Итак, император увидел, что тот план кампании, который он первоначально поддерживал, являлся уже наполовину развалившимся; он увидел, что его армия в Дриссе на одну шестую слабее, чем он надеялся; со всех сторон раздавались сомнительные отзывы о Дрисском лагере; он потерял доверие к своему первоначальному плану и к его инициатору и начинал сознавать трудность подобного руководства военными действиями; генерал Барклай в своих докладах самым энергичным образом возражал против сражения под Дриссой и требовал прежде всего соединения обеих армий, в чем он был совершенно прав. При таких обстоятельствах император принял решение отказаться от командования армией, временно поставить во главе всех войск генерала Барклая, сперва отправиться в Москву, а оттуда в Петербург, чтобы повсюду ускорить работу по усилению армии, позаботиться о снабжении ее продовольствием и другими запасами и организовать ополчение, в котором взялась бы за оружие значительная часть населения страны. Несомненно, что лучшего решения император принять не мог.
Генерал Пфуль оказался в чрезвычайно стесненном положении; император уже несколько дней не говорил с ним ни слова, а свита начала его совершенно избегать. Тут автор вновь еще раз настаивал, чтобы Пфуль предупредил разрыв, сам отправился бы к императору и высказался бы за безусловную передачу командования армией в руки генерала Барклая. Не без горького чувства решился генерал на этот шаг; тем большую честь это делает его благородному сердцу. Он немедленно пошел к императору, который принял его очень ласково и сделал вид, что решение он принимает исключительно по совету генерала, что едва ли соответствовало действительности, так как в таком случае это произошло бы не без сопротивления и лишь после более длительного обсуждения.
Так как теперь было окончательно решено не принимать сражения в Дрисском лагере, да и невозможно было для генерала Багратиона присоединиться здесь к первой армии, то генерал-от-кавалерии принц Александр Виртембергский, дядя императора, который в качестве витебского губернатора находился в главной квартире императора со времени прибытия ее в Дриссу, предложил занять намеченную им позицию под Витебском, которая по его описанию была неприступна. Итак, было решено двинуться на Витебск.
Французы еще не миновали Дрисской позиции. Дороги через Полоцк на Витебск была еще свободна, и так как неприятель до сих пор не слишком сильно напирал на наш тыл, то можно было надеяться выполнять, не подвергаясь особой опасности, это передвижение, по существу являвшееся ввиду положения Витебска фланговым маршем, прикрытым Двиной. В Витебске рассчитывали уже во всяком случае соединиться с Багратионом, притом дорога на Витебск продолжалась дальше на Смоленск, где выходила на большой московский тракт; она представляла вполне естественную линию отступления для соединения как с Багратионом, так и с подкреплениями, двигавшимися из центральных областей. Это направление было признано генералом Барклаем единственным по своей целесообразности, вероятно, скорее по этим соображениям, чем из-за обещанной герцогом Александром Виртембергским сильной позиции под Витебском. Очевидно, дело обстояло именно так, и автор почувствовал огромное облегчение и радость, когда он увидел, что оно приняло такой оборот.
Правда, положение русской армии было еще весьма опасным, и общее положение на театре войны складывалось для нее еще далеко неблагоприятно; однако, таково уже свойство человеческого мышления, что избавление от непосредственно грозившей крайней беды представляется уже великим счастьем; при малейшем улучшении обстоятельств человек готов отдаться радужным надеждам.
Итак, император решил покинуть армию. Он приказал, однако, своей главной квартире остаться при ней частью, вероятно, для того, чтобы его внезапному отъезду не придавалось слишком большого значения и чтобы этот отъезд не имел окончательного характера и не вызывал уныния в войсках, а частью еще и потому, что, не будучи в состоянии предугадать, какой оборот примут дела, он действительно хотел сохранить за собой возможность возвратиться к армии. Он предоставил генералу Пфулю на выбор: или остаться при главной квартире, или отправиться в Петербург. Генерал избрал первое, как то сделал бы в подобном случае каждый солдат; пока в этой главной квартире оставались лица одного с ним ранга, пребывание в ней не казалось ему чем-либо унижающим его достоинство. Однако генерал Барклай, для которого присутствие в его главной квартире всего этого обоза и всей этой толпы знатных офицеров было крайне неприятным, распорядился, чтобы императорская главная квартира всегда находилась на один переход впереди армии. Таким образом, она оказалась включенной в категорию тяжелого обоза, что для офицеров, в ней находившихся, было крайне тягостно. Мало-помалу император вызвал одного за другим этих знатных генералов для выполнения особых поручений, и генерал Пфуль почувствовал наконец, что ему не пристало дольше оставаться в таком положении; он отбыл в Петербург.
