Титов поднялся и стал искать глазами генерала. Он увидел его сразу. Ахтаров, увешанный орденами и лентами, резко выделялся из прочих дворян. В ту минуту, как Титов смотрел на него, он, видимо почувствовав к себе всеобщее внимание, встал с места, повернулся лицом к залу и трижды поклонился в разные стороны. В ответ раздались негромкие рукоплескания.
— Вот это генерал! — воскликнул Титов. — Вот это будет начальник! Орел! Чистый орел!
— Болван! — с презрительной гримасой промолвил благообразный сосед. Титов сразу притих. Он не совсем понял, кому тот адресовал свое бранное слово — то ли генералу Ахтарову, то ли ему самому. Уточнять не решился.
Собрание началось с выступления губернского предводителя. То была обычная патриотическая речь. И было в этой речи все, чему надлежало быть, — и выражение восхищения великим государственным умом любимого императора Александра I, и призыв быть готовым в любой час отдать за славного монарха свою жизнь, и проклятия в адрес ненавистного Наполеона, посягнувшего на священную русскую землю. Кончил же оратор тем, что призвал тамбовское дворянство помочь щедрыми пожертвованиями создать крепкое внутреннее ополчение, как повелевается высочайшим указом, и избрать начальника сего ополчения из среды губернского дворянства.
После губернского предводителя один за другим стали выступать предводители уездные. Они сообщали о своих кандидатах в начальники, не жалея красок для расхваливания их достоинств. Меньше всех говорил Никифоров. Сказал, что темниковцами выдвигается всему миру известный адмирал, кавалер многих российских и иностранных орденов Федор Федорович Ушаков, и больше ни слова. А что еще говорить? Кандидатура сия не нуждалась в хвалебных отзывах. Ушакова и без того все знали. Словом, поведение Никифорова всем понравилось, и когда он стал сходить с трибуны, раздались аплодисменты. Захлопал в свои пухлые огромные ладони и сосед Титова. От его хлопка Титова всего покоробило.
— Смею заметить, сударь, — громко зашептал он соседу, — выдвижение Ушакова заслуживает возмущения, а не одобрения. Мы живем с ним почти рядом, и я знаю, какой он худой дворянин.
— Возможно, — ответил сосед. — Однако адмирал он отменный, сомневаться в том не приходится.
После выступлений уездных предводителей объявили перерыв. Собрание, разбиваясь на маленькие кучки, стало растекаться по коридорам, многочисленным залам, где появились столы с яствами и даже шампанским. Дом загудел как улей. Там, в зале, о кандидатах говорили только предводители, а тут, возле столов, каждый был волен говорить о них все, что хотел. Обсуждая достоинства кандидатов, иные горячились, вступали в спор. А были и такие, которые переходили от компании к компании и спрашивали, за кого лучше голосовать. Таких Титов старался склонить на свою сторону.
— Голосуйте за Ахтарова. Не ошибетесь. Это настоящий генерал. Я лично буду голосовать за него.
— А не за Ушакова?
— Что вы, как можно? Ушакова я знаю лучше, чем кто-либо, потому что он мой сосед. Как перед Богом говорю, худой дворянин. Настоящий якобинец он, так и норовит дворянству русскому худое учинить. Зело худой дворянин.
Голосование проходило поздно вечером, а когда закончили подсчет голосов, уже наметился рассвет. Люди выглядели уставшими. Многие, утомленные не столько длительной процедурой выборов, сколько неумеренностью в потреблении шампанского, спали, сидя на стульях. У губернского предводителя под глазами обозначились темные полукружья, и ему стоило немалых усилий руководить собранием до конца.
Итоги голосования оказались такими: за Ахтарова, стоявшего в списке первым, было подано избирательных бюллетеней 76, неизбирательных — 236, за Ушакова соответственно — 291 и 21. Больше Ушакова не смог собрать голосов ни один кандидат.
После оглашения результатов голосования губернский предводитель объявил, что начальником внутреннего губернского ополчения считается избранным отставной адмирал Федор Федорович Ушаков, а кандидатом на сию должность после Ушакова — бригадир Алексей Александрович Пашков, вышедший по числу голосов на второе место.
Титов не стал дожидаться закрытия собрания. Услышав результаты голосования, он незаметно вышел из зала и направился будить своего кучера. Он уехал из Тамбова еще до восхода солнца.
