Так что же, все эти отчаянные мужики руководствовались лишь стремлением разбогатеть? Вот эту версию нужно моментально отбросить. Поскольку о судьбе практически всех сибирских первооткрывателей известно достаточно.
Человек алчный, быстренько сколотив состояньице, плюнул бы на новые путешествия, убрался восвояси в Россию и зажил барином. Но в том-то и заключается доподлинная историческая правда, что никто из них вовсе и не стремился нажить «палаты каменные»! Едва вернувшись из смертельно опасных странствий и даже прикопив малость соболишек, отправлялся вновь и вновь в те дикие места, где уже не приходилось ждать ни малейшей выгоды. Сохранившиеся «отписки» и «скаски» позволяют понять, что им пришлось вытерпеть. «Пошли мы все в гору, сами (т. е. без проводников, не зная дороги. — А. Б.), пути себе не знаем, холодны и голодны, наги и босы» — это Дежнев описывает свой путь после кораблекрушения. «И мы, холопи государевы, на берег пометались душою да телом, хлеб, и свинец, и порох потонул, и платье все потонуло, и стали без всего» — это служивый Иван Нагиба, прошедший весь Амур и потерявший свои суденышки в Охотском море. Этот отчет только сто лет спустя отыщет в бумагах Якутского острога академик Миллер — как и бумаги Дежнева.
А какая выгода гнала в Даурию бывшего енисейского воеводу Якова Хрипунова? На теплом местечке сидел человек, мог бы, не утруждаясь, и далее набивать кубышку — но он, искусный рудознатец, отправился искать в тех местах месторождения серебра (не для себя, ясен пень, для державы). Умер по дороге, где-то возле устья Илима, похоронен незнамо где…
Так вот, сибирских первопроходцев обвиняли во множестве вполне реальных прегрешений: нахальным образом блудили с местными бабами, нападали друг на друга, друг друга грабили. Одного им никто и никогда не в состоянии был «пришить»: личной корысти — даже известные беспределыцики братья Ста-духины, с одинаковой беззастенчивостью вытрясавшие меха как из туземцев, так и своего же брата-казака, не в свой мешок их складывали, а добросовестно отправляли в «закрома Родины».
Те, кто не умер в пути от предельных лишений и счастливо избежал стрел и копий аборигенов, никакой такой особенной награды за свои труды не получили. Семен Дежнев последние годы жизни провел в Москве, долго выбивая из бюрократов свое законное жалованье — всего-то сто рублей (цена одной соболиной шкурки высокого качества). О его смерти сохранилась скупая запись в «окладной книге денежного, хлебного и соляного жалованья» Якутского острога: «Семен Дежнев в 181 году на Москве умре, и оклад его в выбылых»(То есть в 1689-м. Годы тогда считали «от сотворения мира», а не Рождества Христова.). Как уже говорилось, открытия Дежнева были забыты на добрых сто лет, пока бумаги не отыскал Миллер — но некоторые дежневские отчеты обнаружены в архивах лишь в… 1957 г. Раньше у историков руки не доходили.
Тараса Стадухина от щедрот государства пожаловали в казачьи атаманы — и не более того. Денежной награды не присовокупили. Упоминавшийся томич Иван Москвитин, открывший для России Охотское море, и его люди за свой поход опять-таки золотом не осыпаны: самого Ивана произвели в казачьи пятидесятники, его спутникам отвалили кому два рубля, кому пять, кому — кусок сукна на кафтан. Дальнейшие следы Моск-витина бесследно теряются.
Карты и чертежи, нарисованные в меру своего умения Дежневым, Стадухиными, Поярковым, Хабаровым и многими другими, неведомо куда завалились в архивах.
Пожалуй, одному Ерофею Хабарову относительно повезло: Царь жаловал его в «сыны боярские» (этот термин обозначал не боярских отпрысков, а достаточно почетное звание), дал в России несколько деревень «в кормление». Самое интересное, что Хабаров, став в результате этого человеком обеспеченным, снова стал рваться на Амур! Не отпустили…
Вот и выходит, что корыстолюбие не присутствует вовсе. Просто-напросто в характере всех этих людей было что-то, заставлявшее вновь и вновь выбирать именно такую дорогу. Иначе они, полное впечатление, уже не могли. Именно такая жизнь им нравилась, и другой они не хотели… Их тянуло в странствия, вот и все.
Между прочим, та же любопытная закономерность прослеживается в судьбах испанских конкистадоров. Особенно в этом плане интересна биография Эрнана Кортеса, завоевателя царства инков.
Выходец из семьи захудалых дворян (даже точное место его рождения и год до сих пор не установлены), он после всех своих подвигов собрал некоторое состояние, получил титул маркиза, пышное звание «генерал-капитана Новой Испании и Южного моря», поместья в Америке. Как выражался Абдулла: что еще нужно человеку, чтобы достойно встретить старость?
