Владимир Порошков - Неизвестный Байконур. Сборник воспоминаний ветеранов Байконура

— Текст, он, конечно, текст. Но что бы там ни произошло, слушай только меня. Скажу: «Молчи!» — значит — молчи!

Мороз был в этот день градусов двадцать, да еще с ветерком, так что в меховом костюме и в унтах я чувствовал себя в этой железной коробке, как полярный летчик после вынужденной посадки.

По двухчасовой готовности я влез в опутанную проводами кабину автобуса, прикрутил проволокой плохо прикрывающуюся дверь и приготовился «левитанить».

На старте началась заправка, оттуда тянуло керосинцем и тем особым, неповторимым, волнующим запахом изделия, который вспомнят многие, если представят, как пахнут монтажные платы любого старого пульта, если открыть его заднюю крышку.

Радиолиния от старта до городского телецентра, где был вход в телевизионный кабель на Москву, обеспечивалась тогда ретрансляторами «Левкой», работала со сбоями, и меня время от времени просили «почитать чего-нибудь для настройки», а телеоператоры соответственно «ползали» панорамами по ракете. Читать заготовленный текст было просто глупо, газет мы с собой не возили, и я озорства ради начал по памяти шпарить то, что я помню из своего, вроде «Баллады о “стреляющем'’»:

Ну, там были еще более красочные выражения, но я их по вполне понятным соображениям опускал. Так я заливался минут сорок, слыша иногда чье-нибудь короткое ржание в наушниках, пока наконец в них не раздался свирепый окрик заместителя министра связи СССР С. П. Морловина: «Какой это чудак (Сергей Павлович выразился несколько энергичней) несет какую-то (тут он выразился еще крепче)?! Ведь информация уже в линию идет!» Я прикусил язычок.

Наконец по пятиминутной готовности картинку дали «за красную стену», и я начал высочайше утвержденное заклинание. Сначала об общих успехах советской космонавтики, потом о конкретных особенностях нового корабля «Союз», хотя ничего конкретного и особенного как раз не было названо — в общем, как всегда, от «нескольких десятков метров» до «нескольких сотен тонн».

Создавалось впечатление, что по всей длине телевизионного кабеля Москва — Ташкент к нему жадно прильнули уши десятков тысяч агентов международного империализма, которым ни в коем случае нельзя дать никакой конкретной информации. В том числе и тем, кто сидит «за красной стеной».

Пока я произносил вызубренный текст, прошли команды «Ключ на старт», «Продувка» и другие. Все это я слышал по циркуляру и видел через лобовое стекло автобуса. Еще по училищу я неплохо знал работу пневмогидравлической системы этой ракеты и потому инстинктивно отмечал про себя, что набор схемы идет нормально, в заданные временные интервалы.

Отошла заправочная мачта, через минуту под ракетой мигнули багровые отсветы и сразу же в наушниках послышалось: «Зажигание!» Откинулась тоненькая удочка кабель-мачты. «Земля — борт!» Заключительными словами «наземной части» моего репортажа должны были быть: «Внимание! Ста-а-р-рт!!»

Я их и произнес, зная, что «земля — борт» практически совпадает с контактами подъема, т. е. с отрывом ракеты от несущих стрел.

Однако уже в следующую секунду у меня мелькнула мысль, что двигатель что-то подозрительно долго работает на предварительной и промежуточной ступенях тяги. Не успела эта мысль окончательно оформиться, как вдруг грохот двигателя оборвался, пламя погасло, раздалось громкое шипение, и всю ракету заволокло белыми клубами пара. Сработала система аварийного выключения двигателей — АВД. Пуск не состоялся.

Обычно в первые секунды и даже минуты после АВД во всех динамиках и наушниках устанавливается напряженная тишина: «низы» еще не знают, что докладывать, а «верхи» еще не берутся командовать, сознавая, что одно неосторожное слово может стоить головы.

Я по некоторому опыту знал, что с ракетой сейчас может произойти все что угодно, поэтому внутренне напрягся, вглядываясь в очертание ферм сквозь мутные облака. И тут в телефонной трубке раздался спокойный голос Горина: «Мальцев, ты меня слышишь? Молчи пока…» «Есть, товарищ генерал», — машинально ответил я и не узнал своего голоса.

