Докладывали Гитлеру также по линии ВВС. Помощник Кестринга Кребс доносил из Москвы: «Перевооружение идет полным ходом. Новый истребитель. Новый дальний бомбардировщик»[359]. Действие это оказывало своеобразное. Гитлер начинал размышлять: а вдруг Красная Армия «успеет реализовать те правильные выводы, которые были сделаны в последнее время»[360]. Сомнений было много, но их старался рассеять уже известный нам Кестринг. 8 мая 1941 года, на пороге войны, он снова докладывал: «Советская Армия улучшилась незначительно. Командный состав неудовлетворителен»[361]. Таким образом, время для нападения было выбрано весьма конкретно — с учетом того, что Красная Армия находилась в процессе перевооружения и укрепления командных кадров и этот процесс еще не завершила.
Но один лишь выбор времени нападения не решал всего. Главным был кардинальный военно-политический просчет. Ход войны полностью подтвердил, что оценки, сделанные немецким генеральным штабом до 22 июня 1941 года, грешили не какими-то второстепенными просчетами, а что всем тогдашним прогнозам гитлеровских стратегов был присущ органический изъян — игнорирование мощи советского строя, советских вооруженных сил и в связи с этим — переоценка возможностей вермахта.
В последнем генералы гитлеровской армии были далеко не оригинальны. Чванливая и хвастливая переоценка своих сил всегда была характерным признаком прусской военной школы, а здесь она оказалась помноженной на фанатическую и слепую ненависть вдохновлявших генералитет хозяев нацистско-империалистического режима ко всему прогрессивному, к коммунизму и в первую очередь к Советскому Союзу.
Авантюризм в оценках, которые давались советскому строю до 1941 года, закономерным образом привел вермахт к краху в мае 1945 года. Но стратегия просчетов имела свою внутреннюю логику, которая не всегда была однозначной. В первый период войны, скажем, до битвы под Москвой, внешний ход событий не давал повода замечать просчеты тем, кто не хотел их видеть. Но чем дальше, тем явственнее просчеты, допущенные до 22 июня 1941 года, мультиплицировались и отражались в огромном количестве просчетов, допущенных после 22 июня.
Если взять тот же самый дневник Франца Гальдера и листать его от недели к неделе, от месяца к месяцу, то можно заметить, как в нем по нарастающей появляются недоуменные вопросы: откуда у русских новые силы? Откуда приходят подкрепления? Почему внезапно усиливается сопротивление? Эти вопросы задавал не один Гальдер. Но, увы, немецкая разведка не могла на них ответить.
Применительно ко всем решающим, переломным моментам войны немецкая разведка оказывалась полным банкротом. Так, анализ трофейных документов свидетельствует о том, что ни в штабе генерал-фельдмаршала фон Бока, который начал 2 октября 1941 года свое решающее наступление на Москву, ни в разведывательном отделе генерального штаба сухопутных сил, ни в ОКВ не предполагали о том, что Советская Армия сможет в декабре 1941 года перейти в контрнаступление. Вот всего лишь две выдержки из высказываний «заинтересованных лиц» — выдержки, которые, как принято выражаться, говорят сами за себя:
Гитлер (3 октября 1941 года): «Враг разгромлен и больше никогда не поднимется»[362].
Гальдер (23 ноября): «Военная сила России больше не представляет опасности... Противник разбит...»[363].
А 6 декабря 1941 года противник, который был «разбит» и «не представлял опасности», нанес фон Боку удар, не только стоивший фельдмаршалу его поста, но и навсегда отбросивший немецкие войска от Москвы. Это был удар, от которого вермахт не смог оправиться!
Так было в 1941 году. А разве иначе обстояло дело на последующих этапах войны? Достаточно сказать, что, например, переход советских войск в историческое контрнаступление 19 ноября 1942 года тоже не был предварительно определен немецкой разведкой. Мне приходилось слышать от генерал-полковника Йодля во время его допроса летом 1945 года горькое признание о том, что штаб верховного главнокомандования гитлеровской Германии был полностью застигнут врасплох этим советским наступлением...
