Во время переговоров Делагарди утонул при переезде через Нарову. Шестунов и Татищев дали знать об этом в Москву и получили ответ от царского имени: "Писали вы нам, что Пунтус Делагарди утонул; сделалось это божиим милосердием и великого чудотворца Николы милостию". Несмотря, однако, на то, что страшного Делагарди не было более, послам было предписано: давать за Иван-город, Яму и Копорье до 15000 рублей и уже по конечной неволе заключить перемирие без городов, только ни под каким видом не разрывать. Послы видели конечную неволю, ибо переговоры не вели ни к чему, и в декабре 1585 года утвердили перемирие на четыре года безо всяких уступок.
Сношения возобновились летом 1589 года опять бранчивою перепискою: король Иоанн писал Феодору, что русские вторгнулись в шведские владения, жгли, грабили, били и мучили молодых и старых, что таким образом перемирие нарушено со стороны царя, и он, король, с воинскою силою стоит уже в Ливонии: если царь хочет мира, то пусть высылает великих послов ко дню св. Лаврентия; если же не хочет, то пусть знает, что он, король, не будет держать своих воинских людей без дела до перемирного срока. Царь отвечал: "Твоя грамота пришла к нам за день до св. Лаврентия, 9 августа. Мы грамоту твою выслушали и такому безмерному задору твоему подивились. Нам было за такие твои гордые слова и ссылаться с тобою непригоже; да мы великие государи христианские для своего царского милосердого обычая тебе объявляем". Отвергнувши известие о нападении русских на шведские области и укоривши в свою очередь шведов за нападения на московские владения, царь продолжает: "Ты писал, что не хочешь ждать до срока мирного постановления: таких гордых слов тебе было писать непригоже. А у нас у великих государей благочестивых русских царей изначала ведется: где наши послы и посланники не только переговоры закрепят крестным целованием, хотя где и слово молвят, и то неизменно бывает. Если ты начнешь до срока войну, то кровь будет на тебе, а наши рати против тебя готовы. А что ты писал о послах: и нам было за такие задоры и за такие твои гордые письма ссылаться с тобою непригоже; но мы государи христианские, за челобитьем бояр наших и чтоб разлития крови христианской не было, послов своих великих на съезд, на реку Нарову, к устью Плюсы-реки послали".
Эти послы были: окольничий князь Хворостинин и казначей Черемисинов. Они получили наказ: требовать Нарвы, Иван-города, Ямы, Копорья, Корелы, за эти города заключить договор с братством и заплатить до 20000 рублей, а без Нарвы давать только до 15000; заключить вечный мир с братством даже за три города Яму, Копорье и Корелу; если же шведы будут уступать только два города, то не решать дела без обсылки с государем. Когда уже послы отправились и переслались с шведскими послами насчет времени начатия переговоров, то получили новый царский наказ: "Говорить с послами по большим, высоким мерам, а последняя мера: в государеву сторону Нарву, Иван-город, Яму, Копорье, Корелу без накладу, без денег; если же не согласятся уступить этих городов без денег, то ничего не решать без обсылки с государем: если же согласятся, то заключить вечный мир без братства". Дело, разумеется, не уладилось. Шведские послы объявили, что они не уступят ни одной пяди земли, не только городов; русские отвечали им: "Государю нашему, не отыскав своей отчины, городов Ливонской и Новгородской земли, с вашим государем для чего мириться? Теперь уже вашему государю пригоже отдавать нам все города, да и за подъем государю нашему заплатить, что он укажет".
Такая перемена происходила оттого, что Батория уже не было более, и хотя на престоле польским сидел сын шведского короля, однако отношения его к подданным нисколько не обещало тесного союза между ними и шведами. В Москву давали знать, что Сигизмунд непрочен в своих государствах, что Литва по крайней мере легко может поддаться царю. В грамоте своей к королю Иоанну Феодор грозил союзом с императором Рудольфом, с шахом персидским, прямо объявлял, что литовцы хотят ему поддаться. Иоанн отвечал: "Пришла к нам твоя грамота, писанная неподобно и гордо; мы на нее не хотим больше отвечать, а полагаемся на волю божию. Ты пишешь, что ждешь помощи от императора и других государей: и мы рады, что теперь стал ты бессилен и ждешь от других помощи. Увидим, какая помощь от них тебе будет! Пишешь, что Литва хочет под твою руку поддаться: все это ложь! Мы знаем подлинно, что Литва клятвы своей не нарушит. Знай, что мы оба, я и милый мой сын, можем наших подданных, которые нам не прямят, унять, и тебе за великую твою гордость отомстить. Отец твой в своей спесивости не хотел покориться, и земля его в чужие руки пошла. Хочешь у нас земель и городов - так попытайся отнять их воинскою силою, а гордостию и спесивыми грамотами не возьмешь".
