Ответ:…Было в этом следствии еще одно обстоятельство, которое могло, если бы оно всплыло, вызвать неприятности.
Вопрос: Какое это обстоятельство?
Ответ: В 1933-34 гг. СПО УНКВД Ленинградской области вскрыл и ликвидировал довольно серьезную троцкистско-зиновьевскую организацию. В материалах следствия, которые были присланы из Ленинграда Молчанову и мне, были данные о наличии этого центра в Москве.
Ни я, ни Молчанов никаких мероприятий по этим материалам не приняли — положили их под сукно.
Так вот опасность состояла в том, что обвиняемые по делу ленинградских чекистов могли на допросах, в порядке оправдания своего, поднять этот вопрос. Говорили мы об этом с Молчановым и условились, чтобы данные эти вообще в следствии не фигурировали. Так и было сделано.
Была и другая опасность. Она состояла в том, что кто-нибудь из арестованных ленинградских оперодовцев (Губин или другие) могли на допросах выболтать, что Николаев, убийца Кирова, при первом своем задержании (до убийства) был обыскан и у него были обнаружены материалы, свидетельствовавшие об его террористических намерениях, и оружие. Но Молчанов был прав, когда утверждал, что этого никто из них не скажет, хотя бы из чувства самосохранения.
Вопрос: Значит, Молчанов знал, что убийца тов. Кирова Николаев был освобожден в ленинградском Опероде после того, как было установлено, что он является террористом?
Ответ: Да, знал. Молчанову и Прокофьеву я сообщил обо всех обстоятельствах, связанных с убийством Кирова, после своего приезда из Ленинграда в первых числах декабря месяца 1934 года.
Вопрос: Что Вы им сообщили?
[188] Ответ: Я сказал им, что Киров убит по решению центра троц-кистско-зиновьевского блока, что я был об этом предупрежден заранее, что предложил Запорожцу не чинить этому препятствий и рассказал им о случае освобождения Запорожцем задержанного в Ленинграде Николаева.
Обо все этом я вынужден был предупредить Молчанова и Прокофьева потому, что они руководили следствием по делу б. ленинградских чекистов и должны были знать все обстоятельства дела, чтобы не допустить прорыва этих данных в допросах (Генрих Ягода 187–188).
В этих досудебных допросах-признаниях Ягода сообщает больше подробностей о заговоре, частью которого было убийство Кирова. Он описывает, что ему и другим правым никогда не нравилась идея об индивидуальном убийстве.
Вопрос: Выше Вы показали, что во время следствия по делу «Клубок» Вы из конспиративных соображений не встречались с Енукидзе. Следствие по «Клубку», как известно, началось с 1935 года. До этого вы виделись с Енукидзе?
Ответ: С Енукидзе я виделся после убийства Кирова, вскоре после ареста Зиновьева, Каменева и др. в Москве. Разговор происходил, как обычно, в кабинете у Енукидзе. Он спрашивал меня, как обстоят дела в Ленинграде, нет ли опасности полного провала, и выражал свое негодование по поводу партизанских действий троцкистов и зиновьевцев, выразившихся в убийстве Кирова.
[193] Вопрос: 0 каких партизанских действиях Вы говорите? Ведь убийство тов. Кирова было санкционировано общим центром заговора?
Ответ: Это верно. Но я уже говорил на предыдущем допросе, что правые были вынуждены пойти на санкцию теракта над Кировым только в порядке компромисса.
Вообще мы были против отдельных терактов, несогласованных с общим планом заговора и захвата власти.
Вот это именно и имел в виду Енукидзе, когда говорил о партизанских действиях (Генрих Ягода 192–193).
Ягода также упоминает о выдвижении Сокольникова в общий центр заговора после ареста Каменева.
Тогда же Енукидзе сообщил мне, что вместо арестованного Каменева троц-кистско-зиновьевский блок выдвинул в общий центр заговора Сокольникова. Енукидзе говорил мне, что в новой ориентации заговора роль Сокольникова имеет первостепенно значение (Генрих Ягода 193).
Ягода вторит заключению Радека, что убийство Кирова было пагубным для заговора. Он заявляет, что именно этот недостаток поддержки среди советского населения обратил их в сторону Германии.