Итак, просчеты, просчеты, просчеты... Все это были звенья той цепи, которую мы с полным правом можем назвать стратегией просчетов — стратегией, поистине имманентно присущей гитлеровскому военному и политическому руководству. Конечно, колоссальная мощь гитлеровской военной машины, значительный опыт, накопленный фашистской Германией к 1941 году, объединенный потенциал почти всей Европы, находившейся под пятой нацизма, — все это ставило германские вооруженные силы в такие условия, при которых на первых порах просчеты выявлялись не столь заметно. Но месяц от месяца, год от года эти преходящие преимущества отпадали, и в действие вступали основные долговременные факторы.
Для чего Гесс полетел в Англию
Итак, военные приготовления заканчивались. Каждая неделя приближала к выполнению график, разработанный в генеральном штабе: в ход была пущена та «адская машина», которая была сконструирована усилиями нацистской партии, немецких монополий и военного командования. Тем не менее мы вынуждены на некоторое время отвлечься от анализа процесса военных приготовлений, ибо перед нами в порядке хронологической последовательности сейчас появляется один эпизод, который невозможно изъять из истории подготовки операции «Барбаросса». Речь идет о полете заместителя фюрера рейхсляйтера Рудольфа Гесса в Англию, совершенном 10 мая 1941 года, то есть в преддверии нападения гитлеровской Германии на СССР.
Историческая литература, посвященная полету Гесса, очень велика. Тем не менее до сих пор остается много спорных вопросов, которые требуют своего разрешения для того, чтобы стало понятным, какое политическое место занимает этот эпизод в общей цепи тогдашних событий. Наиболее часто в западной литературе высказывается взгляд, объясняющий этот беспрецедентный полет личной инициативой Рудольфа Гесса и отрицающий соучастие в этом рискованном предприятии Гитлера и других заправил третьего рейха. Эта версия, по существу принадлежащая не кому иному, как Мартину Борману, который в свое время порекомендовал Гитлеру объявить Гесса сумасшедшим, появилась на свет еще в мае 1941 года и с тех пор в различных вариантах кочует по страницам исторических исследований и популярных брошюр. Но это не придает ей особой убедительности. Как раз наоборот! Тот факт, что она принадлежит Мартину Борману, заставляет нас отнестись к ней с крайней осторожностью. Иная, но не менее спорная трактовка полета Гесса, имеющая хождение на Западе, состоит в том, что полет этот рассматривают как некую «экстравагантность», не связанную с общим контекстом нацистской политики того времени. Все это и заставляет нас более подробно остановиться на данном эпизоде, сосредоточившись на двух основных вопросах: во-первых, являлся ли полет личным делом Гесса или нет? Во-вторых, каковы были политические цели столь диковинного предприятия?
Итак, начнем по порядку. А это заставляет нас перенестись в обстановку баварской резиденции Гитлера, в так называемый Бергхоф, находившийся близ небольшого городка Берхтесгадена.
Существует много описаний того, как разыгрывались события дня 10 мая 1941 года, когда фюрер узнал о полете своего любимого соратника и заместителя в Англию. Эти описания, принадлежащие различным лицам, например начальнику эсэсовской разведки Шелленбергу, личному переводчику Гитлера Шмидту, начальнику ОКВ Кейтелю и многим другим, в различных вариациях повторяют примерно одну и ту же фабулу. Все они сообщают, что, узнав о происшедшем, Гитлер пришел в неописуемо ярость и впал в один из тех припадков бешенства, которые так часто описываются биографами нацистского главаря. Тут же следует рассказ о том, как он приказал сообщить о сумасшествии Гесса.
У нас есть возможность использовать свидетельства, которые куда более надежно описывают подлинный ход событий 10 мая. Одно из них — свидетельство личного адъютанта Гитлера штурмбанфюрера СС Отто Гюнше, который находился долгое время в советском плену и, располагая для воспоминаний более чем достаточным временем, восстановил некоторые важные события, разыгрывавшиеся как в имперской канцелярии, так и в Бергхофе.
Итак, вот сообщение Гюнше:
«...10 мая около 1О часов утра в приемной перед кабинетом Гитлера появился адъютант фюрера Альберт Борман, брат Мартина Бормана, с адъютантом Гесса оберфюрером СА Пинчем. Пинч держал в руках белый запечатанный пакет. Альберт Борман попросил камердинера Линге разбудить Гитлера и доложить ему, что явился Пинч со срочным письмом от Гесса. Линге постучал в дверь спальни. Гитлер сонным голосом спросил:
