Не щадя наказаний и угроз для воевод недобросовестных, Петр не отступал ни пред какою мерою, когда нужно было наградить хорошего воеводу. Вот любопытная царская грамота, посланная в 1698 году к иркутскому воеводе Ивану Николаеву: «По нашему указу отпущен в Сибирь в Нерчинск воеводою брат твой стольник наш Самойла Николаев и, будучи в Нерчинску, нам служил со всякою верностию, и радетельною своею правою службою перед нижними нерчинскими воеводами собрал в нашу казну многую прибыль, и тамошних жителей русских и сибирских городов раз личных торговых людей свидетелями своего христианского благочестия учинил, и никакой жалобы ни от кого на себя не оставил, и тамошней нашей дальней стране, для таких своих добрых плодов, нам, великому государю, зело был надобен и прибыточен. И в нынешнем году явился в Сибирском приказе брата твоего Самойлы человек и сказал: в прошлом году брат твой Самойла Николаев в Нерчинске умер, а после него остались дети, стольники Иван да Михайла. И мы, великий государь, пожаловали племянника твоего Ивана Самойлова сына Николаева за службы отца его, невзирая на его несовершенные лета, велели ему быть на месте отца своего в Нерчинском воеводою; а для его молодых лет с ним быть с приписью подьячим нерчинскому сыну боярскому Луке Кочмарову, для того что брат твой об нем, Луке, что он человек добрый и радетельный, свидетельствовал».
И в Европейской России в описываемое время монастыри не представляли много назидательного; тем более можно было опасаться соблазна отсюда в безнарядной Сибири: в 1698 году Петр запретил Енисейского уезда ссыльным и пришлым монахам строить вновь монастыри, запретил давать им земли без указа, «для того что в Сибири мужских и женских монастырей, где всякого чина православным христианам постригаться и спасаться, довольное число есть».
Мы видели, что и при прежних великих государях много писалось указов о прекращении воеводских и других злоупотреблений в Сибири; но указы эти мало помогали; теперь, как видно, повеял новый дух от живых людей, и оживилась мертвая буква указа. Виниус, ведению которого поручен был Сибирский приказ, счел возможным в начале 1698 года порадовать царя хорошими вестями из Сибири; Петр отвечал: «Пишешь о сибирском поведении, что от воевод чинится лучше, нежели прежде, и то слава богу!» Нельзя думать, что Виниус похвастался, потому что вслед за тем он уведомил государя о новой беде для несчастной Сибири от табачного откупщика Орленка. Петр отписал Ромодановскому: «Писал ко мне Виниус, жалуясь на Орленка и товарищей его во всяких насильствах и убийствах в Сибири: и то изволь своим премудрым разумом розыскать, чтоб тамошние дикие краи к какому смущению не пришли». Эта внимательность и быстрота распоряжений, исходивших от людей сильных, всего лучше объясняют нам, почему от воевод в Сибири стало чиниться лучше, чем прежде.
Неослабная внимательность правительства нужна была и относительно козацких украйн Европейской России на Дону и на Днепре.
Мы видели, что козаки-раскольники ушли с Дона к шевкалу и враждебно действовали против своей родины. Осенью 1696 года 27 из них встосковались по ней, тайком ночью ушли от шевкала на Терек, откуда воевода отправил их в Астрахань; в числе их было шесть человек с женами и детьми, два монаха и две монахини.
Государь велел сказать им указ: «Вы, забыв бога, великому государю изменили, ушли с Дону к шевкалу, выходили на море для воровства и под Тереком всяких людей разбивали, грабили и убивали за такое воровство и измену довелись вы смертной казни; но великий государь вины ваши велел вам отдать и отпустить всех с же нами и детьми на Дон по-прежнему».
Но главная беда была не от тех, которые бежали с Дона, а от тех которые бежали на Дон.
Еще в 1690 году стольники, стряпчие, дворяне московские жильцы рязанские, шацкие, ряжские помещики и дворяне городовые, рязанцы, мещеряне, ряшане, копейщики, рейтары и дети боярские, мурзы, татары и солдаты выборных полков подали подписную челобитную: «Бегают от нас люди и крестьяне с женами и с детьми на Дон, и на Хопер, и на Медведицу беспрестанно многие села и деревни запустошили, домы, животы, лошадей и всякую рухлядь без нас, как мы бываем на службах и в отъездах грабят, остальных людей и крестьян наших подговаривают, жен и детей наших в избах и хоромах заваливают колодами, детей наших режут и побивают до смерти и в воду, ругаясь, сажают. Теперь мы от этого побегу разорены без остатка, а государевой службы отбыли и за этих беглых задворных людей и крестьян платим ямские и рублевые деньги и стрелецкий хлеб и делаем городовые поделки». В том же году Алексей Мосолов бил челом, что, когда был он в крымском походе, беглые его люди, пришедши с Дона, разрезали на куски шестилетнего сына его и бросили в воду, именье разорили без остатка.
