1 января 1515 года, в возрасте пятидесяти трех лет, умер Людовик XII. На французский престол взошел двадцатиоднолетний Франциск I, молодой человек, наделенный немалым умом и взрывным темпераментом, воспитанный на рыцарских рассказах о французских подвигах в Италии. Воодушевляемый мечтами о славе, он сразу же начал собирать большую армию для полномасштабного вторжения в Италию. Обеспокоенный Лев X обратился за советом к понимающим людям.
Одним из них оказался Макиавелли, так что слова о «молчаливой зависти» — это не просто фигура речи, мнение его все еще выслушивалось, хотя и нечасто и по секрету. Только это как будто лишь усугубляло его подавленность, ибо подчеркивало, насколько далек он от актуальных событий современной политической сцены, на которой некогда играл столь активную роль. В открытую о его рекомендациях никто не говорил, да и следовали им редко. В данном случае, с его точки зрения, единственной надеждой Льва X является союз с французами, который позволит избежать вторжения во Флоренцию и Папскую область. Юного Франциска I можно убедить, что это лишь отвлечет его от главной цели. Но и к этому совету Макиавелли никто не прислушался: папа решил, что спасти Италию можно, лишь заключив союз с Испанией и Священной Римской империей для совместной борьбы с французами.
Летом 1515 года Франциск I во главе стотысячной армии — ничего подобного ранее в Италии не видели — пересек Альпы. У Мариньяно, в непосредственной близости от Милана, ее ждали объединенные силы папского союза при поддержке по-прежнему сильных швейцарцев. Франциск I смело принял сражение, врубившись во главе кавалерии, шедшей впереди его огромной армии, в боевые порядки противника. Тот был буквально сметен. Лев X поспешно отправил Франциску I послание с предложением союза, и была достигнута договоренность о встрече в Болонье.
Направляясь туда, Лев X остановился во Флоренции, где в честь первого визита нового папы в родной город был устроен невиданный по своим масштабам карнавал. Готовилось нечто поистине грандиозное, так что даже, когда папа появился у ворот города, ему сказали, что не все еще готово и не согласится ли он дня два пожить на вилле в близлежащей деревне Мариньолле. Папа благосклонно согласился подождать, меж тем как его младший брат Джулиано, капитан-генерал Флорентийской республики, изо всех сил подгонял сограждан, требуя скорейшего завершения всех подготовительных работ.
Несколько дней спустя, одетый в белую, с бриллиантами, мантию и блестящую тиару, папа с триумфом въехал в город, Его сопровождал целый эскорт одетых в красное кардиналов и отряд папской гвардии в сверкающих кирасах, с обоюдоострыми топорами. По мере того как папа и его свита проходили через величественные триумфальные арки, расписанные ведущими художниками города, тучный, лоснящийся Лев X все с большим любопытством щурился через очки на приветствующую его толпу. Кульминацией празднества было открытие статуи его отца Лоренцо Великолепного, на которой было высечено: «Hie est filius meus dilectus» («Вот мой возлюбленный сын»). Лев X был тронут до слез. Как пишет Ландуччи, очевидец событий, он «велел принести серебряные монеты и стал бросать их в толпу». Величие зрелища, не говоря уже о его стоимости, превосходит любое воображение. «Несколько тысяч мужчин работали день и ночь в течение месяца не покладая рук, в будни и праздники». В целом было выстроено не менее пятнадцати арок, четвертая, несомненно, самая величественная, свидетельствует Ландуччи, «занимала целую пьяцца Санта-Тринита; она представляла собой дугообразное сооружение, напоминающее замок, с двадцатью двумя пилястрами по всей окружности, между которыми висели гобелены, а сверху был приделан свес с какими-то надписями на фризе». Далее Ландуччи замечает, что, по слухам, на все эти вещи одноразового, так сказать, пользования было потрачено порядка семидесяти тысяч флоринов, и добавляет, что на такие деньги «можно построить великолепный храм во имя Господа и к вящей славе города». Пожалуй, он прав, заключая, что «трудно представить себе какой-либо иной город или государство, способные на такую роскошь».
За торжественным въездом последовало огромное пиршество и карнавал, композиционный центр которого представляла собой фигура подростка, стоящего на пьедестале и целиком выкрашенного в золото. Мальчик должен был символизировать собой возрождение золотого века Флоренции. Увы! — разрешилась эта сцена ужасным и тоже символическим финалом: едва упал занавес, как мальчик забился в агонии и рухнул замертво — золото закупорило поры.
