Руководствуясь этими важными соображениями, Святослав решает посадить сыновей в князья. Речь идет, естественно, не о «разделе Руси». Это будет уже позже, при его младшем сыне и внуках. Ведь не разделилась же Русь при отце Святослава, когда сам он был в Новгороде. Святослав вот таким образом отозвался на жалобы киевлян.
Жен у Святослава было, конечно, много, как у всякого уважающего себя правителя языческой державы. Татищев упоминает, что тестями князя были правители угров-мадьяр и поляков. Более того, он называет и имя мадьярки – жены Святослава. Звали ее… Предславой. Честно говоря, я не очень понимаю, что думать по этому поводу. Отчего мадьярка носит славянское имя? Проще всего, конечно, заявить, что Татищев-де все выдумал. Да, а еще проще, как я уже говорил, вообще не заниматься историей. Нет причины подозревать Татищева в выдумках, его уникальные сведения много раз находили подтверждение в находившихся позже источниках, в том числе археологических. Поэтому примем за данность, что Татищев и на этот раз не фантазировал, а сообщил имевшиеся в его распоряжении данные не дошедших до нас летописей, каковых, как всякий понимает, за нашу многотрудную историю сгорело или погибло иным образом немыслимое количество. В таком случае могут быть три объяснения славянскому имени у мадьярки. Объяснение первое: Предслава, собственно, не мадьярка, а жена одного из славянских князей с захваченных мадьярами земель. Таких в те годы должно было оставаться немало. Кстати, в западных франкских хрониках упоминается, как союзник саксонца Вихмана и ободритов Накона и Стойгнева, некий загадочный «венгерский гунн Братизлао». Вот уж загадка так загадка. Гуннами средневековые европейские хронисты называли самих венгров-мадьяр, но что обозначает «венгерский гунн»? Явно славянское имя – Братислав? Брячислав? – заставляет вспомнить, что иные авторы той же эпохи – знакомый нам Гельмольд, например, – звали гуннами… славян. Так что же, к войску ободритов и саксов-язычников присоединился такой вот славянин, живший под рукой мадьярских вождей, потомков Арпада? Возможно, конечно, но хроники, описывающие поход Вихмана, Стойгнева и Накона, говорят именно о мадьярской коннице, которую тогда в Европе прекрасно знали. В нашем случае вызывает легкое сомнение, что великий князь Киевский удостоил своей руки дочь какого-то мелкого князька. Второе предположение – Предслава была дочерью князя мадьяр от жены-славянки. Мы помним о том, какая трагедия предшествовала переселению мадьяр на Дунай из южнорусских степей. В орде Арпада больше не было женщин. Вообще ни одной. Женились они на пленных славянках. Отсюда в венгерском языке все слова, описывающие земледелие, домашний быт, женскую одежду, – славянские по происхождению. Так что славянка-мать вполне могла дать дочери-полумадьярке славянское имя. Что там женщины, если один из наследников Арпада, старший современник нашего героя, носил наряду с мадьярским именем Вер-Булчу славянское Волисуд. Наконец, предположение третье. В древности у многих народов было в обычае при браке давать жене новое имя. В Индии это до сих пор нормальное явление. У скандинавов, судя по некоторым источникам, такое тоже было. Славянские княжны, дочери поляка Земомысла или поморянина Бурислава, остались в скандинавской истории как Сигрид, Астрид и Тордис – вряд ли их нарекли этими именами при рождении на свет. У нас в летописях тоже прослеживаются остатки этого обычая. В свое время не то кривичанка, не то варяжка из Плескова Прекраса стала княгиней Ольгой, а одну из снох нашего героя, Рогнеду, после свадьбы нарекут Гореславой. Так что вполне возможно, что какая-нибудь Ирма или Ютоша могла стать Киевской княгиней Предславой. Это тем более вероятно, что старший сын нашего героя, Ярополк, назовет именно Предславой свою жену, младший его брат наречет Предславой дочь. Да и во времена Игоря в Киеве будет какая-то Предслава, причем достаточно близкая к княжеской семье, – ее упоминают в договоре с греками в числе первой десятки лиц, представленных на переговорах своими послами. Возможно, это та самая Предслава, супруга нашего героя, точнее, в те времена еще нареченная невеста. В этом нет ничего невероятного: детей знатных родителей могли сосватать еще во младенчестве, в закрепление союза родителей. А в присутствии при заключении договора ее посла, кстати, с явно неславянским именем Каницар, не больше странного, чем в присутствии там же посла трехлетнего Святослава, Вуегаста. Но против двух последних предположений говорит заметное в наших былинах и балладах резкое предубеждение к бракам с иноплеменницами, в особенности – азиатского происхождения. Так что я действительно не знаю, какой из этих вариантов более вероятен. А вот имени дочери польского князя Земомысла летописи до нас не донесли. Правда, настораживает, что одну из них звали Свентославой и отдали ее замуж за иноземного государя, вроде бы за шведского конунга… а если нет? Но тут нельзя сказать ничего определенного. Тем более что «ляхами» наши летописи называют и лютичей с поморянами. И гораздо естественней предположить, что Святослав женился на дочери князя одного из этих языческих народов, чем на сестре уже крещеного Мешко. Не знаем мы и того, кто из сыновей Святослава от какой жены был рожден.
