Дантон слушал. Ага, значит, все-таки решились. Не слишком ли поздно, господа?..
Демулен запихнул пистолет за пояс, сорвал с дерева лист и прикрепил к своей шляпе. Это кокарда революции! Все следуют его примеру. Он спрыгивает со скамейки, узнает Дантона и пожимает ему руку.
– К Вандомской площади! Вперед!..
Толпа устремляется за своим вожаком…
Торжественное шествие.
Из музея восковых фигур притащили бюсты Неккера и герцога Орлеанского. Их несут впереди. Изображение Неккера держит почтенный старец с длинной седой бородой. Рядом шагает гордый хозяин музея.
Неккер… Герцог Орлеанский…
Дантон всегда симпатизировал герцогу. Ближайший родственник царствующего дома, этот принц не пользовался фавором при дворе и казался чуждым сословных предрассудков. Богатейший землевладелец, он был во многом солидарен с буржуазией. Депутаты податных смотрели на него как на своего.
Неккер… Герцог Орлеанский…
Шествие напоминает религиозную процессию. Лица у всех торжественно-спокойны. Кажется, сейчас грянет религиозный гимн…
Но нет. Грянули выстрелы.
Со стороны площади Людовика XV мчится кавалерийский отряд. Конники вихрем врезаются в толпу демонстрантов… Бюст Неккера падает на землю… Старик, схватившись за голову, медленно оседает…
Толпа с криками расступается.
Но парижане не покидают поля боя.
Отойдя к тротуарам, они быстро собирают камни и щебень.
– Нате, доблестные уланы, получайте подарки!..
У окон домов появляются сочувствующие. В незваных гостей летят поленья, цветочные горшки, битые тарелки…
Кавалерийский отряд, обескураженный слишком бурным приемом, заворачивает обратно…
– К оружию!..
Этот клич теперь раздавался повсюду. Первое нападение солдат стало сигналом ко всеобщему восстанию.
Призывно гудел набат.
Люди вооружались чем попало. Прежде всего опустошили арсенал. Потом взялись за магазины. В городе не осталось ни одной оружейной лавки, которая не вытряхнула бы своих недр. Кое-где владельцы лавок, воодушевленные общим энтузиазмом, сами раздавали ножи, ружья и пики. Были конфискованы все запасы пороха и селитры.
Звуки стрельбы долгое время слышались с Вандомской площади и площади Людовика XV,
Королевские войска сопротивлялись вяло, отдельные части переходили на сторону парижан. Народ одерживал победу.
К ночи барон Безанваль решил покинуть столицу.
В эту ночь вопреки обычному Дантон спал плохо.
Впечатления дня снова и снова вспыхивали в мозгу с необыкновенной силой. Беспокойные мысли не давали забвенья.
Теперь он был уверен: против народа придворная камарилья не устоит.
Лавина двинулась. Дантон ее видел. Волна народной ярости захватила даже его, адвоката при Королевских советах.
В конце концов его место среди тех, кто боролся за свои права, за свободу.
Свобода!..
Это слово, такое короткое и такое могучее, теперь ослепляло Дантона.
Как он был близорук, как наивен, когда цеплялся за свои жалкие привилегии!..
Да и какие это, к черту, привилегии?
Он может, конечно, заработать кучу денег. Но что дадут ему деньги в обществе, где податные бесправны? Пусть он тщеславно величает себя «господином д'Антоном». Все равно каждый аристократишка, любой промотавшийся дворянчик может его безнаказанно третировать и оскорблять.
В старом мире он никогда не станет человеком.
Он навсегда обречен играть третьестепенные роли.
Так зачем же ему, Жоржу Дантону, яростному и могучему Дантону, любящему жизнь и успех, жадно рвущемуся к большой деятельности, зачем ему держаться за старое?..
Свобода!.. Вот его кредо отныне!..
Он пойдет с Лусталло и Демуленом.
Он покорится революции и возглавит ее!..
Тринадцатого июля наряду с другими агитаторами уже выступает и Жорж Дантон.
Он выступает как глашатай революции.
Его громовой голос слышен повсюду.
Именно в этот день его увидел и услышал в церкви Кордельеров адвокат Лаво, который был настолько потрясен неожиданной встречей, что запомнил ее на всю жизнь.
К утру 14 июля Париж был в руках восставшего народа.
Лишь мрачная громада Бастилии нависала над Сент-Антуанским предместьем, напоминая, что победа еще не завершена.
