- Сие что, драгуны? Драгуны его величества царя России?! Да в первом же бою шведы с коней попадают от смеха, увидев на них сии кафтаны из некрашеной сермяги! Ты шить такие распорядился? Ты?
- А иных сукон не сыскать, господин поручик, - вежливо наклонялся к Меншикову Самарин, разводя руками. - Войско-то какое государь вознамерился завести, а на все полки красных, синих, зеленых да лазоревых аглицких да голландских сукон не сыщешь. В обмен на сало говяжье, юфть, лен да масло конопляное в Архангельске меняем сукнецо, да не скоро дело делается - токмо гвардию одну в цветные кафтаны обрядили да один драгунский полк.
Меншиков с досадой ногой топнул, проскрипел зубами:
- Не станут мои драгуны, точно мужики, домотканую сермягу на себе носить! Да и неспособно им будет задницами суконными о седла тереться. Надолго ль такие штаны? Кожаный мундир на моих конников шей! Чтоб в ближайшее время из козлин, лосин аль хоть из шкуры черта самого были на них штаны пошиты, а опосля и кафтанами займешься. Срам сей видеть не хочу! Сегодня ж государю жаловаться буду.
Самарин сморщил и без того уж некрасивое свое лицо:
- Господин поручик, невозможно во время ближайшее пошить штаны из кожи!
- Сие отчего же?
- Скудость великая чинится в лосинах, в оленинах и в козлинах. Русские люди торговые, а паче Строганов господин, долгие годы тот товар на себя с мелких купчишек закупали, покуда весь не выкупили для отпуску за море.
- За море?! - дернулся Данилыч, делая круглые, как пуговицы, глаза. Мои драгуны в срамоте шведа воевать пойдут, а он, видали, столь важный для страны товар за море отправляет. Сегодня же государю велю писать указ, чтоб купцов таких права на отправку кож лишил. Видали! Наживаться будут на государевой нужде, лихоимцы!
И в тот же день Лже-Петр колючим, размашистым почерком своим, под диктовку Алексашки, сидевшего, нахмурясь, за одним с царем столом, начертал указ, и весь строгановский кожаный промысел был похерен без остатку ради выгоды казенной и военной победы над врагом. В Москве уж очень захотели победить Стокгольм.
У иноземных людей торговых, у своих, у крестьян да у мещан покупали сукна, чтобы пошить кафтаны образца немецкого. Теперь уже не токмо Лже-Петр нудил придворных к тому, чтобы дворяне и войско стали внешне подобны полкам врагов. Сходством одежным надеялись обрести силу, дабы впоследствии побеждать тех, кого ещё боялись. В единообразии одежды воинской находили и способ укоротить буйную натуру русскую, как будто деревенский ухарь, сбросив свой залихватский колпах, красную рубаху, штаны в синюю полоску да лапти, превращался в заводную куклу. И приспособлена та кукла была к одной шагистике, к изучению артикулов, к механическому исполнению команд. Такой солдат сейчас был нужен всей стране, и Россия будто сама натягивала на плечи свой кафтан военный, чтобы победить жестокого и сильного врага.
- Ах, Тихон Никитич, Тихон Никитич, - огорченно кивал головою Лже-Петр, когда на столе в его кабинете кремлевском были разложены солдатские башмаки и сапоги, - ну не по моде же европейской сие выходит! говорил и внимательно рассматривал сапог. - Над оными говноступами не токмо шведы, а и саксонцы-союзники смеяться станут.
Стрешнев делал серьезное лицо, неодобрительно глядел на "шведа".
- Верно выразиться изволил, Петр Алексеич. Коль солдатику нашему по говну-то дорог наших ступать надобно будет, многие марши вершить, то лучше обуви и не придумать. Еще на зиму и валяные сапоги закупим. А то куда ж солдатикам-то в башмачках, хоть ты их и на толстой подошве, и непромокаемыми задумал? Еще и в чулочки, а не в портянку ножку солдатскую обрядить захотел. Весь поход загубишь!
- Н-да? - неопределенно мычал Лже-Петр, который хоть и решил вести войну со шведами "по-честному", но европейский облик солдата ставил выше удобств его походной, лагерной да и казарменной жизни.
Стрешнев же продолжал:
- А сапоги, государь, русскому обвычны, хоть и пользуется сапогом скорей горожанин да слобожанин. Да и взгляни на сии скороходы, государь чем они твоему немецкому башмаку уступят? Товар знатный, добрый! Берем по подряду у самых наинадежнейших подрядчиков сразу штук по пять тысяч дешевле выходит, ибо у подрядчиков спор идет, покуда свеча горит, отдавать ли казне товар по нами установленной цене, али жаться и убыток терпеть. Не больше, чем по рублю по восемь алтын две деньги даем, да ещё с запасными гвоздями на подбой.
Лже-Петр хмуро, но уже с одобрением рассматривал сапог, вонявший дегтем.
- Подделки быть не может? Верст хоть пятьдесят-то в них солдат пройдет?!
