Синодальный список
«толко нам служити царевичю Дмитрею, ино нами владети Захарьиным и чем нами владети Захарьиными, ино лутчи служити князю Владимеру Ондреевичю».
Царственная книга
«ведь де нами владети Захарьиным, и чем нами владети Захарьиным, а нам служити государю малому, и мы учнем служити старому князю Володимеру Ондреевичю»[126].
Сходны между собой и общие «выводы», заключающие оба рассказа:
Синодальный список
«и от того времени быс вражда промеж государя и людей».
Царственная книга
«...и оттоле бысть вражда межи бояр и Селиверстом...», «и оттоле быть вражда велия государю с князем Володимером Ондреевичем...»[127]..
Наряду с общими моментами приписки к летописным сводам имеют различия, но эти различия связаны не с освещением одних и тех же событий, а с тем, что в приписке К Царственной книге появляется новый сюжет, полностью отсутствующий в приписке к Синодальному списку. Это подробный рассказ об открытом мятеже бояр во время присяги в Боярской думе в марте 1553 года. В целом он носит легендарный характер. Ко времени составления приписок в 60-х гг. никаких документов относительно «прений» в Боярской думе не сохранилось, поэтому авторам приписок пришлось воспроизвести эти прения по памяти, сочинив задним числом то, что было забыто. Наиболее недостоверными представляются речи умирающего царя к думе, которые должны были доказать, что боярский мятеж был прекращен исключительно благодаря вмешательству монарха.
Летописные приписки очень близки между собой по содержанию, стилю и т. д. в той части, в которой речь идет об одном и том же сюжете, боярском заговоре 1553 года. Можно полагать, что в этом случае в основу их был положен один и тот же источник. Достоверность материала и подробности, сообщаемые в приписках, наводят на мысль, что при составлении их могли быть использованы подлинные документы следствия о боярском заговоре.
Д. Н. Альшиц первым высказал предположение о том, что царь внес в Синодальный список подробный рассказ о заговорщической деятельности Старицких в 50-х гг., желая оправдать расправу с ближайшей родней в 1563 году. Во время суда над Старицким в 1563 г. царь затребовал из архива судное дело боярина князя С. В. Ростовского 1554 года, содержавшее документальные материалы относительно тайного боярского заговора в пользу Старицкого в 1553 году[128].
По-видимому, названные материалы были непосредственно использованы при составлении приписок к Синодальному списку и, возможно, Царственной книге.
Выше мы отметили, что приписка к Царственной книге появилась ранее 1567—1568 гг. (время «заговора» Федорова) и до 1564 г. (послание царя Курбскому). Отсюда следует, что приписки к Синодальному списку и Царственной книге появились примерно в одно время, а именно, в период суда над Старицкими в 1563 году или вскоре после суда[129].
Приведенная точка зрения неизбежно встретит одно серьезное возражение. Царственная книга была копией Синодального списка, и на изготовление этой богато иллюстрированной летописи требовалось много времени, вследствие чего правка в Царственной книге должна была появиться много позже правки в Синодальном списке. При всей своей логичности этот аргумент имеет в основе своей одну неверную посылку, а именно, представление, будто редактирование грандиозных летописных сводов в сотни страниц можно было осуществить одним приемом. Более вероятно, что летопись (по Синодальному списку) редактировалась частями. В начале 60-х гг. царь исправил начало свода, первые тетради летописи за 1535—1542 гг., и эти тетради были затем переписаны набело в виде Царственной книги. Когда ему понадобилось дополнить рассказ об измене князя С. В. Ростовского в июле 1554 г., он должен был обратиться к соответствующей тетради (за 1554 г. и далее) Синодального списка, так как в Царственной книге этот раздел не был еще перебелен. Как только переписчики довели Царственную книгу до событий марта 1553 г., царь остановил работу и стал править летопись прямо в беловике[130]. Прекращение работы над сводом и исправление последних листов Царственной книги были тесно связаны между собой[131]. Правка в тексте Царственной книги могла производиться и одновременно и в разное время с исправлением последних тетрадей Синодального списка, поскольку между Царственной книгой и последними тетрадями Синодального списка нет прямой связи.
Итак, две наиболее значительные приписки к тексту Синодального списка и Царственной книги (о заговорах 1553—1554 гг.) можно датировать началом 60-х годов. Но редакторская деятельность Грозного не прекратилась в тот момент. В тексте Царственной книги можно обнаружить несколько других, более поздних слоев и напластований. Известно, что царь возвращался к летописи в августе 1568 г. «В 76-м году, августа, — значится в описи царского архива, — летописец и тетрати посланы ко государю в Слободу»[132].
