Мы уже видели и увидим еще, как относительно надо понимать утверждение Шляпникова, что «одного намека» на помощь со стороны Парвуса «было достаточно для того, чтобы наши заграничные товарищи прекратили всякие отношения со всеми, кто имел какое ни будь отношение к Парвусу и ему подобным господам». Когда тот же Алексинский в середине 1915 г. на страницах эмигрантский печати («Свободная Россия») выступил с изобличением копенгагенской деятельности Парвуса, оно встретило решительный печатный отпор со стороны некоторых русских участников Института Парвуса! (Зурабов, Перазич и др.), протестовавших против клеветнических выпадов Алексинскаго и утверждавших, что они являются лишь научными сотрудниками парвусовскаго учреждения. Тогда разоблачения Алексинскаго вновь далеко не всем показались убедительными. Вот свидетельство не эмигранта, а упомянутого уже Гуревича (Смирнова), который был за границей (в Стокгольме и Копенгагене) по делам всероссийского Союза городов в декабре 1915 г. Он писал в цитированной статье: «Между прочим, я получил возможность ознакомиться с брошюрами Алсксинскаго, в которых последний совершенно неубедительно обвинял Парвуса и некоторых его товарищей в том, что они состояли агентами Германии, и с коллективным печатным протестом против Алексинскаго, группы эмигрантов, среди которых были старые видные деятели соц.- демократии люди, несомненно, честные и беззаветно преданные нашему общему делу. Кроме того, некоторые другие эмигранты, отрицательно относившиеся к коммерческой деятельности Парвуса, с негодованием отвергали обвинения Алексинскаго, которые они называли клеветническими и преступными». Дело в том, что некоторые специфические черты натуры Алексинскаго, формы его писаний, действительная неразборчивость в средствах политической борьбы лишали автора разоблачений необходимого морального авторитета. Разоблачения опирались на невесомые доказательства - их можно было бы отнести в известной части к числу эмигрантских сплетен, ходивших уже тогда о работе ленинцев при поддержке военных и политических властей Австрии и Германии. На эту связь указывали слухи об условиях, при которых происходила в Швейцарии вербовка среди социалистов «сотрудников» Научного Института Парвуса. Плехановец Киселев, живший в Цюрихе, сообщал, например, что этим сотрудникам гарантировался свободный проезд из Швейцарии через Германии и что им давались при соучастии все того же Грейлиха специальные рекомендации в германские консульства[21]и т.д. Солидность разоблачений подрывал и тот факт, что с момента создания в Париже среди русских социалистов объединенного оборонческого органа «Призыв», куда вошел от плехановской группы н Алексинский, для разоблачений больше не оказалось места - очевидно, и здесь эти разоблачения не представлялись доказательными.
Если Гуревич до непосредственного прочтения «Die Glocke» сомневался в роли Парвуса, то последняя как будто не вызывала никаких сомнений у большевиков После июльских дней 17 г., когда против них были выдвинуты уже конкретные обвинения, Ленин, Зиновьев и Каменев в коллективном письме, напечатанном в «Новой Жизни» 11 июля, говорили: «приплетают имя Парвуса, но умалчивают о том, что никто с такой беспощадной резкостью не осудил Парвуса ещё в 15 г. как женевский «Социал-Демократ», который мы редактировали и который в статье «У последней черты заклеймил Парвуса, как ренегата, лижущего сапоги Гинденбурга»… «Всякий грамотный человек знает или легко может узнать, что ни о каких абсолютно политических и иных отношениях к Парвусу не может быть речи». «В Русской социалистической печати я первый- добавлял Троцкий тогда же в аналогичном письме в редакцию «Известий» - разоблачил недостойную связь Парвуса с германским империализмом, констатировал полную политическую и нравственную несовместимость такой политики с революционной честью и призвал всех русских социалистов порвать какие бы то ни было политические связи с Парвусом».
Все это так[22]. Но странным образом «коммерческие» дела с «ренегатом, лижущим сапог Гинденбурга» не вызывали возражений; казались естественными «торговые» связи во время войны с «агентом германского генерального штаба», пытавшимся «помочь» революционной борьбе во вражеской стране. В ответ на напечатанное 22 июля сообщение прокурора о привлечении к суду Ленин (в «Солдате и Рабочем» 26 июля) строил мало убедительный силлогизм: «прокурор играет на том, что Парвус связан с Ганецким, а Ганецкий связан с Лениным. Но это прямо мошеннический приём, ибо все знают, что у Ганецкаго были денежные дела с Парвусом, а у нас с Ганецким никаких. Ганецкий, как торговец, служил у Парвуса, ибо торговал вместе, но целый ряд русских эмигрантов, назвавших себя в печати, служил в предприятиях и учреждениях Парвуса»… «Мы не только никогда ни прямого, ни косвенного участия в коммерческих делах не принимали, но и вообще ни копейки денег ни от одного на названных товарищей (имеются в виду Ганецкий и Козловский) ни на себя лично, ни на партию не получили» - утверждали в своем коллективном письме 11 июля Ленин и Зиновьев. И вот член партии Ганецкий, торгующий контрабандным товаром во время войны не только вместе с ренегатом», но и «агентом» германского генерального штаба, не дающий ни одной копейки партии, почему то пользуется, как утверждал Зиновьев в своем ответе на обвинительный акт, «уважением во всех фракциях», как член главного управления польской социалистической партии и член объеднненнаго Ц. К. русских социал-демократов. Он пользуется не только «уважением», но с ним систематически поддерживают ближайшие политические отношения, несмотря на формальное яко бы запрещение иметь хоть какие-нибудь дела с Парвусом. «Дорогой товарищ!» - так начинаются письма Ленина « Ганецкому. Странная политическая мораль! Очень подозрительна вся эта логическая и словесная эквилибристика.
Со стороны приходит нам свидетельство, определенно говорящее, что Ганецкий выполнял не только коммерческие распоряжения своего шефа по контрабандной торговле. Гуревич рассказал эпизод, действующими лицами, в котором являются Парвус, Ганецкий и Козловский. Эпизод сравнительно второстепенный в масштабе мировых событий, но чрезвычайно показательный. «Летом 1915 г…. прис. Повер. М. Ю. Козловский, с который я до того времени несколько раз встречался и Петербурге в квартире моего хорошего знакомого, известного присяжного поверенного (23) - писал Гуревич - попросил у меня по телефону разрешение явиться ко мне по очень важному делу… Он заявил мне, что Парвус которого он незадолго до того видел в Стокгольме поручил ему разыскать меня и предложить мне от его, Парвуса, имени взять на себя постановку и редактирование большого марксистского ежемесячника, на который Парвус может ассигновать несколько сот тысяч рублей. Я выразил удивление, откуда у Парвуса, которого я знал с 1889 года и который жил всегда, насколько мне известно было, исключительно литературным заработком, такие крупные средства . На это Козловский мне ответил, что Парвус нажил большое состоя на поставке хлеба младотурецкому комитету и теперь продолжает увеличивать свои средства другими коммерческими предприятиями. Повторяю, я знал Парвуса давно и в его личной порядочности никогда не сомневался. Разоблачениям Амфитеатрова, которые незадолго до того появилось в русской печати, я не придавал никакого значения. Но во время революции 1905 г. Парвус в течении своей кратковременной деятельности в Петербурге обнаружил некоторую склонность к политическим авантюрам, и многие из нас, его товарищей, с тех пор относились к нему с некоторой осторожностью. Поэтому я попросил Козловскаго передать Парвусу, которого он, по его словам, должен был вскоре снова увидеть в Стокгольме что я, к сожалению, слишком занят и взять, но себя редактирование большого журнала не могу».[23] В конце года, как указывалось уже, Гуревич попал в Стокгольм Здесь его посетил оказавшийся в Стокгольма Козловский - посетил в сопровождении товарища, которого назвал Фюрстенбергом (Только в 1917 г. Гуревич узнал, что Фюрстенберг и Ганецкий одно лицо.[24]
Посетители передали просьбу Парвуса повидаться. И снова Гуревич отказался». Через два дня Фюрстенберг и Козловский снова повторили просьбу Парвуса о свидании, и снова Гуревич отказался от этой чести. На следующий день перед самым отъездом Гуревича в Россию его еще раз посетил Фюрстенберг, обратившийся к нему с просьбой относительно Козловскаго. Последний де был юристконсультом какой то группы русских промышленников, ведших переговоры с Парвусом о покупки пароходного дела. Конкуренты той группы, интересы которой представлял Козловский, послали на него донос в департамент полиции, что он яко бы является германским шпионом. Департамент полиции запросил посольство в Копенгагене, но, несмотря не благоприятный отзыв последнего, Козловский опасался ехать и Россию. У Гуревича почему-то спрашивали совета, как поступить, и просили повидать в Петербурге Соколова и передать ему просьбу Козловского приехать в Стокгольм. Гуревич просьбу выполнил.[25] «На присяжного поверенного - заключает мемуарист - рассказ этот, видимо, произвел такое же впечатление тягостное, как и на меня». В Стокгольм он не поехал[26]…Достаточно туманная история. Зачем Парвусу надо было завязать сношения с определенным «оборонцем», каким был будущей редактор «Власти Народа», и приманивать его сотнями тысяч рублей на постановку марксистского журнала? Единственное объяснение, что таким путем искали некоторого иммунитета для проникновения в Россию. Во всяком случае, достаточно знаменательно, что посредниками от изобличенного Парвуса явились два видных большевика[26].
