Текст «Reformatio…» может быть понят по-разному, поскольку он, кажется, был переделан одним из его переписчиков. Даже его первоначальная версия столь сложна, что каждый может там найти то, что он ищет. В нем содержатся разумные предложения, которые заставляют думать о решении, лелеемом императором при жизни: опереться на «третью Германию», чтобы укрепить императорскую власть. Но в «Reformatio…» звучат и более пронзительные ноты, в нем слышится призыв к вооруженному мятежу, например: «Пусть каждый нанесет удар», или же: «Если однажды человек сможет считать своего ближнего своей собственностью, какой грех!» Следует добавить, что по мнению «Reformatio», духовная и светская власть больны, они смогут вылечиться только вместе; им помогут «простые люди», те, что воспеты в Евангелии. Не исключено, что в окружении Сигизмунда история Жанны д’Арк породила безумные надежды. Советник правителя Эберард фон Виндек был с ней знаком. У короля Буржа не было больше сил, но Сигизмунд и Орлеанская Дева открыли ему двери победы. Вмешалось ли бы провидение во второй раз, чтобы спасти империю после королевства Лилий? Возможно, слово «pusillus», означающее «простонародье» в «Refomatio…» специально было приближено автором к слову «pucelle» («дева»). Как бы там ни было, в этом странном тексте Realpolitik очень быстро уступает место мечтаниям, которым предавались те, кто не находил больше причин для надежды. Сдвиг в область эсхатологии вел к мифическому восприятию образа священника-короля, и имя Фридрих воскрешало былую славу. Оно должно было возродить справедливый порядок, гармонию которого разрушили людские грехи. В «Reformatio», Сигизмунд был его предвестником. Странная метаморфоза: в труде, который очень поспособствовал его известности, этот политический деятель лишен любых других качеств, кроме ума и привлекательности, исполнял роль сурового персонажа, как пророк Израиля.
В любом случае «Reformatio Sigismundi» доказывает, что, хотя этот император, по примеру Карла IV, его отца, использовал любую возможность, чтобы играть первую роль и оживил блеск империи, он не мог ни управлять, ни даже скрыть своих слабостей. Между обманчивым сиянием должности и безнадежной печалью реальности надежда должна проложить дорогу, которая могла привести только к утопии.
В Германии XV век всегда воспринимался как мрачное и тяжелое время. Он прошел под знаком глубокого политического упадка. Однако Клио предпочла пересмотреть это суждение; теперь историки признают, что в горниле несчастий разнородные элементы слились воедино, и в итоге этого процесса появилось некое новое образование, достаточно сильное, чтобы противостоять и испытаниям, и течению времени.
Пусть эта эпоха отмечена невзгодами и бедствиями — это несомненно, но очевидно, что правители не могли их ни избежать, ни даже смягчить. Преемник Сигизмунда, супруг его дочери Елизаветы Альбрехт Габсбургский, был избран без каких-либо затруднений 18 мая 1438 г., но у него возникло множество проблем при вступлении в свои права в Богемии, которую его тесть вернул благодаря уступкам, сделанным гуситам. Альбрехт был непримиримым католиком, что подтолкнуло чехов в объятия короля Польши, чьи убеждения были менее тверды, однако он сумел их оттолкнуть. В Венгрии также росла ксенофобия. Альбрехт пытался завоевать доверие своих подданных, направляясь навстречу туркам, в Трансильванию. Он умер там, пав жертвой дизентерии, 10 октября 1439 г., после двадцати месяцев своего правления. Его сын Владислав Постум, родился только 22 февраля следующего года. Выборщики пришли к соглашению назначить двоюродного брата Альбрехта Фридриха, герцога Штирийского, Карниольского и Каринтского.
Пал ли выбор на него, потому что этот принц постоянно занятый своими землями, мало бы вмешивался в их дела? Или его имя напоминало о былой славе империи? Фридрих III совсем не был похож на своих известных тезок. Ему не хватало блеска и решительности, он так долго принимал решения, что походил на безучастного ко всему; не его ли считали «самым унылым императором»? Мы увидим, что ему не недоставало ни амбиций, ни настойчивости, но затруднения, встречавшиеся ему и в его государствах, и на границах империи, могли бы поглотить всю энергию человека более предприимчивого и более живого, чем он. Понимая необходимость немедленной реформы, он действовал постепенно, улучшая работу некоторых служб, активизируя работу отделов и регулируя отношения с германской Церковью и Курией. Правда, эти скромные и ограниченные действия не подходили тем, кто ожидал коренных изменений и яркого восстановления имперской власти, о которой, казалось, остались одни только воспоминания.
Изнутри империи всегда угрожали частые междоусобицы. Непонятно, на самом ли деле это бедствие еще сильнее разрослось, или же его жертвам этот древний обычай стал казаться невыносимым. Fehde постоянно угрожали путешественникам. В принципе указы ограничивали их четкими областями; но эти границы никогда не соблюдались, и власти сами грели на этом руки. Так, Вейнсберг, казначей императора, взял в плен 135 горожан на пути во Франкфурт, город больших ярмарок, потому что он не видел более верного средства получить их город в свое владение. А что думали иностранцы, путешествуя по стране, где из-за каждого дерева мог появиться рыцарь-грабитель? Один из базельских священников горько жаловался в своей хронике: «Проедьте по государствам Великой Турции, и с вами ничего не случится; как только вы достигнете Сундго (Верхний Эльзас), так грабители с большой дороги вас оберут до нитки». Епископ Страсбургский, как говорили, состоял в сговоре с «разбойниками», они ему выплачивали что-то вроде комиссионных, что способствовало поддержке епископских финансов. Правда, некоторые кредиторы, устав ждать требуемых выплат, прибегали к Fehde, даже если их должники занимали более высокое положение. Фридрих III сам подвергся этому унизительному испытанию. Судебные учреждения были недостаточной защитой против насилия и не наказывали строго тех, кто пользовался незаконными методами. Дело дошло до того, что повсюду в Германии обращались к Veme, очень старому своду законов, сохранившему типично каролингские черты, который вначале касался свободных людей Вестфалии. Но советники этих графских дворов были обязаны наказывать (vemen) преступников всей империи. Они создали что-то вроде тайной организации и получали жалобы от любого человека, получившего отказ в правосудии. Veme располагала обширной сетью сторонников. Ее действия, оставаясь в тени, иногда походили на простое сведение счетов. Сигизмунд, поручивший управление Veme выборщику Кельна, потому что Вестфалия являлась частью его владений, счел необходимым стать членом графского суда, чтобы наблюдать за их действиями. Чтобы изучить организацию, которая намеревалась действовать от его имени, правитель должен был войти в нее как простой человек.