- Да не то что пятьдесят, а все сто пятьдесят отшагает, как ты изволил выразиться, в говноступах этих. Приемщики у нас - люди опытнющие. Во-первых, товар принимают "трех рук"* - большие сапоги, средние и меньшие. На подошвы первым делом смотрят, чтоб в цвете не разноствовали, одну из двухсот в присутствии подрядчика подпарывают, чтоб между подошвой и стелькой никаких лоскутьев лубков аль бересты нерадивыми сапожниками подложено не было. Кожа идет на сапог лишь новая, каблуки осматриваются с особым прилежанием - каблуки-то, вишь, не из обрезков кожи-то набраны, а из матерьяла особливого. Но глаз у приемщика востер должен быть, когда он прошивку проверяет. Прошивка - дело наипервейшее, без доброй - развалится сапог. Вот и глядят, чтоб мелкая была, не крупнее ржаного зернышка, да и выполнена б была вервью здоровой, просмоленной. А как примет приемщик сапоги, так на каждом, со внутренней стороны, свое-то клеймышко и поставит - титло "Д", "добро", стало быть.
Лже-Петр одобрительно крутил головой, смотрел теперь на неказистый с виду русский сапог с уважением, даже попробовал примерить один, но натянуть его не смог.
- Ну, будет по-вашему, - кивнул он. - Токмо на парады и смотры всякие, да ещё ежели войско послам заграничным показать надо будет, пусть уж не сапоги, а башмаки наденут с чулками. С сапогами ж, кто хочет, пущай холщовые портянки на ноги наворачивает, как водится у вас - неприметно будет...
Новое войско России потихоньку собиралось, точно рой гудящих, нацеленных на единое дело пчел. А меж тем Борис Петрович Шереметев уже с начала 1701 года рыскал с отрядами своими в пограничных со шведской Лифляндией областях, тревожа наездами местных жителей, которых уводил во Псков, где и продавались эти полонянники от двугривенного до полтинника.
Лже-Петр все начало года 1701-го хлопотал об укреплении военного союза с Августом, потому что на воинство русское, на выучку да на храбрость тех, кем решил командовать на страх да на совесть, не больно-то полагался. Чтоб помочь союзнику, послал ему денег, а главное, корпус двадцатитысячный пехотный под командой Аникиты Репнина.
* "Трех рук" - трех размеров. - Прим. автора.
Думал же про себя: "Что здесь-то им толкаться? Али вместе с Шереметевым чухонок на сеновалах воевать? Август подмогу просит для своего генерал-фельдмаршала Штейнау. Помогут, может, чем саксонцам..."
Штейнау, увидев русских, признал их прекрасно обмундированными и вооруженными солдатами. Поразило его еще, что в войске русском не было ни женщин, ни собак. Но саксонцы для русских оказались учителями скверными. Карл XII неожиданно напал на них под Ригой и за два часа разгромил Штейнау, отняв у него все пушки. Репнин, стоявший в отдалении, даже не успел помочь... Пленных русских солдат саксонцы с успехом использовали на строительстве ретраншементов на реке Двине.
Но все в том же 1701 году, в июне, семь шведских военных кораблей, желавших тайно, под английским и голландским флагами, пробиться к Архангельску и захватить город, были посажены на мель русским лоцманом.
В Москве ликовали, но ещё более пышное ликование наблюдалось в столице России, когда узнали о победе Шереметева в Ливонии. Храбрый Шлиппенбах слишком надеялся на своих мушкетеров, но перевес в живой силе был на стороне Шереметева. В самом конце года, при Эрестфере, три тысячи трупов шведских мушкетеров и драгун остались лежать на побуревшем от крови снегу. Три с половиной сотни взяли в плен, потери же русских составили тысячу человек.
Москва, москвичи, бояре, сам царь - ликовали. Лже-Петр радовался победе Шереметева, ибо видел в его виктории свою: ведь это он дал согласие на войну, он одобрял боярина-воеводу, он писал ему строгие приказы с тем, чтобы неприятель истреблялся везде, где только можно. Шведский майор в Шенберге постепенно заменялся русским самодержцем и полководцем, а поэтому, ликуя и поднимая вместе со сподвижниками заздравный кубок, он через Александра Данилыча отправил Шереметеву голубую Андреевскую ленту с сообщением, что за сию победу он может впредь именовать себя фельдмаршалом.
Вскоре в Москве узнали, что учрежден был Монастырский приказ...
Молодому Карлу, этому пылкому юному Марсу, нравилось манкировать мнением своих подчиненных, а поэтому на последних военных советах он обычно сидел в обществе какой-нибудь красотки, пусть даже приведенной к нему с рынка - лишь бы отличалась богатством форм и яростью нрава. На такую ярость Карл разрешение давал. И вот теперь в зале для военных заседаний, облаченный лишь в одну рубашку из тончайшего бристольского батиста, Карл, посадив на свои колени очередную пышнозадую Гертруду, зеленщицу или молочницу, занимался тем, что, выслушивая своих генералов, вонзал тоненькую шпажку в неразрезанный арбуз. Генералы, советники, давно привыкшие к экстравагантной манере проведения его величеством военных совещаний, требовавших выработки самых животрепещущих решений по вопросам политики неотлагательным и наинужнейшим, знали между тем, что король, хоть и успевает ласкать девчонку, но внимает им.
