Весть о реставрации вызвала в Москве облегчение и радость. К вернувшемуся на престол королю с поздравлениями отправилось специальное посольство. Карл II встретил московитов орудийным салютом, благодарил за помощь в трудную минуту и долг сполна вернул. Правда, когда князь Петр Прозоровский попросил взаймы десять тысяч пудов серебра, король отговорился разоренной казной.
Однако возвращать английским купцам привилегии Москва не торопилась – это означало бы отказаться от серьезной таможенной прибыли. Поэтому король отправил в Россию важного приближенного, графа Карлайла, с изъявлениями братской дружбы и вопросом: когда же вернут торговые льготы? Графу сказали, что царь очень рад братской дружбе, но пошлины не отменили.
После этого российско-английские отношения охладились. Когда Алексей Михайлович стал просить помощи против турок, ему со всей британской честностью ответили, что воевать с султаном не станут, ибо это нанесет ущерб коммерции.
Русская дипломатия вообще заметно активизировалась в канун турецкой войны, которой в Москве очень боялись. Тогда к нескольким европейским дворам были отправлены посланцы с предложением военного альянса. Российское правительство знало, что Австрия, Франция, Испания, Венеция враждуют с Османской империей и совсем недавно с нею воевали – тогда из тех же самых стран в Москву приезжали просить союза. Однако теперь ситуация изменилась, ссориться с султаном уже никто не хотел, а царское правительство, плохо разбираясь в подводных течениях европейской политики, этого не понимало.
Посол Андрей Виниус, получив отказ в Англии и Франции, отправился в Мадрид – с тем же результатом. Обратились к Венеции и к папе римскому, ранее постоянно призывавшим Москву бороться с «общим христианским неприятелем». Дож ничего не обещал, папа ограничился добрыми пожеланиями. Воевать с азиатским противником пришлось без Европы.
Любопытным эпизодом дипломатической истории был внезапный интерес Москвы к Курляндии.
При герцоге Якобе фон Кетлере (1642–1682) маленькое прибалтийское княжество стало морской державой: обзавелось хорошим флотом, наладило торговлю со многими странами, даже приобрело собственные колонии в Африке и Карибском море.
Иноземцы приехали. С. Иванов
Эти успехи навели царских советников на неожиданную идею. Если нет собственных торговых портов, почему бы не воспользоваться чужими? Отношения с герцогом были хорошими – во время польской и шведской войны русские курляндцев не трогали и даже помогли Якобу сохранить трон. В 1662 году митавскому двору было сделано предложение: построить российские корабли. Но герцог Якоб хорошо понимал, чем может закончиться сотрудничество крошечной страны с великаном. Отвечено было, со всей вежливостью, что курляндцам не хватает дерева на собственные корабли, а у царя в Архангельске лесов много, вот там у себя и стройте.
В целом существенных изменений в европейских связях при Алексее Михайловиче не произошло, если не считать одного новшества. Если прежде контакты устанавливались по мере необходимости, а затем прерывались до следующего случая, то теперь важные для России страны завели в Москве постоянных дипломатических или торговых «резидентов». Известно, что в российской столице были представительства Речи Посполитой, Англии, Швеции и Голландии. Интересы государя на Западе представлял «комиссариус», находившийся в Нидерландах. У него было много работы: кроме политических поручений этот Иван Гебдон (John Hebdon) закупал нужные для казны товары и нанимал на русскую службу полезных людей.
На Востоке, помимо напряженных или прямо враждебных отношений с ближними соседями, Крымом и Турцией, большое значение для России по-прежнему имела Персия. Интерес был главным образом торговый – через русскую территорию проходил товарный транзит европейских и азиатских товаров. Персидские купцы беспошлинно торговали в России, а русские купцы в Персии, однако последние не имели возможности извлечь выгоду от перепродажи в Европе восточных товаров из-за отсутствия гаваней и флота.
Попытки Москвы извлечь из дружбы с шахом политические выгоды – например, получить помощь против турок – оказались так же безуспешны, как аналогичные усилия в Европе. Ни Аббас II (1642–1667), ни его преемник Солеман Софи (1667–1694) воевать с грозной Портой не желали.
Предыдущий том назывался «Между Азией и Европой», этот называется «Между Европой и Азией», потому что Россия семнадцатого века все больше поворачивалась в сторону западной цивилизации, хоть огромное тело не спешило двигаться за маленькой головой.