Во-вторых, убийство Кирова вызвало огромную настороженность со стороны партии и всей страны к троцкистским и зиновьевским кадрам, и расчеты на какую-либо поддержку внутри страны исключались.
«Бдительность, о которой они кричат на каждом углу, будет стоить голов нашим людям», — говорил мне Енукидзе.
Именно эти соображения и легли в основу ориентировки заговора, начиная с 1935 г., на Германию. И именно в связи с этим роль Сокольникова в общем центре заговора, являющегося одновременно заместителем Наркоминдела, имела особое значение потому, что через него могла быть налажена связь с официальными кругами Германии.
Вопрос: Вы говорите, что через Сокольникова «могла быть» налажена связь с немцами. А разве эта возможность не была реализована? Ответ. Этого я сказать не могу. Тогда при моем разговоре с Енукидзе речь шла только о возможностях. Было ли это в дальнейшем осуществлено, я не знаю (Генрих Ягода 194).
В другом месте мы проанализировали заявление в неопубликованном признании Сокольникова, как один японский чиновник подошел к нему и сообщил, что японцы контактировали с Троцким[104].
Ягода вернулся к вопросу об убийстве Кирова ненадолго 28 декабря 1937 г. Здесь он пояснил, как он возражал против индивидуального терроризма и почему он в конце концов поддался требованиям зиновьевцев и троцкистов, но сохранил свое положение в стороне от убийства.
Вопрос: Значит, можно констатировать, что В.Р.Менжинский и М.А.Пешков умерщвлены по вашему прямому заданию, причем руководствовались вы в обоих случаях личными низменными соображениями?
Ответ: Да, это так. Я признаю себя виновным в этом.
Я хочу рассказать об обстоятельствах, при которых я был поставлен перед необходимостью пойти на более чудовищное преступление, на организацию умерщвления таких людей, как В. В. Куйбышев и А. М. Горький.
Вопрос: Рассказывайте.
Ответ: На одном из допросов я рассказал о том, как объединенный центр право-троцкистской организации вынес свое решение об убийстве С. М. Кирова. Я рассказывал также и о том, что в принятии этого решения я участия не принимал. Больше того, когда Енукидзе сообщил мне об этом, я возражал. И вам, конечно, ясно почему. Я боялся прямых террористических актов, потому что я отвечал за охрану членов правительства.
В протоколах предыдущих моих допросов записано, что я вынужден был предупредить Запорожца (в Ленинграде), чтобы он не препятствовал террористическому акту над С. М.Кировым.
Это все вы уже знаете из моих показаний, но я тогда не договорил. О чем я умолчал? Я не рассказал о том, что, когда Енукидзе поставил меня в известность летом 1934 г. о решении организовать террористический акт над С. М. Кировым, я предложил ему свой вариант убийства Кирова путем «смерти от болезни».
Я тогда же сообщил ему, что этот способ уже проверен мною на практике (М.А. Пешков и В. Р. Менжинский) и что он безопасен и для меня, как зампреда ОГПУ, отвечающего за охрану.
Енукидзе отверг мое предложение в отношении С. М. Кирова. Он мотивировал это тем, что террористический акт над Кировым организовывают непосредственно зиновьевцы и троцкисты и что наше дело не мешать им и только.
«Смерть от болезни» не даст должного резонанса в стране. «Надо проверить, как страна откликнется на выстрел в Кирова», — заявил мне Енукидзе.
Но вместе с тем Енукидзе ухватился и за предложенный мною метод. Он заставил меня подробно проинформировать его о том, как технически и кто конкретно осуществляет. Я ему рассказал.
Через некоторое время Енукидзе меня вновь просил заехать к нему. Он заявил мне, что довел до сведения центра о моем методе и что решено немедленно приступить к его применению (Генрих Ягода 210–211).
Отрывок выше касательно медицинских убийств сына Горького (Пешкова) и бывшего начальника Ягоды Менжинского подтверждают сенсационные показания Ягоды на Мартовском процессе 1938 г. На сегодняшний день эти показания опровергнуты во многих местах, если не повсюду, как фальшивка. Однако том «Генрих Ягода» содержит досудебные показания от ряда людей, кроме Ягоды, которые дают показания по такому заговору. Более того, нет ничего фантастического в этом. НКВД и его преемники имели длинный список фактов по убийствам с помощью ядов, которым был придан вид смертей от естественных причин.
