Юмор был одним из козырей левых. 30 июля 1914 года газета социалистов Herald поместила рассказ Дж. К. Сквайра. Он представил, как в 1920 году историк станет описывать войну, которая вот-вот грозила начаться:
Английский корпус погиб до последнего человека под Буа-ле-Дюк… Сто тысяч немцев угодило в западню под Краковом. Лишь десятая их часть уцелела и смогла поведать о случившемся… запасы продовольствия во всех странах подошли к концу… миллионы умерли от голода и мучений, погибли в огне… Во всех столицах начались бунты, и Черная смерть… снова пронеслась по Европе с востока на запад.
Чтобы выразить мысль абсолютно ясно, газета в тот же день напечатала передовицу: “Да здравствует война!.. Да здравствуют кровь и кишки, простреленные легкие, рыдающие матери и дети-сироты, смерть и мор за границей и нищета — дома…” {972}
Нашлись оппоненты и в самой Лейбористской партии. Дж. Р. Макдональд — один из тех, кто 3 августа, после выступления Грея в Палате общин, открыто высказался против войны. Макдональд заявил: министр иностранных дел “не убедил” его, что “страна в опасности”. Он отверг апелляцию Грея к национальной чести: “Ни одно преступление, совершенное государственными деятелями… не совершалось без апелляции к национальной чести. Мы воевали в Крыму во имя чести. Мы бросились в Южную Африку во имя чести”. Макдональда не слишком впечатлил тот довод, что англичанам должно воевать ради Бельгии (хотя на этот счет он высказался подозрительно витиевато):
Если достопочтенный джентльмен явится к нам, и скажет, что какой-нибудь малой европейской нации вроде бельгийцев угрожает опасность, и сумеет убедить нас в том, что он собирается ограничить рамки конфликта лишь этим вопросом, то мы поддержим его. [Но] какой смысл рассуждать о помощи Бельгии, если… вы втягиваете нас во всеевропейскую войну…
Макдональд обрушился, с бóльшим эффектом, и на политику союзов Грея:
Достопочтенный джентльмен ни слова не произнес о России. Мы желаем знать и о ней. Мы хотим попытаться выяснить, что в итоге случится с российской державой в Европе… Что касается Франции, то следует твердо, безусловно признать, что дружба двух наций, о которой рассказывает нам достопочтенный джентльмен, ни в коем случае не оправдывает вступление одной нации в войну на стороне другой.
5 августа, после объявления войны Германии, Макдональд даже заставил исполком своей партии принять резолюцию, осуждающую линию Грея и подчеркивающую стремление лейбористов “как можно скорее добиться мира”. Хотя ему не удалось увлечь за собой депутатов (в тот же день лейбористы проголосовали за военные ассигнования), члены Независимой рабочей партии с восторгом восприняли его нападки на Грея {973}.
Следует также упомянуть о противниках войны, не принадлежавших к стану социалистов. Осенью 1914 года в Германии был учрежден Союз нового отечества (Bund neues Vaterland), чтобы сменить ослабевшее Германское общество мира (Deutsche Friedensgesellschaft). Немецкие пацифисты также принимали участие в деятельности всеевропейской Центральной организации за прочный мир, собрания которой проводились в нейтральных странах {974}. В Англии в июле 1914 года были основаны две организации, выступившие против участия страны в войне: Лига в поддержку британского нейтралитета (среди ее учредителей, кроме прочих, был Норман Энджелл) и Комитет за британский нейтралитет, в который входил Дж. А. Гобсон {975}. Последний 3 августа опубликовал письмо, в котором назвал Германию “стиснутой между враждебно настроенными государствами, высокоцивилизованной” и “близкой” Англии “в расовом отношении” {976}. Позднее в дело вступили Комитет за прекращение войны и Братство против воинской повинности. Джордж Бернард Шоу в своей типичной манере критиковал войну, приводя причины, не особенно отличавшиеся от доводов указанных (в широком смысле) радикальных групп {977}.
