Ознакомительная версия.
По сравнению с В.Г. Белинским в решении ряда аспектов проблемы закрепощения крестьян ближе к истине подошел А.И. Герцен. Правда, и Герцену в поисках истоков крепостничества не удалось избежать широко распространенного в его время заблуждения, что в отдаленном прошлом Россия якобы была страной совершенно иного склада, чем государства Западной Европы. Древняя и удельная Русь представлялась ему в виде федерации земель с однородным населением, не знавшим обособленных, привилегированных классов и борьбы разнородных социальных сил[44]. Исходя из этого, Герцен отрицал наличие крепостного права и собственного крестьянского землевладения в Русском государстве того времени. В статье «Крещеная собственность» он писал: «Крестьяне с незапамятных времен селились на частных землях, но крепостными они не были. Отношение их к помещикам было патриархальное, основанное на обычаях, на взаимном доверии»[45]. Подобно многим декабристам, Герцен в этом вопросе сделал шаг назад сравнительно с Н.А. Радищевым.
Необходимо заметить, что вопрос о закрепощении крестьян в России Герцен считал одним из наиболее запутанных в русской историографии. «Зачем наш народ попал в крепость, как он сделался рабом» – спрашивал Герцен и отвечал, что «это не легко растолковать»[46].
Герцен не разделял того взгляда, что крепостное право будто бы возникло вдруг как следствие законодательной отмены Борисом Годуновым правил Юрьева дня. По его мнению, закрепощение крестьян в России было длительным и сложным процессом, прошедшим в своем развитии ряд этапов[47]. «Крепостное право, – писал он, – шаг за шагом установилось к началу XVII века и достигло полного развития в «философское» царствование Екатерины II»[48]. Отмечая непрерывный рост крепостничества в XVII-ХVIII вв., Герцен видел в этом глубочайшую основу крестьянских войн, периодически потрясавших Россию[49]. А.И. Герцен глубже, чем его предшественники и многие современники, вскрыл классовые корни крепостного права. Всю ответственность за порабощение крестьян в России он возлагал на помещиков, опиравшихся в своих действиях на поддержку верховной власти. В противовес официальным историкам Герцен постоянно подчеркивал органическую зависимость крепостнической политики царского правительства от воли помещиков. «Царизм, сам опиравшийся на неограниченную власть, – писал он, – по необходимости должен был покровительствовать покушению помещиков на права крестьян…»[50]. Или еще: «Крестьянин был обманут, взят врасплох, загнан правительственным кнутом в капканы, приготовленные помещиками, загнан мало-помалу, по частям, в сети, расставленные приказными; прежде нежели он хорошенько понял и пришел в себя – он был крепостным»[51].
Вслед за декабристами А.И. Герцен утверждал, что крепостное право в России лишено каких бы то ни было законных оснований и является вопиющей исторической несправедливостью. Эта мысль особенно ярко оттенена им в первой прокламации, изданной Вольной русской типографией в Лондоне под названием: «Юрьев день! Юрьев день!» На ее страницах Герцен писал: «Всякое дворянство на Западе может сослаться на какие-нибудь слабые, призрачные права владения крестьянами; у нас и тех нет. Не кровью приобрело русское дворянство рабов, а рядом полицейских мер, низким потворством царей, плутнями чиновников и бесстыдной алчностью своих праотцов»[52].
Нам представляется, что стремление доказать противозаконность крепостного права было продиктовано прежде всего тактическими соображениями. Но это стремление вытекало также и из общеисторической концепции Герцена, который в оценке общественных явлений оставался идеалистом и потому не смог понять экономических основ крепостного права. Это было свойственно и другим революционным демократам, в том числе Н.Г. Чернышевскому.
Н.Г. Чернышевский во многом разделял взгляды Герцена на проблему происхождения крепостного права в России. Основным виновником закрепощения крестьян он считал самодержавное правительство. Причем по мере обострения в стране классовых противоречий и углубления революционной ситуации Чернышевский высказывал эту мысль все более четко и определенно. Так, в статье «Суеверие и правила логики» (1859 г.) он писал, что «крепостное право произошло некогда от дурного управления и поддерживалось им»[53]. В прокламации «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон» (1861 г.) Чернышевский, обращаясь к труженикам земли Русской, указывал: «Да и вас-то в крепостные помещикам все цари же отдали, иных давно, так что вам уже и не памятно, а других не больно давно, так что деды помнят…»[54]. Наконец, в «Письмах без адреса», датируемых 1862 г., Чернышевский заявлял: «Крепостное право было создано и распространено властью, всегдашним правилом власти было опираться на дворянство, которое и образовалось у нас не само собой и не в борьбе с властью, как во многих других странах, а покровительством со стороны власти, добровольно давшей ему привилегии»[55].
