Ознакомительная версия.
Генерал-губернатору и Городской думе Овсянников был известен как щедрый благотворитель: на его деньги разбит сквер с фонтанами, получивший официальное название Овсянниковского, он построил и содержал инвалидный дом своего имени. Интендантских чиновников Степан Тарасович держал на регулярном и большом жалованье. Особенно благополучно складывались его отношения с полицией.
Степана Тарасовича называли хлебным королем, и он действительно обладал в этой сфере огромной властью. Бывший бурлак при случае запросто вынимал из-за голенища сапога по три миллиона рублей. В Рождественской же части, где жил он с многочисленным семейством и приказчиками, где помещались овсянниковские амбары и овсянниковская пристань, он был, как говорится, и царь, и бог, и воинский начальник. Пристав (начальник местной полиции) Тарасов только в 1874 г. получил от него 12 тысяч рублей серебром – на эти деньги можно было бы содержать двух генерал-аншефов. Само здание Рождественской полицейской части построено было на деньги Овсянникова.
Поэтому до того, как за дело взялась петербургская прокуратура, Овсянников был неприкасаем для правоохранителей. Он собственноручно избивал до полусмерти не угодивших ему своих и чужих приказчиков, не платил долги, если не считал это нужным, торговать хлебом на пристани могли только те, кто относился к Степану Тарасовичу с надлежащим почтением – иначе им не давала жить полиция, или вдруг загорался амбар с мукой.
Он был миллионер и коммерции советник, но с подчиненными и домашними оставался бурлаком. В то время слово «бурлак» было синонимично «грубияну». Вспомним у Пушкина: «В сраженье трус, в трактире он – бурлак».
Овсянников не давал спуска и своим четырем уже взрослым сыновьям. За малейшую провинность он хватал их за волосы, таскал по полу, приподнимал избитого в воздух и швырял в угол, как котенка. «Пусть трепещут родителя», – говаривал он при этом. Роман Овсянников не выдержал постоянных издевательств и выстрелил в отца: «Я убью этого варвара; лучше жить в каторге, чем дома».
Степан Тарасович пятнадцать раз состоял под судом и всякий раз бывал оправдан. Если бы он захотел, дело сына тоже было бы замято. Но он потребовал для сына вечной каторги, а когда другой его сын Федор, подросток, пошел к Роману в тюрьму на свидание, Степан Тарасович избил его до потери сознания, и убил бы, наверное, если бы его уже бесчувственного не отняла жена.
5 апреля 1875 г. в палаццо Овсянникова нагрянули следователи во главе с Кони и Книримом. Миллионер встретил их при полном параде: в генеральской шинели с орденом. Огромный старик, косая сажень в плечах, руки-лопаты, нос величиной с кочан цветной капусты. Очки его были подняты на лоб, а глазищи ходили кругом. Он бросал свирепые взгляды. Овсянников не ожидал ни обыска, ни тем более ареста, и не готовился к ним. Между тем, изъяты были любопытнейшие документы, например, список, озаглавленный «Опись экстренных» – отчет о взятках инженерам, писарям, казначеям интендантства, смотрителям магазинов (хлебных складов), вахтерам на сумму 41 460 руб. 26 коп. После допроса Овсянникова Кони принял решение арестовать подозреваемого, иначе при своих средствах и связях тот мог бы влиять на свидетелей и уничтожать улики. Миллионер был взбешен: «Да вы шутить что ли изволите? Меня под стражу? Первостатейного именитого купца под стражу? Нет, господа, руки коротки! Овсянникова! Восемнадцать миллионов капиталу! Под стражу! Нет, братцы, вам этого не видать!» В конце концов, он понял, что ареста не миновать, и смирился.
Но и под стражей Овсянников оставался крепким орешком для следствия. Свидетели на очных ставках, когда отвечали на его вопросы, кланялись и говорили: «Так точно, Ваше превосходительство». Управляющий мельницей купец Левтеев и сторож Рудометов, которые, по мнению Длинного Фридриха, собственно и осуществили поджог, признательных показаний не давали. Не было и прямых улик. В защиту Овсянникова выступили газеты, указывавшие на его многочисленные дары городу, его интересы отстаивали лучшие столичные адвокаты. «Получив гонорар неумеренный, восклицает присяжный поверенный: перед Вами стоит гражданин чище снега Альпийских вершин», – писал о таких адвокатах и таких клиентах Некрасов.
Кто знает, чем бы все это кончилось, если бы в осуществлении правосудия не были заинтересованы люди и учреждения, не менее влиятельные, чем Овсянников.
Как уже было сказано, первоначально паровой мельницей владел купец Фейгин. По условию договора тот, кто был хозяином мельницы, одновременно получал подряд на поставку ржаной муки войскам Петербургского военного округа сроком на девять лет. Подряд ушел к Фейгину, но на счастье Степана Тарасовича, тот оказался плохим коммерсантом. Овсянников опутал Фейгина долгами, тот разорился и передал подряд все тому же Степану Тарасовичу.