Для Германии XV века было не новостью опасаться несправедливости. Зато уже давно немцы не ощущали больше, что иностранцы, пришедшие с востока или запада, могут диктовать им свои законы. Итак, к концу правления Сигизмунда, а также во времена Альбрехта II и Фридриха III опасность внешней угрозы возросла. Неоднократно происходили короткие, но жестокие вторжения. Первый раз в 1439 г. вооруженные бандиты, которых перемирие, подписанное между Францией и Англией, оставило без работы, разграбили Эльзас и Лотарингию. Нападения возобновились в 1444 г., но на этот раз дофин Людовик и король Карл VII сами участвовали в предприятии, преследовавшем много целей: с одной стороны, очистить войска от бесполезных элементов, чтобы из тех, кто остался, создать профессиональную армию, с другой, строго наказать гельветов, которым Габсбурги пожелали, наконец, напомнить, что «права Франции распространяются до Рейна» и что «земли, которые принадлежали ей испокон веков, должны быть возвращены». Эти заявления будущего Людовика XI нашли поддержку Карла VII: он предписывал Мецу подчиниться «так, как подданные должны подчиняться правителю». Эти события больше не повторялись, воспоминание о них, между тем, глубоко врезалось в память провинций, ослабленных этими вторжениями; остатки ландскнехтов, закалившиеся за годы кампаний, обвиняли в своих страданиях «иностранцев», отличавшихся, по их мнению, жестокой извращенностью, гордостью и вероломством. Спустя тридцать лет эта зловещая репутация нанесла большой ущерб большим планам Карла Смелого, который считал свое наследство недостаточным. Однако наследство было просто великолепным, так как помимо Бургундии, герцогства и Франш-Конте, Филипп Храбрый, Иоанн Бесстрашный и Филипп Добрый присвоили большую часть графств и герцогств Нидерландов. Люксембург принадлежал Бургундии с 1440 г. Владельцы некоторых самых красивых епископств или те, кто владел стратегическими пунктами, были родственниками герцогов или их друзей. Выборщики Трира и Кельна были их союзниками. Благодаря своим приобретениям эти кузены (и соперники) короля Франции становились принцами империи. И какими принцами! Не говорили ли о Карле, что он нашел куда израсходовать за год более полутора миллионов ливров? Согласно матрикулярному списку 1467 г., фиксировавшему призывников от княжеств и городов, Карлу самому удалось собрать больше всадников и почти столько же пехотинцев, чем всем другим принцам. Впрочем, герцог Бургундский не скромничал. На заседании в Регенсбурге в 1454 г. Филипп Добрый выставил напоказ свое состояние и проявил себя столь снисходительным, что уязвил немцев в лучших чувствах. У Фридриха III, очевидно, не было сил вступать в открытую борьбу против этого чужака. У него возникла мысль породниться с ним. «Пусть другие сражаются, — должно было стать девизом Габсбурга, — ты, счастливая Австрия, заключай браки». Если бы Мария, дочь Карла, сочеталась браком с Максимилианом, сыном Фридриха, возможно, однажды бургундские земли стали бы австрийскими. План созрел, когда обоим детям исполнилось только четыре и два года, в 1461 г. Он осуществился только шестнадцать лет спустя, преодолев множество препятствий. Принц империи герцог Бургундский использовал французскую концепцию правления. По его мнению, стремиться к титулам стоило лишь в том случае, если они предоставляли дополнение к власти. Когда в 1447 г. встал вопрос о создании королевства Фрисландии и Брабанта, юристы Филиппа Доброго заметили, что главное была не корона, а суверенитет; если герцог становился королем, но оставался, несмотря ни на что, подчиненным императора, его титул был бы только видимостью. В своих землях он был всегда хозяином и никогда не отказывался от своей независимости. Фридрих вел дела с более сильной, чем он, стороной, когда осенью 1473 г. встретил Карла в Трире. Четырьмя годами ранее герцог Сигизмунд Австрийский отдал Верхний Эльзас в залог Бургундии, облегчив, таким образом, отношения между странами «по ту» и «по эту» стороны. В 1472 г. Гельдерн, также заложенный, удвоил бургундский кредит на правом берегу Нижнего Рейна. Карл был «Великим герцогом Запада», а Фридрих ничего не представлял по сравнению с ним. Было принято соглашение: Карл будет королем Бургундии, сюзереном Лотарингии, герцогства Клевского, Савойи и нескольких епископств. Все было готово, назначена дата коронации, когда ранним утром 24 ноября 1473 г. Фридрих внезапно уехал. Он понял, что ему никогда бы не простили то, что отдал по низкой цене целую часть империи взамен брачного союза, который, возможно, однажды использовал бы единственный дом Австрии.
