Ознакомительная версия.
В горячке или преднамеренно было наговорено много глупостей и оскорблений, необоснованных обвинений в адрес руководителей республики. Утверждалось, что, мол, Украина претендует на особое положение, проявляет местничество. Говорили и о том, что нарушается государственная и плановая дисциплина. В этом конкретно пытались обвинить Казанца, Кальченко, Скабу. Договорились даже до того, что на Украине слишком много говорят на украинском языке и что даже вывески на магазинах и названия улиц написаны на украинском языке. Севастопольде — город русской славы, а в нем есть надписи на украинском языке. Выходило так, что славу Севастополю создавали только русские. И вообще, дошли некоторые до того, что объявили украинский язык искаженным русским языком. Во всем этом проявлялся самый оголтелый шовинизм, и в особенности это было в выступлениях Шелепина, Суслова, Демичева, Косыгина. Впоследствии им всем за это стыдно было, но каково всю эту организованную Брежневым клевету на украинский народ, партийную организацию пережить! Да и в мой адрес была организована самая настоящая клевета и политическая травля.
Подгорного обвинили в каком-то «кураторстве» над Украиной. Продолжая обсуждение моего письма-записки, начали говорить о том, что, мол, на Украине в руководстве ЦК, аппарате и в обкомах партии нет русских. Все это было враньем, интриганством, разгулом шовинистических страстей.
Спокойно выступил лишь А. И. Микоян, разумно, предупреждающе, что такое «обсуждение» вопроса доводит до определенных перегибов и может вызвать нежелательные политические эксцессы. Шелепин не унимался, предлагал даже сделать «организационные выводы», собрать Пленум ЦК КПУ и там все вопросы обсудить.
Я выступил, отверг все необоснованные обвинения в адрес партийной организации Украины и руководства. Что касается записки, то я сказал, что, может быть, надо было посоветоваться, прежде чем писать ее, но если так стоит вопрос, то тогда я никаких записок в ЦК писать не буду, ибо каждую из них могут истолковать превратно. «Что касается, — сказал я Шелепину, — оргвыводов, то вы мало в чем разбираетесь, что делается на Украине, и если хотите созвать пленум, то созывайте, послушаете, что вам там скажут!»
Очевидно, это возымело свое действие, потому что Брежнев заявил, что, мол, мы только обсуждаем этот вопрос, а не делаем никаких выводов.
Подгорный выступил очень резко, отверг все необоснованные обвинения в адрес партийной организации Украины и его лично. Дал достойную отповедь секретарю ЦК Демичеву по поводу нападок на Скрыпника[84]. Он сказал Демичеву: «Хорошо было бы, если бы все коммунисты, в том числе и вы, товарищ Демичев, хотя бы немного были похожи своими делами на товарища Скрыпника. Это был настоящий коммунист».
Выступление Брежнева носило характер примирения, оно было расплывчато, неопределенно, неуверенно, чувствовалось, что он лавирует. К чему-то совсем неуместно и неразумно вспомнил об украинизации при Скрыпнике, непростительно издевательски высказался об украинском языке, а это значит о культуре и украинском народе. Сам заварил всю эту кашу, но до конца расхлебать ее побоялся, показал свою полную несостоятельность, но при этом проявил большие свои «способности» к интриганству. Если бы он в то время решился созвать пленум ЦК КПУ и обо всем этом, что было сказано в адрес партийной организации Украины, узнали члены ЦК КПУ и партийный актив, то еще неизвестно, чем это могло кончиться для «затейников» этого неразумного дела. Я перед Брежневым настаивал созвать Пленум, пусть кто-либо приедет и все, что говорилось здесь, на президиуме, выскажет членам ЦК Украины! Брежнев опасался этого. Он, очевидно, понимал, что в то время членами ЦК КПУ всему этому поклепу был бы дан самый настоящий политический бой и наверняка кое-кому из центра несдобровать было бы.
Между тем дело показывало, что интересы Украины по внешнеполитическим вопросам игнорировались. В то время как в Узбекистане, Казахстане, Туркмении, Таджикской, Киргизской, Грузинской, Армянской и Азербайджанской республиках еще в 1961 году были организованы торговые палаты, на Украине не решался этот вопрос.
Все же было принято решение подготовить предложение по моему письму.
Обо всем, что произошло на Президиуме ЦК КПСС, как нас «обсуждали», я, естественно, проинформировал членов Президиума ЦК КПУ, было это воспринято нездорово.