Интерес элиты ко всему европейскому, обозначившийся при Михаиле, еще больше усилился. Тут безусловно виден парадокс: идеология и риторика «третьего» государства прославляла «старину» и русскость, а верхушка общества жадно тянулась к новому и чужестранному. Презирая на словах иноземцев и иноземное, русские бояре и дворяне не могли не видеть, что их страна во многих отношениях уступает «басурманским». Многие говорили в открытую, что надо учиться европейским наукам, надо устраивать армию, промышленность, торговлю и образование по иностранному образцу. И чем выше было положение человека, тем лучше он сознавал отсталость своего отечества. Всех основных фаворитов Алексея Михайловича можно считать «западниками», за исключением одного лишь Никона, который, впрочем, тоже был не русофилом, а скорее эллинофилом.
Как уже говорилось, живо интересовался всем европейским и сам царь, только старался не афишировать эти свои пристрастия перед подданными. В ближнем кругу Алексей Михайлович любил развлекаться комедиями и балетом, немецкой игрой на «страментах», мог вырядиться в западное платье, любовался картинами и гравюрами. В царских покоях хватало привозной утвари и европейских технических приспособлений; двор был постоянным заказчиком и самым щедрым клиентом для мастеров Немецкой слободы. Даже на выездах государь использовал кареты и коляски нерусской работы – они были и красивее, и удобней.
Балет в Коломенском. И. Сакуров
Православный самодержец был такого высокого мнения о европейском всезнании, что ожидал от иностранной премудрости любых чудес. Пишут, что однажды он потребовал найти за границей мастеров, которые научат птиц говорить человеческим языком и представлять комедии.
В это время переводили много европейских книг, но их не печатали, а переписывали от руки, иногда персонально для царя. Властям предержащим казалось, что можно позаимствовать или купить у более развитых наций немного учености – и промышленность с торговлей начнут развиваться сами собой. До мысли о том, что технический прогресс не возникает по приказанию сверху, а является плодом социального и политического развития, в Москве пока не додумались (впрочем, не додумаются и в дальнейшем).
Немецкая слобода в Москве. А. Шоонебек
Когда не получилось купить современный флот у курляндцев, решили, что можно построить его самим. Для этого будет достаточно пригласить мастеров, которые срубят европейский корабль, нанять моряков, которые покажут, как на нем плавать, – а дальше уже сами.
Мастера охотно приехали за хорошим жалованьем. Построили на волжской воде морской пинас, получивший гордое имя «Орел». Обошлась постройка очень недешево, в девять тысяч рублей (мы видели, что весь годовой доход Великого Устюга был немногим больше). Капитан Дэвид Бутлер с командой прибыли в Астрахань. Предполагалось, что «Орел» будет плавать по Каспию, сопровождая купеческие корабли и распугивая пиратов своими 22 пушками.
Ну а дальше, как мы помним, началось восстание Степана Разина. Моряки разбежались, и разинцы, не знавшие, как обходиться с парусами сложного устройства, поступили так, как на Руси всегда поступали с непонятным: взяли да сожгли.
В любом случае целый флот таким образом создать не получилось бы. Да и зачем он был нужен в Каспийском озере?
С. Платонов пишет, что главный смысл европейских веяний, проникавших в Россию, заключался в психологической подготовке к грядущей культурной революции: «…Они несомненно влияли на русских, заставляли их присматриваться к себе все пристальнее и пристальнее и делили русское общество на два лагеря: людей старозаветных и новых. Одни отворачивались от новых веяний, как от «прелести бесовской», другие же всей душой шли навстречу образованию и культуре, мечтали «прелесть бесовскую» ввести в жизнь, думали о реформе».
Подводя итоги тридцатилетнего царствования Алексея I, историки оценивают их по-разному.
Кто-то руководствуется внешними показателями, пишет, что за эти годы Россия очень многого достигла: приобрела новые территории, вышла на международную арену, выработала собственную правовую базу, создала аппарат центрального правительства и заложила основы регионального управления. Тот же Платонов отзывается об этих достижениях: «На бедную, еще слабую средствами Русь при Алексее Михайловиче обстоятельства наложили столько государственных задач, поставили столько вопросов, требовавших немедленно ответа, что невольно удивляешься исторической содержательности царствования Алексея Михайловича… Со всеми этими задачами Москва, еще слабая, еще не готовая к их решению, однако, справлялась: государство, на долю которого приходилось столько труда, не падало, а росло и крепло, и в 1676 г. оно было совсем иным, чем в 1645 г.: оно стало гораздо крепче как в отношении политического строя, так и в отношении благосостояния».
