Ознакомительная версия.
Еще Владимир Красно Солнышко в конце Х века стал устраивать первые школы, насильно забирая туда детей. В ту пору на Руси чтение книг слыло занятием экзотическим, поэтому матери плакали по своим чадам, «акы по мерьтвуце», не понимая, зачем подвергать малюток неведомой муке. Князь, разумеется, руководствовался практическими соображениями: требовалось как можно скорее создать новое сословие – духовенство, которое вытеснило бы языческих жрецов, а попом мог стать только человек, способный читать Библию.
Начинание Владимира продолжили и другие князья, открыв школы во всех русских городах. Делом образования руководила (и в значительной степени финансировала его) церковь. Детей учили читать по Псалтырю и Часослову.
Любопытно, что развитие математики тоже в основном поощряла церковь. Кто-то ведь должен был составлять таблицы, по которым загодя исчислялись бы пасхальные праздники. В Древней Руси умели вести счет до десяти миллионов – дальше было незачем.
Не все, кто отучился в школе, шли в священники или на административную службу. Грамотность была широко распространена среди всего городского «среднего класса». В учение отдавали и девочек, что для средневековой Европы большая редкость.
Историки долгое время и не подозревали, до какой степени демократичной была древнерусская книжность, но в 1951 году в культурном слое Новгорода археологи обнаружили первую бересту. После этого пришлось существенно скорректировать представления об уровне образования далеких предков.
Оказалось, что в те времена люди использовали в качестве дешевого пишущего материала полоски березовой коры, на которой специальной палочкой (она называлась «писало») процарапывали буквы. Пергамент был дорог и использовался для важных документов, а для переписки частной или малозначащей брали белую бересту. Чаще всего это полоски длиной двадцать, а шириной шесть-восемь сантиметров.
Всего таких находок обнаружено около тысячи, подавляющее большинство – в Новгороде. Это объясняется не тем, что новгородцы были грамотнее, а особенностями почвы, хорошо обеспечивающей сохранность органических материалов. Примерно к XV веку берестой пользоваться перестали, потому что сильно подешевела бумага. А поскольку она (да и чернила) менее долговечна, о быте Древней Руси мы сегодня знаем больше, чем о частной жизни эпохи позднего средневековья.
Уникальность берестяных грамот именно в том и состоит, что почти все они про «неважное». Ни официальных текстов, ни молитвословий, а лишь кусочки живой эфемерной действительности: торговые памятки, наскоро накарябанные записочки, вежливые приветы или грозные предупреждения. Оказалось, что писать умели не только священники и знать, но и самые обычные люди. Многие бересты разорваны – и это естественно: человек получил маловажное письмецо, просмотрел, да и разорвал, чтоб не прочли чужие. Обрывки кинул на мостовую, в грязь. Потом сверху положили новый бревенчатый настил, потом еще и еще (в некоторых местах Новгорода мостовые лежат одна на другой восьмиметровым слоем). А через много веков археологи разобрали все эти наслоения и нашли отлично сохранившиеся письмена.
Самая занятная и, наверное, самая знаменитая находка – каракули мальчика Онфима, который бежал то ли в школу, то ли из школы и по дороге обронил свои «тетрадки». Судя по рисункам, которыми развлекался на уроке маленький новгородец, ему было никак не больше шести-семи лет.
Имя растяпы мы знаем, потому что Онфим любовно его нацарапал несколько раз. Сохранились упражнения, которые мальчику задавали в школе, азбука и набор слогов.
Пожалуй, главной сенсацией стала высокая пропорция женских писем. Ранее считалось, что в средние века женщин не обучали грамоте, однако новгородские жительницы отлично ею владели. Одной из самых первых находок была береста № 9 (они все известны под номерами, по очередности обнаружения), в которой некая Гостята жалуется какому-то Василю на негодяя-мужа: выгнал из дому, женился на другой, а приданого назад не отдает.
Из берестяных эпистол нам известно, что в Древней Руси женщины жили и проявляли свои чувства гораздо свободнее, чем впоследствии. Сохранилось страстное письмо брошеной возлюбленной XI века (береста № 752), которое в переводе на современный язык звучит так: «Трижды посылала за тобой. За что ты затаил на меня зло, почему не приходишь целую неделю? Я относилась к тебе, как к брату. Или тебя задело, что я к тебе посылала? Вижу, что не люба тебе. Если б любил, ты бы сумел освободиться и прибежал». Далее можно разобрать лишь отрывки: «Если я по своему безумию тебя задела…» и «Если станешь надо мной насмехаться, то тебя за это осудят Бог и я, несчастная». Грамотка найдена разорванной на две полоски. Очевидно, любовник разозлился на такую настырность.