Иным был тон антивоенной критики, звучавший со стороны группы самовлюбленных интеллектуалов, известных как Блумсберийский кружок. Почти все мужчины-“блумсберийцы”: Литтон Стрейчи, Дункан Грант, Дэвид Гарнетт, Джеральд Шоув, Э. М. Форстер и Адриан Стивен (брат Вирджинии Вулф) — отказались от военной службы по соображениям совести (хотя среди них лишь Шоув был настоящим пацифистом). Возможно, лучше всего их чванливое вольнодумство выразил Грант в письме отцу:
Я никогда не рассматривал вероятность большой войны в Европе. Она представлялась мне абсолютным сумасшествием, немыслимым для цивилизованного народа… Я начал понимать, что наш враг — это не аморфные массы иностранцев, а людская масса в нашей собственной стране и людская масса в стране вражеской. А наши союзники — это люди, знающие истину, которых можно встретить (и встречаешь) в любой стране, которую посещаешь. Я до сих пор так считаю и думаю, что война — полнейшее безумие и глупость {978}.
Для Клайва Белла и леди Оттолайн Моррел война, по словам Вирджинии Вулф, стала “концом цивилизации”, сделавшим “никчемным остаток нашей жизни”. В статье Белла “Мир сейчас же” (1915) довольно незатейливо (и довольно справедливо) сказано, что война уменьшит сумму человеческого счастья: “Наш труд будет давать нам худшую пищу, меньше времени для отдыха, меньшее по размеру жилье, меньше радости, меньше удобств, короче говоря — меньше благоденствия, чем прежде” {979}.
Другие доводы против войны звучали в европейских университетах. Живший в Вене Зигмунд Фрейд обрушился [30] (после патриотического подъема) на воюющие державы, которые “позволяют себе любое преступление, любое проявление насилия, которое не дозволено индивиду” {980}. В Берлине Альберт Эйнштейн и врач Георг Фридрих Николаи (автор книги “Биология войны: мысли естествоведа”) среди прочих подписали “Манифест к европейцам”, задуманный как ответ на высокопарный милитаристский манифест “К культурному миру”, поддержанный 93 интеллектуалами (глава 8). Марбургский профессор-правовед Вальтер Шюкинг, один из самых видных немецких пацифистов, во время войны призывал к установлению системы международных отношений, основанной на праве и арбитраже, а не на праве сильного {981}. Парижский музыковед Ромен Роллан увидел в войне “крах цивилизации… самую великую катастрофу из всех пережитых за несколько веков истории… крушение нашей самой святой веры в человеческое братство” {982}. Хорошо известно участие Бертрана Рассела в деятельности Союза за демократический контроль (СДК) и Братства против воинской повинности. По словам философа, Грей явился “поджигателем войны”, а привел к ней провал рациональной политики умиротворения Германии {983}. Отметим, что позиция Рассела в Кембридже не пользовалась популярностью. Сотрудничество с СДК даже стоило ему места в Тринити-колледже. С другой стороны, военной лихорадкой заболели далеко не все. Одним из тех, кто в 1914 году открыто выступил против вмешательства Англии в конфликт, был профессор Дж. Дж. Томсон, а историк Ф. Дж. Фокс-Джексон 1 августа подписал “Протест деятелей науки против войны с Германией”. Еще одним историком (хотя уже не преподавателем Кембриджа), публично выступившим против “соучастия Англии в совершении преступления в Европе”, стал Джордж Маколей Тревельян {984}. Мало кто из преподавателей с самого начала был убежденным германофобом, подобно Генри Джексону из Тринити-колледжа. Невилл Кейнс, отец Джона Мейнарда Кейнса, поступил, вероятно, более характерным для Кембриджа образом: скорбно играл в гольф, чтобы избавиться от гнетущих мыслей об “этой ужасной войне” {985}. Грэм Уоллес из Лондонской школы экономики был членом Комитета за британский нейтралитет. Конечно, многие из сразу же выступивших против войны (в том числе Уоллес и Тревельян) после 4 августа переменили свое мнение {986}. В письме от 13 августа Джордж Тревельян признал, что “идущая ныне ужасная борьба направлена на то, чтобы уберечь Англию, Бельгию и Францию от юнкеров и спасти нашу хрупкую островную цивилизацию… от гибели” {987}. Впрочем, это далеко не “военная лихорадка”, а свидетельство привлекательности бельгийского вопроса для ума, воспитанного в либеральной традиции XIX века.