Спустя два месяца после разбора моего заявления-письма было все-таки принято решение, в котором осуждалось как политически неправильное мое письмо в ЦК. От всего этого у меня на душе остался тяжелый осадок, я думал: где же правда и откровенное обсуждение всех вопросов единомышленниками? Я убедился, что все это только на словах, в политике — интриги, недоверие, борьба за свое влияние, а дела страны и судьбы народа — это дело третьестепенное, словами об интересах народа прикрывается все и вся.
Брежнев, чувствуя свою слабость и непопулярность, все время держался за Подгорного, и если бы не Подгорный, Брежнева буквально на второй год убрали бы. Чувствуя, что я все время нахожусь в тесном контакте с Подгорным, он, Брежнев, и ко мне часто обращался за советами и консультациями, я же относился ко всему этому довольно натянуто, хотя Подгорный меня уговаривал: «Петро, забудь, все в жизни бывает». Да, действительно, в жизни всяко бывает, и можно все простить и пересмотреть, все, кроме подлости и интриганства.
1 сентября получил дерзкую и глупо необоснованную в обвинениях записку Шелепина — она была разослана по Президиуму ЦК КПСС. В этом «документе» обвинялось руководство республики в местничестве, и, оказывается, оно проявлялось в том, что мы для «тылов» черной металлургии республики, которая составляет 52 % союзного производства, взяли несколько тысяч тонн сверх плана производства металла для ремонтных целей, так как Госплан совершенно не выделял для этих нужд металла. Весь огонь в записке был сосредоточен на И. П. Казанце, и это по двум причинам: потому, что Казанец так же, как и я, всегда защищал интересы республики, исходя из ответственности в промышленности, понимая, что от того, как будет работать по выполнению планов Украина, зависит в целом успех по стране. Вторая причина — это чтобы разъединить наши общие с Казанцом усилия в постановке принципиальных вопросов в интересах общего дела. Шелепин конечно же эту записку написал с «подачи» и согласия Брежнева.
Через некоторое время Казанца пригласили в Москву и под благовидным предлогом, по существу, устранили его от работы предсовмина республики, предложив ему должность министра черной металлургии Союза. Хотя Казанец и отказывался от этого «выдвижения», ему довольно прозрачно дали понять, что он может «потерять все». Так «хитросплетениями» Брежнева началась расправа с кадрами, которые имели свое мнение и толкование в важных государственных вопросах, которые не обладали угодничеством и подхалимством. Шелепин в этом эпизоде был Брежневым использован как орудие, ибо впоследствии он сам попал в опалу и был безо всякого повода освобожден от работы и обязанностей члена политбюро ЦК, но это уже другой заход по «расстановке» кадров — убрать всех товарищей, кто активно помогал Брежневу прийти к власти и кто представлял мало-мальскую для него опасность, имея свое мнение.
15 сентября мне позвонил Брежнев, поинтересовался обстановкой в республике, сообщил, что подготовлено постановление по моей записке по внешнеторговым вопросам — я не стал допрашивать, какого содержания постановление, его, видно, этот вопрос задел, он мне задал вопрос: «А почему ты, Петр Ефимович, не интересуешься содержанием постановления?» Я ему ответил: «Мне все равно, потому что я считаю, что вопрос мой не заслуживал такого «пристрастного» обсуждения». Затем Брежнев спросил, получил ли я записку Шелепина? Я ответил, что получил и что мы готовим ответ. Брежнев насторожился и спросил: «А какого содержания?» Я ответил, что в записке Шелепина руководству республики, всей партийной организации Украины брошено незаслуженное и несправедливое обвинение и что мы это без ответа оставить не можем. Брежнев мне как-то растерянно сказал: «Подумайте, может быть, не стоит разжигать страсти». Я ответил, что не мы первые начали разжигать страсти и что без ответа это оставить нельзя, я с запиской ознакомил всех членов Президиума ЦК КПУ и что мы приступили к составлению ответа.
Позвонил Н. В. Подгорный, тоже поинтересовался запиской Шелепина и какая у нас на нее реакция, я также ответил, что мы готовим ответ. Подгорный сказал, что, может быть, не стоит писать ответ, потому что это получит большой резонанс, и так затеяли «большую закулисную игру», не дав расшифровки этой игре. Из разговоров с Подгорным я понял, что Брежнев не владеет положением дел и ради своего «укрепления» готов пожертвовать любым из нас, лишь бы удержаться в своем довольно шатком положении.
Ознакомительная версия.
