Ознакомительная версия.
Уникальный в своем роде пример, разбираемый Яной Лариной, представлял собой Генрих Фик29.Как известно, составление проектов входило в его должностные обязанности: Фик по поручению царя добывал тексты зарубежных (в первую очередь шведских) нормативных актов и на их основе вырабатывал предложения по организации системы государственного управления в России. С одной стороны, в силу институциализации и рутинизации его прожектерских функций Петром термин «прожектер» оказывается парадоксальным образом неприменимым к Фику. С другой стороны, анализируя «Реляцию, каким образом молодые графы, бароны и шляхтичи в Швеции к государственным службам воспитаны и потом употреблены бывают» и другие документы Фика, посвященные образованию,Я.И.Ларина показывает наличие у прожектера вполне определенной последовательной точки зрения на организацию службы и обучение дворянства, не совпадавшей в своей базовой идеологии с представлениями Петра и последовательно проталкивавшейся Фиком в его записках. Однако если у Епифания Тихорского, А.А. Курбатова или у еще одного известного образовательного предпринимателя Магнуса Вильгельма фон Нирота30 были в распоряжении ресурсы как частные, так и государственные, для реализации образовательных проектов, то у Фика их не было и быть не могло. Немаловажно и то, что предлагавшиеся им подходы носили системный характер и не могли быть реализованы в рамках отдельно взятого института.
Особую главу в истории образовательного прожектерства послепетровской эпохи представляет собой деятельность Андрея Ивановича Остермана, фигурирующего в нашем сборнике сразу в нескольких работах. Надо сказать, что роль этого ведущего государственного деятеля Петровской и особенно послепетровской эпохи в выработке содержательных предложений по внутриполитическим вопросам вообще изучена мало: прежде всего в литературе за Остерманом закрепилась репутация опытнейшего придворного и аппаратчика, признается его роль в формировании внешней политики. Между тем не секрет, что его перу или перу его сотрудников принадлежат и многочисленные, но пока недостаточно изученные предложения по самому широкому кругу вопросов и проблем внутреннего благоустройства государства31. Образование было одной из тем, которой Остерман последовательно и активно интересовался. Известно, что именно он на исходе царствования императрицы Екатерины I был назначен руководить образованием Петра II, и в публикуемой ниже работе Галина Смагина и Майя Лавринович показывают, что назначение это не было простой формальностью. Мы видим, что Остерман глубоко погружался в работу по подготовке учебного плана и учебных пособий для юного императора и что конфигурация и содержание этих материалов, ход их создания определились в первую очередь именно пересечением и взаимным наложением интересов и конъюнктур министра и привлекавшихся к этой работе академиков.
Особенно важен для понимания как этих интересов, так и антропологических основ политики, проводившейся Остерманом и аннинским правительством в целом, публикуемый в нашем сборнике проект реформы Морской академии, разработанный или самим министром, или по его поручению. Как представляется, именно в этом документе наиболее емко отразился комплекс представлений о педагогике, организации службы и природе человека, характерный для немецкого круга правящей элиты аннинского царствования32. Бросается в глаза, что представления эти смыкаются в том числе и с представлениями Фика, и наоборот, как кажется, плохо стыкуются с петровской антропологической парадигмой. С этой точки зрения требует более пристального внимания деятельность Остермана при Петре: возможно, следы формулируемых им в 1730-е годы представлений обнаружатся и в более ранних документах, к выработке которых он имел отношение. В этом случае мы могли бы увидеть за монолитным фасадом петровского реформаторства многоголосие идей и представлений, позволяющее отойти от восприятия сподвижников Петра как безгласных исполнителей его воли. Характерно, что в педагогическом отношении проект реформы Морской академии отражает прежде всего именно теоретические воззрения Остермана и мало соотносится с практическими потребностями флота и видением современных ему моряков: достаточно сравнить его, например, с более поздним проектом РимскогоКорсакова.