Но, вместо того чтобы в достатке и пышности прожигать жизнь, Кортес, будучи уже в солидном по тем меркам возрасте, вновь снаряжает корабли и пускается в плавание туда, где заведомо нет надежды отыскать новые, богатые золотом царства. Именно он открыл землю, которой дал название по-латыни «Ка-лида форнакс» — «раскаленная печь». Впоследствии его сократили и придали тот вид, который мы знаем и сегодня: Калифорния…
А далее — совсем интересно. Кортес, вопреки поверхностным представлениям о том времени, не вельможей-рабовладельцем стать стремится, а, наоборот, прилагает все усилия, чтобы создать новую страну, где испанцы и индейцы, роднясь и получив равноправие, станут новым народом. Именно Кортес вместе с монахами, доминиканцами и францисканцами, пробивает так называемые «Новые законы» короля Карла (1542 г.), которые запрещают обращение индейцев в рабство. Коренных жителей переводят на систему вассальных отношений — по которой живут и испанские крестьяне. В 1540 г. Кортес добивается от Рима особого указа, по которому инквизиция полностью прекращает работать против мексиканских индейцев. Добивается принятия законов, по которым собственниками земель в Мексике могут быть только те, кто живет там и сам ведет хозяйство (чем обозлил тогдашних земельных спекулянтов).
В конце концов испанская корона за него взялась всерьез. Земли Кортеса в Америке и его судоверфи конфисковываются. Пышный титул «генерал-капитана» — красивая декорация, и не более того. Кортеса не выпускают в Америку — чтобы, чего доброго, не вздумал устроить там бунт и отложиться.
Сохранилось письмо Кортеса королю: «…провел я сорок лет, недосыпая и недоедая во все дни. Я жил, не расставаясь с мечом, я подвергал жизнь мою тысяче опасностей, я отдал состояние мое и жизнь мою служению Господу, дабы привести в овчарню овец, не ведающих Святого Писания вдали от нашего полушария. Я возвеличил имя моего короля, прирастил его владение, приведя под скипетр его обширные королевства чужеземных народов, покоренных мною, моими усилиями и на мои средства, без чьей-либо помощи. Напротив, вынужден был я преодолевать препятствия и преграды, возводимые завистниками, сосущими кровь мою, покуда их не разорвет, подобно пресытившейся пиявке».
Под этим письмом, знай они о нем, смело могли бы подписаться Дежнев, Поярков, Стадухины, Хабаров и многие другие, вроде казачьего атамана Баранова, на собственные скудные средства снаряжавшего экспедиции и получившего от государства шиш с маслом. Особенно им, без сомнения, пришлись бы по сердцу такие слова Кортеса: «Дороже и сложнее защищаться от Ваших тиунов, чем завоевывать землю врагов. По крайней мере, мои тяготы и труды доставили мне одно удовлетворение — удовлетворение исполненного долга, без которого я не знал бы покоя в старости…»
Кортес просил одного — вернуть то, что отобрали. Не вернули, к королю письмо так и не попало. Мелкий секретарь, один из «тиунов», наложил резолюцию: «Отвечать нет оснований». Письмо сохранилось.
В своем завещании Кортес просил построить в его бывших владениях женский монастырь, а также университет, «дабы Новая Испания имела собственных мужей ученых». Отказали. Вышедшая вскоре биография Кортеса была тут же высочайше запрещена.
Нет, не золота и роскоши искали все эти люди… Горький парадокс истории в том, что они, и русские, и испанцы, прокладывали дорогу еще и той самой тупой бюрократии, которая, водворившись на новых землях, не думала ни о чем другом, кроме своего кармана. Я уже вспоминал о «шалостях» сибирских воевод. Расскажу еще и о колоритной парочке томских — Матвее Ржевском и Семене Бартеневе.
Прохвосты были такие, что каторга по ним рыдала горючими слезами. Еще только ехавши к месту своего назначения, взялись «ясачных инородцев» «пытками пытати», отбирать все подчистую — не только шкуры, но и рыбу, масло, даже домашних собак. Обосновавшись в Томске, не только грабили туземцев, но и обращали их в холопы, а то и продавали. Однажды не выдержал даже сообщник воевод во всех грязных делах, томский подьячий Кирилл Федоров. В архивах об этом сохранилась подробная запись: «Тот Кирилка без шапки на улицу выскочил и орал и вопил и в сполошной колокол бил и являл на Семена да Матвея государево дело, де они Матвей да Семен служилым людям царскова денежнова и хлебнова жалованья не дают, а морят их голодом, а сами де тою государевою казной владеют и торгуют и называл их ворами, де от их воровства ясашные земли отложились и люди в городе умирали».