* * *
Предводитель темниковского уездного дворянства Никифоров вернулся из Тамбова 29 июля и в тот же день вместе с надворным советником Сумароковым, князем Кулунчаковым и секретарем из Темникова Поповым явился в имение к Ушакову. Ушаков в это время сидел на крыльце и грел на солнце ноги. Увидев гостей, он быстро обулся и пошел им навстречу.
— Добро пожаловать, господа, прошу в дом!
Никифоров представил ему своих спутников.
— Поздравляем вас, Федор Федорович, от души поздравляем!
— С чем, дозвольте вас спросить?
— С победой, разумеется. Вы избраны начальником над внутренним ополчением губернии.
Ушаков пригласил гостей в дом. Едва он закрыл за ними дверь, как надворный советник Сумароков, на правах старшего депутации, вручил ему постановление дворянского собрания, сопроводительное письмо губернского предводителя Чубарова, копию с баллотировочного листа, после чего низко поклонился и замер в почтительном ожидании, словно находился не в гостиной отставного адмирала, а в приемной самого императора.
Ушаков предложил гостям стулья, расставленные у стен, сам подсел к столу, чтобы в их присутствии ознакомиться с принятыми документами. Лицо адмирала не выражало ни радости, ни огорчения. Казалось, бумаги, как и устное сообщение, совершенно не тронули его. Он читал их с безучастным выражением, читал медленно, как бы с неохотой, то и дело поправляя сползавшие с носа очки.
В ожидании, когда Ушаков кончит читать, Никифоров с секретарем тихо переговаривались между собой, в то время как старый князь и надворный советник, намного уступавший ему летами, с любопытством оглядывали комнату, в которой сидели. Их поражала скромность, даже бедность обстановки. Стол да стулья, да еще посудный шкаф, да еще цветочные горшки на подоконниках… В Тамбове у многих обывателей дома куда богаче обставлены.
Наконец Ушаков кончил читать, снял с носа очки и положил их на бумаги, отодвинутые на середину стола.
— Весьма польщен, господа, честью, мне оказанной. Однако я не смогу, к сожалению, воспользоваться столь высоким доверием.
— Изволите шутить, Федор Федорович, — поднялся надворный советник, а за ним поднялись и остальные. — Дворянство губернии не видит мужа более заслуженного, более достойного, чем ваше высокопревосходительство.
— В таком деле важнее не заслуги, а способности.
— У вас огромный военный опыт.
— Опыт есть, да здоровья нет. Одряхлел я, болезни меня замучили.
Возражая Ушакову, представители губернского собрания теперь уже заговорили наперебой. Они уверяли, что старческие недуги — это не так уж страшно, есть генералы и адмиралы, которым за семьдесят, а они все служат… Ему же, Ушакову, подвергать свое здоровье опасности на службе не придется, поскольку у него будет много всяких помощников, и ему придется только выносить разумные решения… Говорили они много и неумно. Ушаков не выдержал и нетерпеливо прервал:
— Прошу не настаивать, мое решение бесповоротно.
После столь решительного предупреждения продолжать уговоры уже не имело смысла. Возникла пауза. Потом, смирившись, надворный советник заныл:
— Что я теперь скажу губернскому начальству? Как оно на меня посмотрит? Да у меня и язык не повернется сказать…
— Вам не придется объясняться за меня, я напишу губернскому предводителю сам, — сказал Ушаков. — Посидите пока здесь, попейте чайку, я быстро.
Он позвал Федора, приказал ему угостить гостей, чем Бог послал, и поднялся в кабинет писать письмо.
Писал он быстро, без отдыха, и вот что у него получилось:
"В Тамбовское дворянское собрание.
От адмирала и кавалера Ушакова.
Почтеннейшему дворянскому собранию донесть честь имею:
За избрание меня губернским начальником над новым внутренним ополчением по Тамбовской губернии, за благосклонное, доброе обо мне мнение и за честь сделанную приношу всепокорнейшую мою благодарность.
С отличным усердием и ревностью желал бы я принять на себя сию должность и служить отечеству, но с крайним сожалением за болезнью и великой слабостью здоровья принять ее на себя и исполнить никак не в состоянии и не могу. Посему и прошу почтеннейшее дворянское собрание меня от оной уволить и избрать, кого за благо рассуждено будет, другого.
Прошу также верить, что я действительно, будучи ныне при совершенной старости лет, находясь в болезни и всегдашней, по летам моим, великой слабости здоровья, должности понесть и в Тамбовское сословие дворянства явиться не могу.