Вследствие этих челобитен сделан был допрос атаманам; те отвечали: «Беглые люди из дворцовых волостей и помещичьи и посадские из украинных городов приходят с женами и детьми на Дон. на Хопер и на Медведицу и живут по своей воле, а пропускают их из украинских городов воеводы и приказные люди из взяток, а если б они не пропускали, то не только с женами и детьми, и одному пройти было бы нельзя». Пошли к украинским воеводам и приказным людям государевы грамоты с великим подкреплением, чтоб беглых людей не пропускали за черту, поделали заставы; на Дон пошла грамота, чтоб козаки вперед к себе беглых людей на реку не принимали, и старых посельщиков велено им сбить и выслать на прежнее жилище; воров и убийц крестьян Мосолова велено сыскать и выслать на Коротояк.
Но как готовы были козаки выдавать беглых – видно из следующего: в конце 1697 года калмыцкий тайша Мункотемир дал знать царицынскому воеводе, что от него бежали на Дон в Паншин городок улусники его, 25 кибиток. Воевода послал сказать паншинскому атаману, чтоб выдал беглых по прежнему царскому указу которым под смертною казнию запрещено было принимать калмыков, чтоб не было никаких задоров и ссор с тайшами. Козаки отвечали воеводскому посланцу: «Калмыцких выходцев не отдадим и отдать нам их нельзя, и вперед их принимать станем; к нам писано из войскового Черкасского городка, чтоб таких уходцев принимать, от погонщиков и от всяких людей оберегать и в обиду никому не давать; царский указ прислан на Царицын к воеводе, а не к нам, у нас такого указа нет, а царицынскому воеводе мы не послушны; и если калмыки придут к нам за своими уходцами войною, то мы их не отдадим и драться за них станем».
Начиналась усиленная работа, усиленная служба; но многие не хотели усиленно работать и служить, и побеги на Дон усиливаются. В продолжение 95, 96, 97, 98 и 99-го годов воеводы и приказные люди белгородского и севского полков доносят, что полковые, городовые, всяких чинов служилые и жилецкие люди, их дети, свойственники и крепостные люди и крестьяне, не хотя служить государевой службы и податей платить, не хотя быть у строенья морских судов, у стругового дела, у лесной работы, в кормщиках, гребцах, на плотах, бегут в донецкие козачьи городки; в 1699 году из одного Воронежского уезда бежало около 330 дворов. Опять грамота на Дон – беглых не принимать, а старых уходцев сыскать и доставить на прежние места жительства на своих козачьих подводах, потому что «вы тех беглецов принимали без нашего указа».
Но мало того, что царь требует нарушения основного козацкого обычая, требует, чтоб не принимали новых беглецов и высылали назад старых, он заставляет самих козаков работать для общего дела; Петр взял Азов, закрепил этим реку Дон за Россиею; но с Азовом нужны частые и беспрепятственные сообщения, нужно доставлять туда всякого рода запасы для ратных людей, и вот Петр посылает дворянина Шатнева осмотреть реку Дон от Коротояка вниз до Азова и водяной ход очистить жителями козачьих донских городков, чтоб тою рекою корабельному ходу никакой остановки не было. Остановки бывали разного рода: так, например, в 1698 году кормщики и гребцы, шедшие Воронежем и Доном на судах в Азов с хлебными запасами, бросили суда в козачьих городках и разбежались, а козаки и разных чинов жители развезли хлеб по себе.
Государь, и такой государь, как Петр, разумеется, не мог равнодушно смотреть на подобные явления, и неудовольствия на великой реке увеличивались: мы увидим следствия, когда недовольные получат вождя.
С Днепра приходили также тревожные известия.
В августе 1696 года киевский воевода князь Борятинский отправил к русскому резиденту в Польше дьяку Никитину стародубца Суслова с двумя рейтарами для вестей. Этот Суслов привез Никитину свои вести: «У поляков намерение совершенное, чтоб Украйну к себе превратить, и посылки у них к гетману Мазепе частые: так, нынешнею весною проехал к гетману от короля посланник вместе с греками, будто купец. Начальные люди теперь в войске малороссийском все поляки, при Обидовском, племяннике Мазепы, нет ни одного слуги козака. У козаков жалоба великая на гетмана, полковников и сотников, что для искоренения старых козаков прежние их вольности все отняли, обратили их к себе в подданство, земли все по себе разобрали: из которого села прежде выходило на службу козаков по полтораста, теперь выходит только человек по пяти или по шести. Гетман держит у себя в милости и призрении только полки охотницкие, компанейский и сердюцкие, надеясь на их верность, и в этих полках нет ни одного человека природного козака, все поляки. Прошлого лета Киевского полка козаки в Запорожье полковника своего Мокеевского, за его к ним налоги, чуть не убили. Гетман в нынешнем походе стоял полками порознь, опасаясь от козаков бунта; а если б все полки были в одном месте, то у козаков было совершенное намерение старшину всю побить. Козаки говорят, что если б у них были старые вольности, то они бы одни Крым взяли; а если нынешнего гетмана и урядников-поляков не отменят, то не только что Крым брать, придется быть в порабощении от Крыма и от Польши. Киевского Кирилловского монастыря игумен Иннокентий тайно пересылается с Шумлянским, а в Батурин ездит мало не каждую неделю; из киевской приказной избы ходят к игумену двое подьячих, Налетов и Фатеев, беспрестанно, а игумен присылает к ним запасы, пиво и вино бочка ми». Суслов покончил свои вести словами, что об ином он и говорить не смеет, разве самому великому государю изустно донесет.