В 1568 году царь просматривал летописец новых лет. Можно полагать, что в тот период он вновь правил Царственную книгу и, в частности, внес в ее текст версию, согласно которой в 1547 г. чернь убила дядю царя князя Ю. Глинского по наущению крамольных бояр Ивана Петрова Федорова, Г. Ю. Захарьина и т. д.[133]. Вероятно, подобная версия появилась после казни Федорова и опалы Захарьиных в последние годы опричнины.
В рассказе о крещении царя Симеона (1553 г.) царь вычеркнул имя его духовника протопопа Амоса, священнодействовавшего при крещении[134]. Причиной было, видимо, то, что в 1570 г. Амос был казнен опричниками как изменник.
По рассказу Царственной книги, князь А. Шуйский и его советники в 1543 г. арестовали и отправили в ссылку боярина Ф. С. Воронцова, любимца молодого Ивана. Согласно позднейшей приписке, одним из главных советников Шуйского был будто бы Алексей Басманов-Плещеев[135]. Очевидно, подобная приписка не могла появиться в период всемогущества Басманова в 1563—1568 гг. и была составлена лишь после его казни в 1570 году.
Существенное значение для истории опричнины имеют наряду с московскими летописными сводами местные летописцы, в особенности Псковский и Новгородские.
Псковский летописный свод 60-х гг. составлен был в стенах Псково-Печорского монастыря известным книжником Васьяном Муромцем и игуменом Корнилием. Как отмечает А. Н. Насонов, летопись проникнута резко выраженными антимосковскими настроениями[136]. Псковская феодальная республика утратила независимость позже других земель, всего за полвека до опричнины. Поэтому остатки местного сепаратизма не исчезли здесь окончательно ко времени опричнины. Но антимосковские настроения псковской летописи объясняются не только сепаратизмом, но в еще большей мере политическими симпатиями печорских старцев. Один из авторов летописи, старец Васьян, был единомышленником и другом идеолога боярства А. М. Курбского. В своих последних записях Васьян рассказывает об ужасных предзнаменованиях, грозивших Пскову многими бедами. Среди глубокой ночи забрезжил свет и стража увидела «людей многое множество вооружени воиньским обычаем». Ночные призраки медленно двигались к стенам города, отчего стражу объял «страх велик»[137]. По-видимому, последние записи псковской летописи (а они помещены под 1567 г.) появились незадолго до похода московского царя и его опричников на Псков в 1570 году. Предзнаменования сбылись. Псков подвергся нападению опричников. Васьян и Корнилий были казнены, после чего работа над летописным сводом прекратилась.
Новгородская вторая летопись составлена была при дворе новгородского архиепископа в Софийском доме[138]. При архиепископе Пимене летопись представляет собой краткие погодные записи. Летописца интересуют главным образом происшествия местного значения: пожары в городе, мор, поездки софиян в Москву и т. д. В отличие от псковского свода в новгородской летописи невозможно открыть никаких следов новгородского сепаратизма. Ее авторы неизменно лояльны по отношению к московскому правительству. В последних записях за 1569 г. летописец подробно расписывает «государев корм», коли царь поедет «в свою вотчину» Новгород[139]. Но посещение Грозного неожиданно обернулось погромом. Погром временно прервал летописную работу. В летописи полностью отсутствуют записи за период между ноябрем 1569 г. и февралем 1570 г. После отъезда опричников работа над летописью возобновляется и приобретает некоторые новые черты. Прежде всего в руках нового софийского автора летопись приобретает значительно более систематический характер. Краткие записи по годам уступают место поденным записям, отличающимся исключительной подробностью. На последней странице летописи ее автор сообщает об отъезде в Москву высшего новгородского духовенства летом 1572 г. Возможно, что после отмены опричнины летописец, занимавший какой-то официальный пост в Софийском доме, был отозван в Москву, после чего работа над летописным сводом прекратилась[140]. Послепименовская летопись (1570—1572 гг.) представляет, пожалуй, самую ценную часть Новгородской второй летописи. Однако использование ее сильно затруднено вследствие неудовлетворительного издания этой части летописи. Поскольку листы летописи были основательно перемешаны, издатели неверно датировали некоторые ее записи. Так, обширные записи за 10—26 июня 1572 г. они отнесли к 1571 г. и поместили вслед за записями 13 октября 1570 г.— 15 июня 1571 г. В указанных записях 10—26 июня названо имя Кирилла (архиепископ с декабря 1571 г.) и описан приезд царя в Новгород (июнь 1572 г.)[141].