В последующие столетия женщин на Руси учить письму перестали, да и среди мужчин грамотность стала большой редкостью, привилегией духовного и (лишь отчасти) аристократического сословий. В результате утраты независимости и разорения сильно понизился общий уровень культуры. Жизнь стала скуднее, население угнетенней. В начале двадцатого века процент грамотных в России, вероятно, был ниже, чем за тысячу лет до этого.
Одной из причин распада Киевского государства стала экономическая катастрофа, произошедшая в XII веке и подорвавшая основу благосостояния страны.
Русь возникла на великом товарном пути «из варяг в греки». Становым хребтом государства была речная магистраль, главным источником существования – участие в торговле, причем не столько собственный экспорт, который не отличался разнообразием (меха, продукты бортничества, рабы), сколько обслуживание транзита: строительство лодок, взимание пошлин, работа на волоках. Собственное сельское хозяйство на Руси в ту пору было развито слабо, даже зерно приходилось ввозить из-за рубежа.
Но в XII веке между Европой и Востоком возникли более удобные маршруты, а в 1204 году померкла звезда разоренного крестоносцами Константинополя. Речная торговля полностью не прекратилась, но она была уже не в состоянии поддерживать страну с населением в семь или восемь миллионов человек. И тогда власть Киева ослабела, поскольку он утратил ключевую роль в экономике; усилились центробежные настроения в регионах.
Однако нет худа без добра. В двенадцатом веке на периферии начала активно развиваться местная хозяйственная жизнь, возникли новые товарные пути, понемногу стали появляться сухопутные дороги, население двинулось от речных берегов вглубь леса, расчищая землю для хлебопашества.
Потребность в самообеспечении продовольствием дала мощный толчок развитию сельскохозяйственных технологий. К тому же оказалось, что лесные просторы русской равнины небесконечны: все время перемещаться на новое место после истощения почвы уже нельзя. Надо было устраиваться на своем участке основательней. Возникла трехпольная система, которая позволяла земле накопить новые соки. Мотыгу сменила соха. Потом на сохе появился железный лемех. Каждый из этих шажков становился настоящей революцией в аграрном производстве.
В южных областях, где климат был теплее, а почвы богаче, выращивали пшеницу, гречиху, полбу. На севере – в основном рожь, овес, ячмень. Трехполье дало толчок производству незерновых культур: льна, конопли, продуктов огородничества.
Из-за половецких набегов и вечных княжеских междоусобиц крестьяне переселялись с терзаемого войнами юга на более спокойный север, который начал развиваться ускоренными темпами. Хоть черноземные поля располагались в степной зоне, именно Владимирщина превратилась в главного поставщика зерна.
В политическом смысле кризис транзитной торговли означал, что Русь должна перейти от «открытой» экономики, ориентированной на экспортно-импортные отношения, к экономике «закрытой», которая зиждится на самообеспечении. Собственными ресурсами стремилось обходиться и каждое из обособившихся княжеств.
Ко времени нашествия экономическая жизнь Руси была разнообразней и сложнее, чем во времена Владимира Красно Солнышко или Ярослава Мудрого.
Помимо хлебопашества, ставшего главным занятием населения, развивалось и скотоводство. Если древние славяне по большей части ограничивались разведением свиней, то при луговой системе появилась возможность держать коров, в результате чего возникло молочное хозяйство. Таким образом, в хлебно-молочную крестьянскую страну Россия начала превращаться незадолго до монгольского ига – и сохраняла этот свой облик вплоть до сталинской коллективизации.
Однако не исчезло и значение древних промыслов – охоты, рыболовства. Обилие зверя, дичи и рыбы было своего рода подстраховкой от ненадежности крестьянского существования. В хрониках этого периода часто говорится о засухах и неурожаях, но о большом голоде с человеческими жертвами только дважды (в 1127 и 1230 г.г.). Если не уродился хлеб, спасали лес и река.
Ознакомительная версия.
