«Вот я пред тобою, Луций, твоими тронутая мольбами, мать природы, госпожа всех стихий, изначальное порождение времен, высшее из божеств, владычица душ усопших, первая среди небожителей, единый образ всех богов и богинь, мановению которой подвластны небес лазурный свод, моря целительные дуновенья, преисподней плачевное безмолвие. Единую владычицу, чтит меня под многообразными видами, различными обрядами, под разными именами вся вселенная…» (Перевод М. А. Кузмина).
Какими были святилища гиперборейской протоцивилизации? Только ли ландшафтными скальными структурами, величественными горными цирками? Нет, видимо, существовали и храмовые постройки, а значит, и то, что называют храмовым сознанием, теменологией. Одна из лексем, связанных с этим образом в борейском праязыке, возможно, реконструируется как KVT-. Однако эта лексема, означая огороженный, «оплетенный» участок пространства, ничего не говорит, сама по себе, о формах протохрама, — а ведь этот аспект исключительно важен для реконструкции палеоарктической теменологии. Кое-что в этом плане дают исследования, о которых шла речь в главе «Треугольный храм»; впрочем, эти выводы вряд ли могут быть экстраполированы на всю северную протоцивилизацию.
Думается, не будет ошибкой предположить, что в качестве наиболее общей формы для планировки протохрама можно рассматривать круг либо квадрат (или прямоугольник). Именно такими могли быть простейшая священная ограда, хижина или шатер, осмысливаемые как храм — сакральный локус, противопоставлявшийся профаническому, мирскому окружению. Но все-таки: круг или квадрат? Или и то, и другое? И следует ли понимать их как равноправные варианты, либо же их различие принципиально важно? Вопросы внешне просты до детскости, но, не ответив на них, мы не поймем богословие протохрама или его образа — Imago Templi.
На рубеже XX — XXI вв. появились поистине блестящие, фундаментальные разработки в области исторической теменологии — прежде всего труды доктора искусствознания Ш. М. Шукурова и профессора Московского архитектурного института Н. Л. Павлова{283}. В этих исследованиях содержится и ценнейший материал для реконструкции представлений о протохраме, однако сама по себе такая реконструкция не была целью авторов; Ш. М. Шукуров сосредоточивает внимание на богословской стороне теменологии в рамках религий авраамической традиции, а Н. Л. Павлов исследует процесс становления и развития архитектурного пространства храмов и их конкретных формальных элементов. Более того, в этих и других серьезных работах, по сути, признаётся, что самые ранние зачатки теменологических представлений возникают, ориентировочно, в неолите, а более глубокая реконструкция просто не имеет смысла:
«Именно на временном отрезке между началом мезолита и появлением первых государств произошло открытие письменности, усваиваются начала архитектуры. В начале этого периода понятия о Храме еще нет, в конце оно, несомненно, существует в достаточно развитом виде. Следовательно, на этом временном отрезке и надо искать следы его сложения»{284}.
Если Храм — это развитая архитектура, то возразить тут нечего (если, конечно, не апеллировать к концепции исчезнувших и ныне забытых цивилизаций современного типа). Но не могло ли храмовое сознание сочетаться и с мировоззрением архаичной протоцивилизации того типа, о котором идет речь в этой книге? Мы ведь уже имели возможность убедиться, что эта протоцивилизация была безмерно выше и богаче, чем то постулируют стереотипные научные воззрения на соответствующую эпоху (кстати, и в отношении открытия письменности).
Ища ответ на вопрос об изначальном смысле понятия о храме, обратимся к апробированной методике сравнительного языкознания. Каково, в его диахроническом развертывании, значение слова храм? Допустим, в его латинском варианте, прочно вошедшем и во многие европейские языки, и в ставшее классическим богословско-искусствоведческое выражение Imago Templi — «Образ Храма».
Латинское слово templum в классическую эпоху означало прежде всего не храм, а участок неба, определенный для гадания по полету птиц, и участок на земле для этих наблюдений. И тот, и другой были прямоугольными и сориентированными по сторонам света. Означает ли это, что и в ретроспективе прямоугольная (квадратная) планировка храма архаичнее?