Итак, в Киеве Святослав посадил князем Ярополка, своего старшего сына. Здесь он был во главе Киева и полянской земли – но и всех тех, обезглавленных хазарами земель – Северской, Радимичской, Вятической, – на которых русы возлагали «легкую» дань, которые видели в киевских князьях не столько захватчиков, сколько освободителей. Кстати, Ярополку – мальчишке было лет тринадцать – Святослав привез из Балканского похода живой «подарок», юную монашку Юлию. Ее-то и нарекут Предславой. Летописи говорят, что она была царского рода. Вполне возможно, что в далеком монастыре, среди варваров-болгар оказалась жертва каких-то интриг, бурливших во дворцах Константинополя. В Деревской земле, кроваво «замиренной» Ольгой на памяти еще живущих, был посажен Олег. Он был князем над «примученными» данниками Киева, уличами (Баварский географ звал их «народом свирепейшим»), и бунтарями древлянами. Сторонники Киева в тех неспокойных краях тоже должны были иметь живое знамя, «голову». Это было необходимо и в случае мятежа – Боян должен был рассказать князю, как «вовремя» вспыхивали восстания за спиной его отца, Симеона Великого, во время его походов на Византию. Это было необходимо и в случае еще одного внешнего нападения – тех же печенегов. Константин Багрянородный говорит, что печенежское племя Явды Эрдим может ходить набегами в земли уличей и древлян.
На этом летописный список старших Святослава исчерпывается. Иоанн Скилица упоминает, что флот империи подавил мятеж хазар в крымских владениях Византии в 1015 году под руководством крещеного хазарина Георгия Чулы. Сильно помог византийцам сын Святослава, имя которого Скилица передает как Сфенг (Свен? Звенко? Звяга?), напавший на мятежников и взявший в плен Чулу. Видимо, Святослав не оставил обезглавленными и земли, отвоеванные им самим у Хазарии. Вряд ли «Сфенг» помогал ромеям из любви к ним или хотя бы из христианских чувств – нигде не сказано, что он был христианином, имя он носил явно языческое. Да и многие православные соседи Второго Рима – Грузия, Болгария – не питали к нему никаких братских чувств, впрочем, и оснований к тому не имели. Скорее уж сыном победителя каганата двигала ненависть к хазарам – кровным врагам русов. Судя по быстроте действий «Сфенга», княжил он где-то неподалеку от мест мятежа, скорее всего – в Тмутаракани.
Итак, Ярополк в Киеве, Олег во Вручьем – этот город, ныне Овруч, стал столицей Древлянской земли вместо сожженного Ольгой Искоростеня. «Сфенг», как бы его ни звали на самом деле, в Тмутаракани. Вроде бы все…
Но оказалось, не все. Пришедшие в это время в Киев знатные люди из Новгорода возмутились таким распределением княжичей. Что ж они – хуже древлян и уличей? Им тоже нужен князь! Или государь позабыл, в каком городе он сам начинал княжить? Позабыл, откуда пошел здесь, по эту сторону холодного Варяжского моря, его соколиный род?! Если так, новгородцы вновь, как во времена Рюрика, сами призовут себе князя!
Святослав не воспринял всерьез эту угрозу. Усмехнулся: «Да кто к вам пойдет…» Не то чтобы земля Новгородская была таким уж незавидным владением. Она и за сто лет до того была, как известно, «велика и обильна», а уж теперь, когда новгородцы могли ходить в арабские и персидские земли, не опасаясь хищных мытарей каган-бека, когда проложен был путь из варяг в греки, торговля новгородская и вовсе должна была процветать. Норманнские пираты еще не терзали ее берегов – они прорвутся к ним позднее, когда боевое братство Йомских витязей из славянского Волына, хранившее закон и порядок во всей восточной части Варяжского моря, поляжет почти поголовно в Норвегии. Другое дело, что самовольно садиться князем во владениях победителя Хазарского каганата, полководца, в одну осень захватившего Болгарию и взявшего восемьдесят городов, мог только князь или конунг, одержимый манией самоубийства. «Даже слепой до сожженья полезен – что пользы от трупа?» – вопрошала Старшая Эдда. Старших сыновей князя тоже не привлекала мысль о княжении в далекой северной земле. Отказался, по-видимому, и «Сфенг», если только не сидел уже в далекой Тмутаракани.