В Москве решили не упускать благоприятного времени и попытаться возвратить государеву отчину воинскою силою. В январе 1590 года многочисленное русское войско выступило к шведским границам; сам царь находился при нем; воеводами были: в большом полку - князь Федор Мстиславский, занимавший после ссылки отца первое место между боярами, в передовом полку - князь Дмитрий Хворостинин, считавшийся лучшим полководцем; при царе, в звании дворовых, или ближних воевод, находились Борис Годунов и Федор Никитич Романов. Яма была взята; двадцатитысячный шведский отряд под начальством Густава Банера был разбит князем Хворостининым близ Нарвы; несмотря на неудачный приступ к Нарве, отбитый с большою для русских потерею, шведы видели невозможность продолжать с успехом войну и 25 февраля заключили перемирие на один год, уступив царю Яму, Иван-город и Копорье, обещая уступить и больше на будущем съезде посольском. Съезд не повел ни к чему, потому что шведы уступали Корельскую область, но русские не хотели мириться без Нарвы. Военные действия, однако, кончились на этот раз неудачною осадою Иван-города шведами. Московское правительство не решалось предпринимать нового похода: приступ к Нарве показал, что осада больших крепостей не может обещать верного успеха; а правитель Годунов по характеру своему всего менее был способен прельщаться предприятиями, не обещавшими верного успеха; с другой стороны, несмотря на все нежелание Литвы заступаться за Швецию и нарушать перемирие с Москвою, нельзя было надеяться, что Сигизмунд польский останется долго спокойным зрителем успехов Москвы в войне с отцом его; Швеция одна не казалась опасною; от нее не трудно было получить желаемое, да и немногого от нее требовалось; чего наиболее должны были желать в Москве - удачного похода, этого достигли: и Швеции, и Польше, а главное, Литве, было показано, что Москва теперь не старая и не боится поднять оружия против победителей Грозного, и царь, которого называли не способным, водит сам полки свои; до сих пор приверженцы Феодора в Польше и Литве могли указывать только на успехи его внутреннего управления, теперь могли указывать и на успех воинский, а усилить приверженцев государя московского в Литве было важнее всего при том смутном состоянии, в котором находились владения Сигизмунда III. В Москву дали знать, что крымцы повоевали Литву, а Сигизмунд поехал к отцу и не возвратится в Польшу; тогда решили послать панам грамоты, припомянуть о соединенье, да и вестей проведать; посланы были грамоты от князя Мстиславского к кардиналу Раздвиллу, от Бориса Годунова к воеводе виленскому Радзивиллу, от Федора Никитича Романова к воеводе троцкому, Яну Глебовичу. Бояре извещали панов, что хан снова хочет идти на Литву, приглашали и царя воевать ее, но царь не согласился, что необходимо соединиться Литве с Москвою против неверных. Но эта задирка не повела ни к чему: паны благодарили за доброе расположение к ним царя, но прибавили, что по вестям из Крыма сам царь поднимает хана на Литву. В то же время московское правительство должно было двинуть войско к Чернигову и требовать удовлетворения за обиду, нанесенную ему, впрочем, без ведома польско-литовского правительства. И твердый Баторий принужден был горько жаловаться на своевольство запорожцев, которых он величал разбойниками: в 1585 году они посадили в воду Глембоцкого, которого он послал уговаривать их, чтоб не тревожили крымского хана, не нарушали договоров, с ним заключенных. Понятно, что своевольство козаков не могло укротиться по смерти Батория: собравшись из Канева, Черкас, Переяславля, они явились перед Воронежем, объявив тамошнему воеводе, что пришли стоять заодно против татар с донскими козаками; воевода поверил, давал им корм и поставил их в остроге у посада; но козаки ночью зажгли город и побили много людей. На жалобу московского правительства киевский воевода, князь Острожский, отвечал: "Писали паны радные к князю Александру Вишневецкому, велели ему схватить атамана запорожского, Потребацкого с товарищами, которые сожгли Воронеж; паны грозили Вишневецкому, что если он козаков не переловит, то поплатится головою, потому что они ведут к размирью с государем московским. Вишневецкий Потребацкого схватил и с ним 70 человек козаков".