Страшная крепость-тюрьма была последним убежищем контрреволюционных сил в столице. Она оставалась важным стратегическим пунктом в руках реакции. Ее комендант заготовил большое количество пороха, рассчитывая в положенное время нанести удар труженикам Парижа.
Но удар нанесли сами парижане.
В четыре часа пополудни после решительного и жестокого штурма Бастилия была взята.
Падение Бастилии было высшей точкой славных июльских событий.
Четырнадцатое июля стало первым днем революции: в этот день абсолютная монархия получила незаживающую рану.
До этого королю и старому порядку противостояло лишь буржуазное Собрание. Ораторы Ассамблеи потеснили аристократов и заставили двор пойти на тактические уступки.
Но этот враг не был страшен абсолютизму.
С крупными буржуа, на худой конец, можно столковаться.
Другое дело – народ. Это был могучий, несокрушимый враг.
Народ еще верил в короля, как верил и в своих депутатов. Но революционный инстинкт народа указал ему правильный путь: на провокацию он ответил восстанием, на попытку возврата к старому – низвержением оплота абсолютизма.
И двор отступил – что же еще ему оставалось делать?
Король расшаркался перед Собранием и вернул Неккера. Верховная власть санкционировала первый шаг революции и молчаливо признала факт взятия парижанами своей главной цитадели.
В штурме Бастилии Жорж Дантон непосредственного участия не принимал.
И тем не менее этот день для него оказался решающим: он вступил в народную милицию дистрикта Кордельеров. Он стал капитаном гвардии Свободы.
А на Бастилию он все же пошел, пошел один на один.
Правда, случилось это уже сутки с лишним спустя после ее взятия…
Капитан Дантон проявляет себя
Темная безлунная ночь. Париж спит. Спит и поверженная Бастилия. Сон ее тяжел и мрачен. Ее огромные башни как бы осели и поникли. Словно каменная громада знает, что жить ей осталось недолго.
Вчера казематы тюрьмы расстались со своими жертвами.
А через несколько дней она и сама исчезнет, по воле народа ее разрушат, разнесут по камням, сровняют с землей. И на месте ее появятся столб и надпись: «Здесь танцуют!»
Но пока крепость еще жива.
Новые парижские власти поставили во главе Бастилии своего человека, зажиточного избирателя Сулеса, которому дан строгий приказ никого не пропускать и ждать дальнейших распоряжений.
Избиратель Сулес горд своей миссией.
Комендант Бастилии – это что-нибудь да значит! Всякого забулдыгу на такую должность не поставят. Это знак расположения Ратуши и залог большой карьеры в будущем.
И Сулес старался изо всех сил: расставлял и проверял караулы, распекал солдат, ревизовал пустые камеры, посылал и принимал депеши.
Он не имел ни минуты покоя.
Честно говоря, он так хлопотал и суетился еще и потому, что немного трусил.
Гражданин Сулес отнюдь не считал себя суеверным.
Но жить в Бастилии… Особенно ночью!..
Здесь каждый скрип леденит душу. Каждый шорох наводит на мрачные мысли. Кажется, страшные тени прошлого обступают тебя…
Сулес глянул в окно.
Слава богу, рассвет уже близок. Да, тюремные часы бьют три раза. Надо пройтись, осмотреть наружные стены.
Когда комендант, сопровождаемый ординарцем, освещавшим ему дорогу, обошел крепость и приблизился к подъемному мосту, он услышал шум голосов и стук копыт.
При свете фонаря Сулес увидел группу всадников человек в сорок. На кавалеристах были колеты народной милиции. Внимание Сулеса привлек крупный мужчина с густым голосом, находившийся впереди отряда. Он о чем-то разговаривал с другим, одноруким, видимо отдавая распоряжение. Однорукий подъехал прямо к коменданту.
– Кто здесь главный?
– Допустим, я. Что вам угодно и что означает это вторжение?
– Мне ничего не угодно, а вот мой начальник требует, чтобы его немедленно пропустили в крепость.
– Кто такой ваш начальник?
– Капитан Дантон.
Это имя ничего не сказало Сулесу. Пока он раздумывал, что ответить, капитан, потеряв терпение, приблизился. Физиономия Дантона не внушала Сулесу ни расположения, ни доверия.
– Я не имею права кого-либо принимать в Бастилии. Обратитесь в Ратушу и ходатайствуйте о специальном разрешении.
Дантона обуяла ярость. Он едва владел собой. Вначале он было хотел объяснить Сулесу, что явился сюда по распоряжению дистрикта Кордельеров и имеет поручение осмотреть внутренние камеры и казематы крепости. Но теперь вместо этого он переспросил издевательским тоном:
