Таковы вкратце высказывания греческих авторов о смешанном государственном устройстве. Из них, если говорить об источниках Цицерона в трактате «О государстве», следует, очевидно, назвать в первую очередь Платона (что неоднократно подчеркивается самим Цицероном) и Полибия.
Когда говорят о Цицероне как о мыслителе, то почти всегда указывают, что он был эклектиком. Но если это и так, то все же это не дает еще достаточных оснований считать его всего лишь компилятором. Отношение Цицерона к своим источникам — сложное, переходящее иногда в прямую полемику. Нам, конечно, трудно судить об этом в тех случаях, когда самые источники до нас не дошли или сохранились в крайне незначительных фрагментах и пересказе (как, например, Хрисипп, Панетий, Посидоний, Антиох Аскалонский); но когда речь идет о таких источниках, как Полибий или Платон, то отношение к ним со стороны Цицерона может быть показано на ряде примеров и достаточно наглядно.
Что касается Полибия и центрального раздела его историко–философской концепции — учения о смешанном государственном устройстве, то Цицерон, как мы уже могли убедиться, во многом следует этому своему источнику. Пожалуй, наиболее важным в данном случае следует считать то обстоятельство, что он примыкает к Полибию в стремлении видеть смешанный строй осуществленным на историческом примере Римского государства.
Однако, следуя за Полибием, Цицерон все же иногда отходит от него в сторону. Так, для Полибия круговорот простых форм обусловлен, собственно говоря, единственной причиной — неустойчивостью этих форм. Цицерон же, рассуждая об основах смешанного устройства, на первое место, как мы видели, ставит «великое равенство» и только потом переходит к «прочности». Конечно, Цицерон понимает «великое равенство» достаточно своеобразно. Это, безусловно, не равенство в области имущественных отношений или в смысле равенства способностей, но скорее равенство прав, предполагающее, однако, определенную градацию «по достоинству».
Таким образом, Цицерон, по выражению И. Фогта, отходит от Полибиева «биологического» схематизма, особенно в тех случаях, когда говорит о возможности для политического деятеля влиять на смену государственных форм и даже в какой–то мере ее направлять. Кроме того, у Полибия прочность смешанного устройства соотнесена лишь с естественной порой его «процветания» (т.е. опять–таки определяется «биологическими» факторами), тогда как Цицерон допускает в принципе «вечное» существование государства со смешанным устройством. Такое государство ничто не может поколебать или разрушить, если только не какие–то роковые ошибки его руководителей.
Своеобразное отношение Цицерона к источникам еще более ярко проявляется, когда возникает вопрос о влиянии Платона. Последнее отнюдь не исчерпывается только теми случаями (кстати сказать, довольно многочисленными), когда сам Цицерон его отмечает и подчеркивает. Более того, оно также может быть прослежено, так сказать, по двум противоположным направлениям: там, где Цицерон следует за своим источником, и там, где он фактически с ним полемизирует.
Прежде всего принципиально различным оказывается — об этом уже вскользь говорилось — общее представление о государстве. Если идеальное государство Платона (в «Государстве» и даже, в какой–то степени, в «Законах») имеет значение лишь абсолютной (и отвлеченной) нормы, то совершенное государство Цицерона есть построение, пригодное именно для Рима и даже связанное с определенной исторической эпохой. Государство Платона — идея, государство Цицерона — историческая реальность. Цицерон рассматривает развитие и смену простых форм не вообще, но на примере истории Рима. Основными пороками этих форм, как только что говорилось, являются их «несправедливость», их неустойчивость, и только смешанная форма может считаться и справедливой, и устойчивой, причем эта устойчивость превращается у Цицерона в незыблемость и даже вечность. «Ибо государство, — пишет он, — должно быть устроено так, чтобы быть вечным»; или: «Я все же тревожусь за наших потомков и за бессмертие государства, которое могло бы быть вечным, если бы люди жили по заветам и обычаям отцов».
Известно, что Цицерон дополнил свой труд «О государстве» вторым сочинением «О законах», следуя образцу Платоновых диалогов. К этому, несомненно, можно добавить, что сама литературная форма диалога тоже заимствована у Платона. Однако и на этом примере нетрудно показать своеобразное отношение Цицерона к источникам. Так, если в диалоге «О государстве» имеются чисто внешние и формальные «совпадения» с «Политией», то даже и в этих случаях все переделано на «римский лад». У Платона диалог происходит на празднике фракийской богини, в доме у человека, не являющегося даже гражданином Афин, у Цицерона — во время Латинских празднеств, в доме первого гражданина и государственного деятеля — Сципиона Эмилиана. Это придает всему диалогу чисто римскую окраску. Платон, как известно, заключает свой диалог апофеозом, в котором выступает некий воин, павший в бою и очнувшийся от десятидневной «смерти»; Цицерон дает в заключение беседу между двумя героями Рима и мотивирует ее введение вполне правдоподобным образом, т.е. сновидением. У Платона произведение кончается апофеозом философа, у Цицерона — апофеозом государственного деятеля.
Приведенные места являются примерами как бы «скрытой полемики». Но в трактате «О государстве» наряду с самой высокой оценкой Платона можно встретить также прямые и открытые выпады против него. Так, Цицерон (устами Сципиона) заявляет, что ему легче следовать избранной им теме, показав Римское государство на различных стадиях его развития, чем рассуждать о каком–то вымышленном государстве, как это делает Сократ у Платона.
Полемика против Платона незаметно перерастает в полемику вообще против греческих образцов и канонов. Весьма показательна приводимая в самом начале II книги трактата апология Катона Старшего, этого «истинного римлянина», врага растлевающих иноземных влияний. Ссылаясь именно на него, Цицерон (устами Сципиона) рассуждает о преимуществах Римского государства по сравнению с Критом, Спартой, Афинами, государственный строй которых всегда зиждился на законах и установлениях, введенных отдельными деятелями. «Напротив, наше государство, — говорит Цицерон, — создано умом не одного, а многих людей и не в течение одной человеческой жизни, а в течение нескольких веков и на протяжении жизни нескольких поколений».
Не менее полемический характер носит и рассуждение о выборе места для основания города, будущего Рима. В данном случае явно ощущается стремление противопоставить Рим греческим приморским полисам. В этом же плане воспринимается и противопоставление выборной царской власти, существовавшей, по мнению Цицерона, у древних римлян, принципам Ликурга, который якобы настаивал на том, что цари не могут быть избираемы, коль скоро они должны принадлежать к роду, ведущему свое начало от Геркулеса. Наконец, одним из наиболее ярких примеров полемики с греческими образцами и вместе с тем примером восхваления римской самобытности может служить отрицание Цицероном той версии, что Нума Помпилий был учеником Пифагора (или хотя бы его последователем). Это рассуждение заключается весьма характерным пассажем: «Меня радует, что мы воспитаны не на заморских и занесенных к нам науках, а на прирожденных и своих собственных доблестях».
Таково довольно сложное, своеобразное отношение Цицерона к греческим образцам и источникам, и в первую очередь к Платону и Полибию. Но все же основные идеи политико–философского учения Цицерона были, конечно, заимствованы им из сферы греческого политического мышления, и с этим фактом нельзя не считаться.
В заключение следует остановиться на вопросе, который тесно связан со всем предыдущим. В каком соотношении находятся теоретические построения Цицерона с его практическими политическими позициями? Существует ли подобная связь вообще и в чем она выражается?
Так как для Цицерона его совершенное государство — отнюдь не отвлеченная идеальная норма, но совершенно реальный и исторический факт, то и смешанное устройство было, по его мнению, воплощено в жизнь в истории Рима. Конечно, воплощение это относится к прошлому (опять–таки locus communis почти всех аналогичных построений древних), ко времени предков (maiores). Подкрепляя это мнение ссылкой на авторитет Панетия и Полибия, Цицерон говорит, что наилучшим состоянием государства было то, какое римлянам оставили их предки. В конце первой книги трактата «О государстве», именно там, где Сципион считает нужным перейти к изложению конкретно–исторического материала, снова подчеркивается, что смешанное устройство для определенного периода истории Рима было вполне реальным фактом.
Что же это за период? Обычно в построениях подобного рода период наивысшего расцвета, «золотой век», относят к древнейшим временам. У Цицерона это не так. Наоборот, у него можно встретить определенные указания на то, что в эпоху царей или ранней республики положение государства было недостаточно устойчивым. Правда, эта точка зрения высказывается как бы сторонниками демократии; Цицерон может ее не разделять, но следует обратить внимание на момент, который неоднократно подчеркивается уже самим Цицероном: смешанное государственное устройство в Риме устанавливается постепенно, на протяжении веков и жизни многих поколений.