Наконец, анализируя эволюцию подходов к вопросу об образовании дворянства в елизаветинской Уложенной комиссии 1754–1761 годов, Михаил Киселев показывает определяющую роль, которую сыграл в этом процессе Иван Иванович Шувалов, опиравшийся в своей деятельности на клан Шуваловых и в целом на ту группировку сановников, которая пришла к власти результате «бюрократического переворота» 1760 года. Первоначальный состав Комиссии, утвержденный в 1754 году, ограничился сугубо кодификаторской ролью, сведя воедино существующие на тот момент нормы, регулировавшие обучение и поступление на службу молодых дворян, и не предлагая никаких новаций. Не получила Комиссия никаких указаний и «сверху»: ни со стороны правительства в лице высших государственных органов, ни со стороны императрицы. Ситуация изменилась после назначения фактическим главой Комиссии Романа Илларионовича Воронцова, получившего, как он сам хвалился, полномочия переформировать ее состав. Назначение Воронцова сенатором и членом Комиссии было прямым следствием «бюрократического переворота», одним из организаторов которого был как раз И.И.Шувалов: если Воронцов включился в работу Комиссии 29 сентября 1760 года, то уже 3 ноября того же года Шувалов подал в Сенат доношение, в котором довольно резко критиковал образовательный уровень и моральные качества современного ему дворянства. Неудивительно, что, начав работу в новом составе, Комиссия решила пересмотреть ранее подготовленный проект соответствующей главы и подготовить новый, уже на основании меморандума Шувалова, что и было сделано уже к концу 1761 года.
М.А.Киселев отмечает, что в целом И.И.Шувалову не было свойственно стремление к богатству или занятию должностей в официальной иерархии, а «своеобразная посредническая функция фаворита делала его положение устойчивым и без „прожектерской“ деятельности, в отличие от П.И. Шувалова». Вместе с тем к этому времени Шувалов уже выступил в качестве патрона при создании Московского университета и Академии художеств, обеспечив их создание и возглавив их. Можно сказать, что здесь речь об особой стратегии: вместо того чтобы вступать в конфликт с ведущими сановниками за место в существующей иерархии государственной службы и отвоевывать у кого-то из них контроль над одной из имеющихся отраслей управления, Шувалов использует свой фавор для конструирования, фактически создания с нуля особой сферы деятельности для себя – культурно-образовательной. Эта стратегия позволяла ему избежать аппаратных конфликтов с другими сановниками и занять особое место в иерархии власти: контролировавшиеся им учреждения не были вписаны в устоявшуюся систему управления, но стояли как будто особняком, имели исключительный характер, что позволяло Шувалову как их руководителю оставаться вне непосредственного политического контроля со стороны высших органов государственной власти и, опираясь на свое положение фаворита, контактировать напрямую с императрицей. Таким образом, подача
Шуваловым меморандума о дворянском образовании в 1760 году и предполагавшееся закрепление заложенных в нем принципов в готовившемся Уложении, с одной стороны, была, как отмечает Киселев, попыткой использовать особое положение, занимаемое фаворитом в 1760–1761 годах, для реализации его идеалов в области образования, а с другой – означала установление Шуваловым законодательных рамок для выбранной им для себя сферы государственного проектирования.
Публикуемые в данном сборнике источники и научные работы не могут, конечно, претендовать на исчерпывающее раскрытие роли прожектерства в становлении институтов вообще и новых образовательных учреждений в частности в России первой половины XVIII века. Нашей задачей было лишь привлечь внимание к роли прожектеров, «административных предпринимателей», в создании раннемодерного государства. Реформы Петра и его преемников традиционно описываются как результат усилий самого монарха или воплощаемого им абстрактного государства. Однако при более внимательном рассмотрении оказывается, что ландшафт этих реформ во многом определялся именно усилиями конкретных агентов изменений, индивидуальных игроков и создаваемых ими коалиций, а пресловутые «прожектеры» представляли собой лишь частный случай таких агентов изменений. По-другому и быть не могло: несмотря на миф о всемогущем и вездесущем Петре, собственноручно создающем, подобно Пигмалиону, новую Галатею – Россию, любой раннемодерный монарх, а не только Петр, обладал весьма и весьма рудиментарным государственным аппаратом. В этих условиях централизованное государство в определенном смысле росло и строилось именно посредством прожектерства: прожекты служили теми кирпичами, а то и целыми секциями, из которых составлялось его здание.
Ознакомительная версия.