Однако до военных скоро дошли сведения, что Овсянников их обманывает. Рожь, купленную по дешевке, он продавал налево, а в армейские магазины вместо высококачественной муки с паровой мельницы поставлял низкосортную, приобретенную на стороне за копейки. Министр Милютин, узнав об этом, решил больше с Овсянниковым дел не иметь. Кончится оговоренный сроком подряд – и шабаш.
Но у Фейгина был и еще один кредитор – самый большой в России коммерческий банк – Волжско-Камский. Поручителем перед банком выступал член его правления, знаменитый предприниматель, не уступавший Овсянникову ни в богатстве, ни во влиятельности – Василий Александрович Кокорев. В итоге Фейгин, Кокорев и Овсянников стали совладельцами мельницы, фактически же делами на ней заправлял Овсянников, а Кокорев был гарантом для военного министерства.
Но Овсянников решил облапошить и самого Василия Александровича Кокорева. У них было договорено, что он выкупит долю Фейгина за 700 тыс. рублей. Тогда Фейгин сможет отдать свой долг Кокореву и банку.
Аукцион по продаже доли Фейгина интригами Овсянникова был в последний момент назначен вместо двух часов дня на раннее утро. Кокорев любил поспать до полудня, без него все равно ничего не решалось. Но когда в тот день он приехал в аукционную камеру, оказалось, что торги прошли без него. Овсянников выставил себе фиктивных конкурентов и купил долю Фейгина за 100 тысяч. Когда же возмущенный Кокорев обратился за разъяснениями, Овсянников предложил ему триста вместо семисот и ни копейки больше.
Кокорев подал на Овсянникова в суд и опротестовал состоявшиеся торги – теперь у него появились все шансы лишить Степана Тарасовича мельницы, а значит, и подряда.
Человек старого закала, Овсянников не желал и не умел менять привычную сферу деятельности. Но время менялось, в министерствах сидели новые чиновники, на рынок выходили банки, судоходные компании, иностранцы.
Русское зерно завоевывало европейские рынки, оно становилось главным продуктом русского вывоза. В 1850-е годы, когда Овсянников стал миллионером, Россия вывозила в среднем 35 тыс. пудов пшеницы и 11 тыс. пудов ржи, в 1870-е пшеницы вывезли 100 тыс. пудов, а ржи – 68 тыс. Города Германии и Англии росли, им требовалось все больше и больше продовольствия, а аргентинское, американское, канадское зерно еще не вышло на европейский рынок. Для хлеботорговли наступало золотое время, но Овсянников не желал приспосабливаться – только зерно и только казне. Ему было уже 74, так он жил десятилетиями, в этом деле не знал соперников.
Он рассчитывал на то, что если мельницы не будет, военное министерство смирится с прежним качеством поставок – мукой, помолотой на других мельницах. Ее он сумеет купить по дешевке, а продать интендантству втридорога. Убытки же за мельницу ему заплатят страховые компании.
Кони и Книрим скрупулезно восстановили день за днем, минуту за минутой все, что происходило на мельнице Фейгина непосредственно перед пожаром. Незадолго до пожара Овсянников застраховал мельницу на значительную сумму. По приказу управляющего Левтеева работы на мельнице были остановлены. Хотя мука для войск еще не была заготовлена, зерно усиленно вывозили с мельницы. Из всех противопожарных резервуаров выпустили воду.
Весьма подозрительно было и поведение Овсянникова сразу после пожара. Николай Лесков, автор «Левши» и «Очарованного странника», в тот день 2 апреля находился у своего хорошего знакомого Василия Кокорева в его роскошном особняке на Английской набережной. Лесков рассказал следователям, что Овсянников приехал к Кокореву и, играя словами (была Масленица), сообщил, что они-де сегодня на мельнице блинцы пекли, да те подгорели. Он был при этом доволен и даже весел.
В конце ноября 1875 г. перед судом присяжных предстало трое обвиняемых – коммерции советник Овсянников, управляющий его мельницей второй гильдии купец Левтеев и сторож Рудометов. Зал окружного суда был переполнен: великие князья, министры, купечество, пресса, наконец, судебные психопатки – особая категория дам, не пропускавших ни одного громкого уголовного процесса. Многие, особенно из среды хлеботорговцев, были убеждены – Овсянников снова выйдет сухим из воды: «Он ведь у нас сотенный: всех судей продаст и выкупит». Немецкий юмористический журнал сообщал: «Из Петербурга пишут, что восемнадцатикратный миллионер Овсянников предстал перед судом. Непостижимо. Или у него вовсе нет восемнадцати миллионов, или на днях мы услышим, что семнадцатикратный миллионер Овсянников освобожден в зале суда».
Ознакомительная версия.