В главной квартире генерала Барклая произошла перемена, коснувшаяся двух главных действующих лиц: начальника штаба и генерал-квартирмейстера. Генерал Лобанов получил под начальством великого князя Константина командование гвардией, которая составляла шестой корпус. На место генерала Лобанова был назначен генерал-лейтенант маркиз Паулуччи. Он отличился в войне против турок и персов. Это был человек беспокойного ума, отличавшийся необыкновенной говорливостью. Одному Богу известно, каким образом из этих его качеств сделали вывод относительно его исключительной способности руководить крупными операциями и разрешать труднейшие вопросы войны. Обладая сумбурной головой, он отличался отнюдь не добродушным характером, а потому скоро стало ясно, что ни один человек не сможет с ним ужиться. Он оставался начальником штаба лишь несколько дней, а затем его отозвали в Петербург; впоследствии он был назначен губернатором Риги; в обороне этой важной крепости он сменил генерала Эссена. Уже в Полоцке вместо него начальником штаба армии был назначен генерал-лейтенант Ермолов, прежде служивший в артиллерии.
Это был человек сорока с небольшим лет, с характером честолюбивым, пылким и твердым, притом не лишенный ума и образования. Таким образом, он был, безусловно, лучше всех своих предшественников, так как от него, по крайней мере, можно было ожидать, что он заставит слушаться приказов по армии и сумеет придать известную энергию мероприятиям командования, что при мягкости и недостатке живости в характере главнокомандующего воспринималось как необходимое дополнение. Но так как ранее ему не приходилось много раздумывать над крупными операциями и мероприятиями, вызываемыми ходом войны, и так как он еще не выработал в себе отчетливой точки зрения, то теперь, когда ему надо было принимать решения и действовать, он почувствовал, насколько чуждо ему все это дело. Поэтому он ограничил свою деятельность общим управлением делами армии, предоставив своему генерал-квартирмейстеру область тактических и стратегических мероприятий.
Генерал-квартирмейстером, как мы уже указывали выше, первоначально был генерал Мухин, истинно русский человек, не понимавший ни одного слова на иностранных языках, а следовательно, никогда не читавший других книг кроме написанных по-русски. Назначен он был на эту должность лишь потому, что он выделялся искусством съемки местности и черчения карт. В армиях, еще отсталых в отношении образования, эта специальность обычно почитается воплощением всей военной науки. Конечно, такой человек вскоре неизбежно должен был обнаружить свою несостоятельность; он был заменен полковником Толем.
Полковнику Толю было за тридцать лет. Он выделялся как самый образованный офицер в генеральном штабе. Он был человек довольно способный и с сильной волей. Он уже много времени занимался стратегическими вопросами и постоянно следил за всеми новинками военной литературы, а теперь всецело был поглощен последней новинкой - идеями Жомини. Следовательно, в известной степени он был в курсе дела, и хотя далеко еще не выработал в себе отчетливых представлений путем собственного размышления - ему недоставало творческого духа для того, чтобы составить крупный план, охватывающий и увязывающий кампанию в целом. У него во всяком случае хватало способностей и знаний для того, чтобы удовлетворять ближайшим потребностям текущего момента и воспрепятствовать применению чересчур непригодных дедовских методов ведения операций.
Он лишь наполовину пользовался доверием генерала Барклая - отчасти потому, что генерал отличался несколько холодным темпераментом, не позволявшим ему легко сходиться с другим человеком, отчасти же потому, что полковник Толь был совершенно лишен известной чуткости и тактичности - качеств, безусловно, необходимых на подобных должностях; он был известен своей резкостью по отношению как к начальникам, так и к подчиненным.
