, как мало он имел старания о правильном производстве дел и о казенном интересе, и ко всему беззаконному производству этого дела единственно подал повод своим неправильным доношением, и принадлежавшее казне при откупе приращение обратил на собственный прибыток, за что и подлежал не только лишению всех чинов, но и большему наказанию; однако вследствие того же милостивого манифеста он был только удален навеки от всех должностей с чином генерал-поручика. Крылов за долговременное содержание в оковах освобожден от смертной казни, высечен кнутом в Иркутске и сослан на вечную каторгу. Но сама императрица объявила, что эти приговоры последовали, тогда как следствие к законному окончанию не приведено. «Однако, — говорит она, — мы нашли в нем довольно обстоятельств, ясно открывающих истинное состояние сего дела; чего ради за справедливое почли решить оное по видимым в нем окрестностям (обстоятельствам), нежели входить в законный порядок и тем вновь начинать следствие, а чрез то и так уже много претерпевшим иркутским купцам призывом их сюда для улики и очных ставок сделать еще более отягощения».
Оказались также следы старого дела о злоупотреблениях воронежского губернатора Пушкина, которое велел потушить Петр III. Капитан Кара повинился, что в 1758 году регистратор Савинов дал ему знать, что Пушкин приказывает ему, Кара, объявить бирюченским обывателям, чтоб они собрали 1000 рублей денег ему, губернатору, и за то с ними благосклонность учинена будет; обыватели добровольно деньги собрали и с ним в Воронеж послали. Потом Пушкин приказал, чтоб бирюченцы отдали поклон вице-губернатору Кошелеву, и бирюченские уполномоченные подарили Кошелеву 300 рублей. Наконец, Пушкин потребовал с той же Бирючьей слободы 500 рублей, чтоб от проезжающих команд разорения не было. Асессор Вельяминов повинился, что из получаемых им при лесном смотрении денег дал Пушкину 300 рублей да адъютанту его 100 рублей.
Князь Александр Алекс. Вяземский, отправленный для усмирения горнозаводских крестьян и имевший также поручение присматриваться к ходу управления, доносил: «Выехав из Казани, старался я в разнородных деревнях разведать о поведениях Казанской канцелярии: везде я нашел не только подтверждение донесенному уже о мздоимствах, но нашел еще и то, сколько собираемо было с каждой души ясачных крестьян для поднесения приказным служителям за поданные в прошедшем году к будущей ревизии сказки и сколько собирается на вальдмейстеров при каждом их посещении. В татарской деревне, называемой Агрызы, два сотника уверяли, что за поданные сказки разошлось по 9 и 10 коп. с души; а с вотяков, как с людей очень простых и добросовестных, и более. Вальдмейстеру в каждый его приезд сбирается по 3 и 4 коп. с души, а с вотяков — по 4 и 5 коп. Когда я спросил, за что же они такие большие подарки дают, то получил в ответ: несколько лет тому назад поупрямились они своею сотнею и не дали ничего вальдмейстеру, который за то репортовал, что они рубят заповедный дубовый лес, и губернская канцелярия, не принимая их оправдания, взыскала штрафа 800 рублей; так они теперь уже и дают подарки, потому что хотя никакого дубового леса вальдмейстер не найдет, то смотрит сани и, найдя дубовые полозья, репортует в губернскую канцелярию о порубленном дубе. По прибытии моем из Сибирской губернии в Оренбургскую разведал я, что лихоимство нижних губернских чинов не менее прочих; главный между ними надворный советник Каптяжев, который, по слухам, не давал без взятки жалованья нижним чинам. В Симбирске нынешним воеводою подовольнее, но сильно негодование дворянства на бывшего воеводу князя Назарова, который сам старался заводить между дворянством ссоры и после беспримерными взятками пользовался, по воровским и разбойническим делам приметывался и разорял до самой крайности с мучительством».
При изложении русской истории XVIII века мы имели возможность заметить, что не от одних воевод страдали города. Сильный своим богатством обыватель, «мужик-горлан» по старому выражению, не считал себя обязанным сдерживаться относительно слабейших, особенно когда достигал главного места в городе, места магистратского президента; он составлял себе сильную партию и надеялся, что она его поддержит. Но случалось, что он встречался в городе с другим мужиком-горланом, который также имел сильную партию и не хотел уступить; тут-то начиналась ожесточенная борьба между этими Борецкими XVIII века, причем и вооруженные нападения одной партии на другую усиливали сходство с явлениями из жизни Великого Новгорода. Замечается и еще сходная черта: в борьбе видны партии лучших и меньших людей. В описываемое время мы не можем обойти одного любопытного явления в этом роде.
