Летописец сообщает, что седельничий Иван Михалкович арестовал 28 бояр из кланов Молибоговичей и Волдрысей, но князь Данило казнить их не решился, проявив великодушие. При этом он вспоминает давний случай, когда на пиру кто-то из бояр залил Данилу лицо вином, тот стерпел это унижение, полагая, что возмездие будет ему от Бога. В действительности великодушие Данила диктовалось жестокой реальностью. У него в Галичине еще не было надежной опоры. Когда после раскрытия заговора Данило созвал вече, то на него явилось только 18 «отроков верных», а также тысяцкий Демян. К тому же он знал, чем закончилась для князей — Игоревичей казнь их противников — галицких бояр. Они, как и прежде, были сильны и коварны, и с этим приходилось считаться. Соцкий Микула, использовав известную пословицу, заявил Данилу: «Господине, не погнетши пчелъ меду не ѣдать».[671] Однако в домонгольский период выполнить это пожелание Данило полной мерой не смог.
Уже вскоре ему пришлось в очередной раз убедиться в льстивости галицких бояр. Сначала они приняли решение оказать помощь Данилу, но сделали это, как пишет летописец, неискренне. «Невѣрнии же вси на помощь ему идяху, мнящеся яко вѣрни суть».[672] Когда же убедились, что в схватке Данила с венгерским королем последний начал одерживать верх, дружно переметнулись на его сторону. «Климята же с Голыхъ горъ убѣжа от князя Данила ко королеви, и по немь вси бояре Галичькыи предашася».[673] В результате Данило вынужден был вновь оставить Галич. Там сел сын венгерского короля Андрей. Случилось это в 1232 г.
Знакомство с летописным рассказом о событиях 1230–1232 гг. не оставляет сомнения в том, что он практически современен им. Восстановить сложную связь взаимоотношений Данила с оппозиционными князьями, боярами, а также венгерским королем, при этом назвать всех действующих лиц по имени через много лет практически невозможно. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к тексту, рассказывающему об обороне Ярославля от осаждавших его сил венгерского короля. Руководили действиями осажденных ярославльцев бояре Давид Вышатич и Василько Гаврилович. Первый натиск венгров горожане успешно отразили. Но тут в дело вмешалась теща Давида — сторонница провенгерски настроенного боярина Судислава — и начала уговаривать зятя сдать город. Присутствовавший при этом Василько Гаврилович резко воспротивился такой предательской мысли. Он заявил, что невозможно «погубить честь князя своего», был убежден в неприступности города: «Яко рать си не может града сего прияти».[674] Давид же прислушался к совету тещи, а не Василька, и Ярославль был сдан королю. После этого путь на Галич был открыт.
С неменьшей подробностью изложен ход борьбы Данила с вторгшимися на Волынь венграми, водимыми королевичем Андреем. С русской стороны в ней принимали участие, кроме самого Данила, его брат Василько, тысяцкий Демян, боярин Мирослав, на заключительном этапе кампании к ним присоединился также и князь Александр. Состоялось несколько сражений, у Шумска и Торчева, в которых, согласно свидетельству летописца, Данило Романович проявил буквально чудеса героизма. Когда во время битвы у Торчева у него сломалось древко копья, он вынул меч и с его помощью проложил себе путь к окруженному брату Васильку. «Обнаживъ мѣчь свои: идущу ему брату на помощь, многы же язви, и инии же от меча его умроша».[675]
Из летописного рассказа не ясно, принесла ли эта храбрость князя победу русским в тот день. Много мужества проявил Данило и в повторном сражении. Летописец отмечает, что он находился на волосок от смерти, но раненый конь вынес его из гущи сражения. Пришлось отступить и всей дружине Данила («Наворотися дружина Данилова на бѣгъ»), однако, поскольку венгры не решились на ее преследование и также отступили, летописец полагает, что в выигрыше оказались волынские полки. Его радует, что венгров полегло много, а Данило потерял только пять бояр. Он называет их по имени и это также свидетельствует о том, что запись сделана вскоре после окончания военных действий.
Новый поход венгров на Волынь, предпринятый ими в том же 1233 г., окончился их поражением. Данило подвел свои войска к Галичу. Галичане, как это часто с ними случалось, начали переходить на сторону сильного. Летописец знает, что первыми переметнулись от королевича Глеб Зеремеевич и Доброслав, а затем и «инии бояре мнози». Вслед за этим из осажденного Галича пришло известие о скоропостижной смерти королевича Андрея, которая, по-видимому, случилась не без помощи льстивых галичан, а также приглашение Данилу занять галицкий стол.