Как справедливо заметил В.Е. Иллерицкий, Н.Г. Чернышевский был еще далек от научного понимания соотношения базиса и надстройки и потому несколько преувеличивал роль самодержавия в закрепостительном процессе. Но его высказывания в этом плане имели большое значение. Они наносили удар по ложным концепциям дворянско-буржуазных историков, которые утверждали, что самодержавная власть является надклассовой силой, выражающей общенациональные интересы. Подчеркивая дворянскую сущность русского царизма, Чернышевский рассеивал либеральные иллюзии о возможности действительного, а не мнимого освобождения крестьян сверху и тем самым нацеливал своих единомышленников на революционную борьбу с самодержавно-крепостническим строем[56].
Н.Г. Чернышевский специально не занимался изучением вопроса, когда именно началось закрепощение крестьян в России. Насколько можно судить по его беглым высказываниям, он придерживался в этом вопросе господствовавшей в то время точки зрения. Так, полемизируя с членом Вольного экономического общества статским советником Бланком, Чернышевский писал: «Г-н Бланк, пускаясь в исторические фантазии, воображает, будто бы крепостное право всегда существовало в русской земле; по своему незнанию он смешивает немногочисленных холопов (дворовых служителей), существовавших в старину, с поселянами, которые не имеют с ними ничего общего и прикреплены к земле только уже в конце XVI века, всего каких-нибудь двести шестьдесят лет тому назад»[57].
Такого же по существу мнения придерживался и Н.А. Добролюбов, хотя он и заявлял, что ограничение свободы крестьян началось задолго до формальной отмены правил Юрьева дня в конце XVI в. В рецензии на статью Ю. Жуковского «Общественные отношения в России с точки зрения исторической науки права» Добролюбов писал: «Вотчина могла быть выгодна только при возможности владеть ею обеспеченно, а между тем при возможности перехода крестьян от одного помещика к другому не было никакого обеспечения для владельцев. Отсюда вместе с уничтожением удельной системы начинается со стороны центральной власти ряд мер, противодействующих переходу крестьян и все более скрепляющих союз князей с боярами и всякими служилыми людьми». И далее: «Ограничения перехода видны во многих договорах московских князей; срок перехода определен в XV в. В Судебнике Иоанна III; меры закрепощения являются с конца XVI В.»[58]
В обосновании исторических прав крепостных крестьян на землю существенный интерес представляет точка зрения Н.П. Огарева. В статье «Что нужно народу?» Огарев заявлял: «… теперь и царь и помещики будто забыли, что народ тысячу лет лил пот и кровь, чтобы выработать и отстоять свою землю, и говорят народу: «покупай, мол, еще эту землю за деньги». Нет! Это уж искариотство. Коли торговать землею, так торговать ею тому, кто ее добыл. И если цари и помещики не хотят заодно, нераздельно с народом владеть землей, так пусть же они покупают землю, а не народ, ибо земля не ихняя, а народная и пришла она народу не от царей и помещиков, а от дедов, которые заселили ее во времена, когда о помещиках и царях еще и помину не было»[59].
Остановимся кратко на взглядах Н. В. Шелгунова, который, пожалуй, ближе других революционных демократов конца 1850 – начала 1860-х ГГ. подошел к правильному решению проблемы происхождения крепостного права в России. Шелгунов настойчиво отвергал доводы сторонников указной теории из дворянско-буржуазного лагеря о решающей роли законодательства Годунова в закрепощении крестьян. Не Борис Годунов, утверждал он, ввел в России рабство, понимая под последним крепостное право. «Рабство, как ком снега, катилось и росло с самого основания Руси и могло обойтись без всякого Годунова»[60]. По его мнению, отменой Юрьева дня Борис Годунов не внес ничего принципиально нового, а лишь продолжил то, что началось задолго до конца ХVI в. Это утверждение не потеряло своей теоретической весомости и в наше время, но оно не содержало еще позитивного решения всех аспектов проблемы. Шелгунов не смог до конца преодолеть давление дворянско-буржуазных концепций истории крепостного права. Его высказывания по отдельным вопросам носят на себе следы влияния С.М. Соловьева, что более всего сказалось при истолковании им причин закрепощения крестьян. Вскрывая эти причины, Шелгунов в статье «Россия до Петра I» писал: «То, в чем несправедливо обвиняют Бориса Годунова, сложилось весьма последовательно из понятий, живших много ранее и явившихся вследствие многоземелья, экономического неразвития страны и недостатка средств для покрытия государственных потребностей. Людей вознаграждали за службу тем, что давали им землю. Этим устанавливались сразу отношения между владельцем и невладельцем, богатым и бедным. Поселившийся крестьянин платил землевладельцу натурой или деньгами… Экономической зависимостью крестьянина определялась и его гражданская зависимость от землевладельца»[61].
Ознакомительная версия.