Празднества, которые Лоренцо Великолепный устраивал, чтобы отвлечь людей и поднять у них настроение, сделались представлениями, достойными какого-нибудь римского императора. Во времена Лоренцо над подготовкой таких празднеств работали люди, подобные Боттичелли и Микеланджело, Леонардо и Полициано; но сейчас среди сколько-нибудь известных мастеров, занятых в этом грандиозном представлении, можно назвать лишь Сансовино. То, что некогда было развлечением гения, опустилось до показной роскоши. Первые поэты и философы, взращенные Флоренцией времен Козимо, давно умерли; наследовавшие им великие мастера, которых поддерживали Медичи, превратились лишь в гостей города; знаменосцы Ренессанса и даже их нынешний крестный отец жили теперь в других местах.
Последующий визит Льва X в Болонью сильно отличался от триумфального въезда в родной город. Прихрамывающий, тяжело дышащий через открытый рот понтифик не произвел впечатления на молодого энергичного короля Франции. Но папа, политик и умный, и расчетливый, как раз и хотел, чтобы о нем судили по внешнему виду; сам же незаметно гнул свою линию и в результате добился того, что встреча, которая могла бы разрешиться катастрофой, закончилась миром. Начал Лев X с того, что со всей решительностью отмел «слухи», будто он финансирует швейцарскую армию в ее противостоянии французам. Франциск I сделал вид, что принял это заявление (хотя и знал, что это ложь). Союз между Францией и Львом X был подтвержден, но Франциск I потребовал за него внушительную плату. Льву X пришлось через силу признать за королем Франции право назначения на высшие церковные должности у себя в стране, что означало существенное уменьшение и доходов, и влияния понтифика; тот, кто едва не стал в девятилетнем возрасте архиепископом Экс-ан-Прованса, почувствовал себя униженным, но решил не подавать виду. Более того, в качестве жеста щедрости он назначил кардиналом домашнего учителя короля, а тот в благодарность сделал брата Льва X Джулиано де Медичи герцогом Немюрским. И вновь вроде импульсивный политический шаг Льва X отзовется по прошествии времени важными последствиями: Медичи стал аристократом, и семья, таким образом, стала причастна к французской знати. Трудно не увидеть во всем этом часть тайной большой политики Льва X во имя семьи, которая, как становилось все яснее и яснее, опирается отныне на тесный союз с Францией.
Лев X вернулся в Рим и в ближайшие годы создал понтификат по своему личному образу и подобию. Начинался золотой век города, занявшего место Флоренции в самом центре итальянского Ренессанса, — ничего подобного он не переживал с античных времен. Что во Флоренции превратилось в пышную, но всего лишь мишуру, в Риме стало подлинной сутью искусства.
Юлий II настолько активно занимался строительством, — столько новых улиц перерезало при нем полуразвалившиеся средневековые кварталы, — что заслужил прозвище Ruinante (Разрушитель). Центром этого нового Рима должен был стать собор Святого Петра, первый камень которого был заложен самим Юлием II в 1506 году; архитектурные работы были поручены уроженцу Урбино Донато Браманте, который спроектировал внушительную и в то же время строгую базилику — усыпальницу Святого Петра. Предполагалось, что здесь будет молиться папа и, стало быть, собор станет главной церковью христианского мира, куда будут стекаться все пилигримы, направляющиеся в Вечный Город. Расписывать ее интерьер будут лучшие живописцы Италии. Это будет не только главная, но и самая большая церковь христианского мира, ренессансный шедевр, который по замыслу превзойдет великие готические соборы севера Европы.
Бывшая притчей во языцех нетерпеливость Юлия II заставила Браманте срезать некоторые углы, но при этом он избавил архитектуру от зависимости от иных прежних стандартов. Так, например, фасонная штукатурка заменила камень, обработка которого требовала больших усилий. По ходу этих реформ Браманте фактически заложил основы римского Высокого Ренессанса: если раньше ренессансная архитектура сознательно ориентировалась на древние классические образцы, с их четкими линиями и формами, то теперь все больше и больше доверяла самой себе и предлагала оригинальные решения.
После смерти Браманте (1514) Лев X назначил на его место художника Раффаэлло Санти, известного ныне как Рафаэль. Еще один выходец из Урбино времен Федериго да Монтефельтро, Рафаэль стал самой заметной фигурой Высокого Ренессанса. Ему предстояло выполнять папские заказы по росписи Сикстинской капеллы и реформировать искусство портрета. Изображая Льва X, он сумел, не отходя от оригинала и не скрывая физической непривлекательности своего героя, передать глубину и значительность его характера.