Вовсе нет. Против такого предположения свидетельствует наш испытанный союзник — сравнительное языкознание. Согласно этимологической базе «Вавилонской Башни», в борейском, доностратическом праязыке реконструируется форма TVMPV со значением круглый. Разумеется, ее родство с латинским templum возможно только в рамках ассоциативного матричного метода, и лишь гипотетически. Однако TVMPV может претендовать на циркумполярный регион бытования, ведь у этой лексемы есть не только ностратический (*tompV) и афразийский (*dumb-?) аналоги, но и предположительный америндейский коррелят: *tompa, яйцо{285}. Даже суффикс — l— при такой этимологизации латинского templum находит себе ностратическое обоснование. Еще В. М. Иллич-Свитыч показал, что в ностратическом праязыке была форма — l[a] как суффикс собирательных имен (хотя и без индоевропейских и афразийских изоглосс) и форма — lV — суффикс прилагательных, со всеми мыслимыми изоглоссами{286} (сравните в древнерусском: Ярослав — Ярослав-ль город, город Ярослава).
Из этого можно вывести праформу для templum: TVMPV–LV, причастный кругообразности, или круговращению. Она вступает в противоречие с конкретно-историческими реалиями древнеримской культуры, но ведь это всего лишь неполных три тысячи лет. Круглообразность же исходного Imago Templi косвенно подтверждается аналогиями куда более древними. На них указывает приведенное выше америндейское значение реконструируемой праформы.
Образ Яйца (именно так, с заглавной буквы) — это не просто один из естественных символов круглости, но вселенских масштабов мифологема. Мировое Яйцо — основа универсальной космогонической модели, одной из самых распространенных. Связь учений о Мировом Яйце с генезисом сакральных архитектурных форм (буддийской ступы, купольных конструкций) неоднократно подчеркивает в своей упоминавшей выше монографии Н. Л. Павлов. Приводит он и примеры, когда архитектурная морфология отдельных произведений религиозного искусства полностью определяется этой идеей: готическая курильница в виде яйца, оформленного как фасад собора и помещенного в чашу потира; «архитектурные» пасхальные яйца К. Фаберже — «возможный рецидив архаического ритуала вскрытия Мирового Яйца в связи с весенним праздником возрождения жизни»{287}. Так почему бы не предположить, что само Мировое Яйцо и было для древних архетипом протохрама?
Именно яйцевидным предстает храм мистерий в алхимическом трактате Зосимы Панополитанского (предположительно 2‑я пол. IV в.). Причем «божественный Зосима» этот сюжет характеризует как краткое введение для того, кто кто вступает на путь Делания, как как откровение тайных знаний: «…и обретешь откровение потаенных речений, ставших явными» (CAAG III. I. 6). Итак, описание мистического храма алхимиков, которые, как мы уже имели возможность убедиться, порой действительно сохраняли в своих текстах образы исключительно архаичные.
«… Устрой монолитный храм (ναόν), видом подобный белилам и алебастру, из проконнесского мрамора, ни начала не имеющий, ни конца в здании своем, внутри же имеющий источник чистейшей воды и свет, превосходящий солнечный. Обследуй же, где находится вход во храм, и возьми в руки свой меч, и так взыскуй входа. Ибо стеснен проход в том месте, где открывается вход; и дракон простерся у входа, охраняя храм. И, одолев его, прежде всего принеси его в жертву, и сними с него кожу, и, взяв плоть его вместе с костями, расторгни члены и, сложив члены вместе с костями к устью (στόμιον) храма, сделай из них лествицу, и взойди, и вступи, и обретешь там взыскуемую вещь» (CAAG III. I. 5).
Упоминание дракона, стерегущего извивами своих колец круглый (без начала и без конца «в здании своем») и белоснежный алхимический сосуд-храм, означает, что он помещен в центр алхимического лабиринта. И мистическое убиение дракона указывает на классический змееборческий миф, получающий духовно-алхимическое и теменологическое осмысление. Алхимическое Делание ассоциируется с образом яйца-храма и контекстуально, в свете приведенного отрывка из Зосимы, и вербально (омонимия возводилась александрийскими авторами в ранг морфологического принципа): ωόν — и яйцо, и делание. В латинской алхимии Яйцо, Imago Mundi et Imago Templi, образ мира и образ храма, сближается еще и с символом Философского Камня: «Lapis… vocatur Ovum propter rotunditatem… vel quia gerit formam et figuram maioris Mundi, qui est sphaericae figurae et omnia in inferiora sub se continet» — «Камень… называется Яйцом вследствии круглости… или потому, что имеет форму и очертания Макрокосма, каковой сферических очертаний и все внутри себя содержит»{288}.