Время от времени «Повесть о возвращении Данилом галицкого стола» прерывается вставками об участии его в южнорусских и польских событиях. До сих пор эти сюжеты не были связаны с основной темой повести, однако рассказ, который находится в летописных статьях 1234 и 1235 гг. о походах Данила в Киевскую и Черниговскую земли, определенно не может считаться вставочным. Уже хотя бы потому, что южнорусские авантюры Данила стоили ему галицкого стола, что и отметил летописец.
После вокняжения в Галиче Данило получает от киевского князя Владимира Рюриковича грамоту, присланную через его сына Ростислава, в которой тот просит помощи против черниговских князей Михаила Всеволодича и Изяслава Владимировича. Данило, как отмечает летописец, «вѣдавъ ею любовь», собрал наскоро полки и выступил к Киеву. Начало кампании было удачным. Он вынудил Михаила покинуть пределы Киевщины, а затем вместе с Владимиром пошел к Чернигову. По пути князья овладели многими подесенскими городами — Хоробром, Сосницей, Сновском и другими — и осадили столицу княжества. Взять ее им не удалось, а поэтому между сторонами был заключен мир — так пишет летописец, а на самом деле только непрочное перемирие. Как только Данило и Владимир ушли в Киев, вслед за ними устремились половцы, приведенные на Русь Изяславом, князем новгород-сиверским. В состоявшейся у Торческого городка битве Данило терпит сокрушительное поражение и бежит в Галич. Оппозиционные бояре, возглавляемые Судиславом Ильичем, отказывают ему в поддержке и требуют покинуть город. При этом еще и пригрозили расправой: «Не погуби себя, поеди прочь».[676] Данилу пришлось подчиниться этому жесткому ультиматуму.
В Галиче при поддержке половцев и поляков сел Михаил Всеволодич. Вскоре ситуация начала меняться в пользу Данила. Сперва покинули Михаила союзные ему половцы, а затем ушел в свою землю и польский князь Конрад. Воспользоваться благоприятной ситуацией Данило, однако, не смог. Его поход на Галич в 1237 г. закончился заключением между ним и Михаилом мира, согласно которому Данило должен был удовлетвориться получением Перемышля. Второй поход на столицу Галичины, в которой к тому времени сидел сын Михаила Ростислав, оказался успешным. Ростислав бежал в Венгрию, а Данило занял галицкий стол.
Летописец с восторгом описывает это событие. На вопрос Данила к градским мужам: «Доколѣ хощети терпѣти иноплеменьныхъ князий?» они будто бы воскликнули: «Яко се есть держатель нашь Богомъ даныи, и пустишася яко дѣти по отчю, яко пчелы к матцѣ, яко жажющи воды ко источнику».[677] Торжественно звучат слова о вхождении Данила в Галич: «Прииди княже Данило, прими градъ. Данило же вниде во градъ свой, и прииде ко Пречистѣ Святѣи Богородици, и прия столъ отца своего и обличи победу, и постави на Ньмѣчьскыхъ вратѣхъ хоругов свою».[678]
Читая эти строки, как, собственно, и всю повесть, трудно себе представить, как могли галичане столь длительное время отказывать Данилу в доверии. В изображении летописца он само совершенство, можно сказать, идеальный правитель.
Кто мог быть автором этой повести? В. Т. Пашуто высказал предположение, что таковым следует считать тысяцкого Демяна, одного из ближайших и верных соратников Данила. Правда, позднее ее текст якобы был основательно отредактирован владимирским редактором.[679] Л. В. Черепнин полагал, что повесть 1238–1245 гг. использовала и некоторые более ранние заметки, сделанные близким соратником Данила. Таковым он также считал Демяна.[680] В последнее время мысль об участии тысяцкого Демяна в написании повести о возвращении Данилом галицкого стола получила развитие в работе Н. Ф. Котляра, полагающего, что он мог иметь отношение к написанию тех или иных вставок.[681]
Каких-либо серьезных аргументов в пользу такого предположения, кроме тех, что Демян являлся верным соратником Данила, а его имя часто фигурирует при описании различных событий, у нас, по существу, нет. Функциональные обязанности тысяцкого, постоянное его нахождение при Даниле, участие в походах и битвах не совсем совместимы с занятиями исторической письменностью. Даже если у Демяна и были склонности к писательству, реализовать их в тех экстремальных обстоятельствах было бы чрезвычайно сложно. Ведь практически все эпизоды трудной борьбы Данила с галицкими боярами и их венгерскими союзниками описаны не по истечении какого-то времени, как воспоминания, а по свежим впечатлениям, как хроника событий. Ее незаурядные литературные достоинства выдают в авторе не сурового воина, а грамотея-книжника, мастерски владевшего пером.