Прошло еще несколько минут. Холодная стальная пружина где-то внутри меня стала понемногу ослабевать. И тут вдруг одновременно раздалось несколько громких хлопков, и от корпуса ракеты в разные стороны со свистом ударили белые струи. Инстинктивно я рванулся к дверце кабины и забился в опутавших меня проводах, как золотая рыбка в рыбачьих сетях. Замотанная проволокой дверь не поддавалась, у меня мелькнула мысль: «Так вот, значит, как оно все бывает». Но, видимо, не все бывало именно так, ибо я все же сообразил, что это просто открылись на ракете дренажные клапаны баков кислорода, стравливая в атмосферу давление наддува.

Эти звуки словно прорвали некую плотину: в наушниках сразу возникла причудливая смесь докладов и команд, из которых можно было понять одно: команда «Земля — борт» прошла, а система АВД выключила двигатель на промежуточной ступени. Даже я понимал, что штука эта довольно неприятная: ракета с двумястами тоннами кислорода и керосина находится на автономном бортовом питании, и любая случайно прошедшая на борту команда может привести к непредсказуемым последствиям.

Я осторожно выбрался из автобуса и на негнущихся от холода ногах побрел к телевизионщикам, где можно было погреться и получить какую-нибудь информацию.

В режиссерском автобусе мерцали экраны, свирепо выли преобразователи и вентиляция, было жарко и сине от табачного дыма. Режиссер ПТС Абрам Рафаилович Синдаловский, невысокий худощавый человек с глянцевым черепом, поднял на меня вопросительный взгляд:

— Ну, так и что у вас там произошло?

Он спрашивал с такой уверенностью, будто видел, как я только что вылез с разводным ключом из двигательного отсека ракеты.

— Я у вас хотел спросить, Абрам Рафаилович.

— А что я? Откуда я могу знать ваши дела? Я только наши дела знаю: картинку на Москву прикрыли, пишем на магнитофончик…

Я снова вышел из автобуса. Ракета по-прежнему стояла в облаке белого тумана, парили дренажи, откинутые фермы обслуживания лежали параллельно земле по обе стороны от ракеты. С нулевой отметки из динамиков громкоговорящей связи доносились какие-то неразборчивые доклады и команды. Время тянулось невыносимо медленно, и холод снова стал забираться под куртку.

— Сейчас фермы будут сводить. — Это подошел сзади Всеволод Штерин — начальник телевизионных средств полигона.

— К заправленной ракете?

— А что делать?

Прошло уже около получаса с момента выключения двигателей.

Наконец верхушки фермы вздрогнули и стали медленно подниматься вверх, как ножки гигантского перевернутого циркуля. Наверняка это могло означать только одно: снятие бортового питания, долгий и нудный процесс слива компонентов и отправка ракеты в монтажно-испытательный корпус. Я уныло наблюдал за ползущими вверх площадками обслуживания и прикидывал шансы попасть домой хотя бы к вечеру. Если не найдется попутки, то до ближайшей станции мотовоза, если не ошибаюсь, она называлась «Жигули», под горку и под ветер пять километров можно было пробежать за какой-нибудь час. Да вот только будет ли в это время мотовоз?..

Пока я размышлял на эту тему, фермы уже почти приняли вертикальное положение. Но едва только они коснулись корпуса ракеты, раздался оглушительный скрежещущий треск, и в небо ушел косой дымный след, в конце которого вспыхнул оранжевый купол. Это сработала САС — система аварийного спасения, которая увела корабль вверх и в сторону от старта. Кресло с «космонавтом» отстрелилось от корабля и повисло на стропах, а сам корабль, повернувшись носом к земле, угрожающе нацелился в самую середину стартовой системы, где парили дренажи подземных емкостей жидкого кислорода…

Я инстинктивно пригнулся и прикрыл глаза, ожидая чудовищной вспышки и всего остального, во что как-то не хотелось верить. Но вместо этого корабль скрылся за решеткой градирни, и оттуда донесся только глухой железный удар о бетон.