И в сентябре того же бурного 1815 года по мысли императора Александра, при полной поддержке императора австрийского и короля прусского в Европе возникает недоброй памяти реакционный Священный Союз, тень которого омрачит жизнь Пушкина.
В ночь на 2 декабря 1815 года император Александр Первый вернулся в Петербург нерадостен, угрюм, гневен. Даже торжественная церемония его въезда была отменена, не пришлось и Пушкину прочесть в торжественной обстановке заказанные ему стихи «На возвращение государя императора из Парижа в 1815 г.».
Казалось бы, все было в Европе сделано, все подавлено, но все-таки оставались пугающие отблески далекой революции, заставляющие думать о Том, как обезопасить себя в будущем.
И в декабре указы добивающиеся пресловутых «тишины и порядка», следуют один за другим.
В армии офицерам запрещается носить гражданское платье. Начальник главного штаба генерал-адъютант князь И. М. Волконский облекается большими полномочиями — в армии неспокойно.
Экстренно, ночью, выселяются из Петербурга поляки-иезуиты, одетые в казенные овчинные тулупы и в валенки по случаю морозов, — неясны отношения и с Польшей.
Наконец 25 декабря, в день праздника рождества Христова, по всем церквам прочитано, к доскам прибито сообщение о договоре, легшем в основание Священного Союза, священникам вменено в обязанность истолковывать его в проповедях.
И вот такую официальную идеологию принесла за собой победа над Наполеоном:
«Познав из опытов и бедственных для всего света последствий, что ход политических международных соотношений в Европе не имел тех истинных начал, на которых премудрость божья в откровении своем утвердила покой и благоденствие народов, приступили Мы совокупно с Их Величествами: с Императором Австрийским Францем I и с Королем Пруссии Фридрихом Вильгельмом к подавлению между нами Союза, в котором обязуемся мы взаимно, как между собою, так и к подданным нашим принять единственно ведущим к одному средством правило, почерпнутое от слова и учения спасителя нашего Иисуса Христа, благовествующего людям жить аки братья, не по вражде и злобе, но в мире и любви. Мы желаем и молим Всевышнего о ниспослании благодати своей, да утвердится Священный Союз между всеми державами, к общему их благу, и да не дерзает никто, единодушием всех прочих воспящаемый (Sic!) отнесть от него. Сего ради прилагая при сем список с сего Союза, повелеваем обнародовать оный и прочитать в церквах».
Реакция усиливается. В следующем, 1816 году она принимает характер уже апокалипсический, когда не только в журналах, но и в газетных статьях по международной политике появляются такие фразы, как «Гений Зла», «побеждается Провидением», когда, дипломатические документы называются «Глаголами Всевышнего», «Словами Жизни», а государственный строй России рисуется в виде идиллической патриархальной монархии, когда на политическом горизонте показывается Аракчеев, вместо отмены крепостного права вводящий военные поселения.
В такое-то время Пушкин растет и мужает своим смелым духом, своим несравненным талантом… Про него накануне самой своей кончины Державин говорит своему наперснику-любимцу, молодому Аксакову:
«Мое время прошло… Скоро явится свету второй Державин: это Пушкин, который уже в Лицее перещеголял всех писателей».
Лицеист Пушкин уже вращается в придворном свете, он пожинает первые лавры своих успехов.
Летом 1816 года состоялся пышный праздник в соседнем с Царским Селом Павловске — великую княжну Анну Павловну, сестру ларя, которую сватал было Наполеон, выдавали за наследного принца Нидерландского Вильгельма. Ужин, танцы были в Розовом павильоне, на лугу, где актеры представляли народные фламандские сцены. Шумели, рвались фейерверки, декламировались стихи Пушкина, за что поэту были высочайше пожалованы золотые часы.
Семнадцатилетний лицеист Пушкин уже придворная известность… В то лето он постоянный гость Н. М. Карамзина.
Государственный историограф Николай Михайлович Карамзин, закончивший работу над восемью томами своей «Истории государства Российского», по приглашению императорского двора летом 1816 года жил в Царском Селе. Он давно гремел как литератор, как стилист, как мастер языка, о нем восхищенно отозвался когда-то сам Державин:
И ты, сидя при розе
Так, дней весенних сын,
Пой, Карамзин! — И в прозе
Глас слышен соловьин.
Радушно приняли в свой дом Карамзины молодого поэта, много важного услышал Пушкин из уст Николая Михайловича. Пригретый семейным уютом и лаской неведомыми ему с детства, пылкий, непосредственный/Пушкин увлекся женой историка — Екатериной Андреевной, пусть она была старше его двадцатью годами. Дело дошло до того, что Екатерина Андреевна, получив от темпераментного поэта письмо с изъяснениями чувства, показала его супругу, и оба, вызвав Пушкина, сделали ему совместно суровое родительское внушение, доведшее поэта до слез. Но действия юноши были понятны и истолкованы правильно, у Пушкина наметился и формировался тот глубинный интерес к родной истории, который вскоре же, еще на лицейской скамье, побудил молодого поэта взяться, за «Руслана и Людмилу» и дал направление его работе на всю жизнь.
И лицеист старшего курса Пушкин, невзирая на то, что он воспитывался в закрытом учебном заведении, не мог остаться вне веяний времени, не мог не выявлять к ним своего отношения, не мог не занять своего положения в начинающейся тогда исторической подвижке общественных сил.
Жил, бурно развивал свою деятельность и «Арзамас», вставший в оппозицию к реакционной химере Священного Союза. Проявившись уже в создании «Арзамаса», эта внутренняя тяга дворянства к организации не ограничилась одним «Арзамасом», а дала новые побеги.
И никто не рассказал об этой тяге к организованности лучше самого Пушкина в обрывках сожженной десятой главы «Евгения Онегина»:
Сначала эти заговоры
Между Лафитом и Клико
Лишь были дружеские споры;
И не входила глубоко
В сердца мятежная наука,
Все это было только скука,
Безделье молодых умов,
Забавы взрослых шалунов.
Казалось….
Узлы к узлам….
И постепенно сетью тайной
Россия
Наш царь дремал.
Нет больше старого церемониального Царского Села, где властвовала «Северная Семирамида». Нет и старого Петербурга с его «Беседой». Скоро закроется и «Арзамас», уже взорванный изнутри разногласиями, своих членов. Появляется, мыслит по-новому ряд новых исторических лиц. Выступая в печати, набирая популярность, заводя знакомства, следя за событиями эпохи, Пушкин на старшем курсе Лицея неутомимо пишет послания, лирику, эпиграммы, подражания древним, перемежая этот легкий материал отдельными зрелыми вещами, в которых уже видна рука мастера.
К тому же Лицей ослабляет свои строгие рамки закрытого учебного заведения. В декабре 1816 года Сергей Львович везет молодого поэта к себе, и с 24 по 1 января поэт живет в квартире родителей на Фонтанке, у Калинкина моста. В эти дни Пушкиных навещают друзья, среди которых В. А. Жуковский и новый человек для молодого поэта — П. А. Плетнев, бедный, незаметный человек из семинаристов, учившийся в Педагогическом институте. Плетнева ввел к Пушкиным Жуковский, и Плетнев оставался верным другом и помощником Пушкина на всю его жизнь. П. А. Плетневу адресовано было при отдельном издании 4-й и 5-й глав «Онегина» посвящение, ставшее в полном издании романа в 1837 году — уже без его имени посвящением ко всей поэме.
И. С. Тургенев, бывший студентом Плетнева, в 30-х годах так отзывается о нем:
«…Он искренне любил «свой предмет», обладал несколько робким, но чистым и тонким вкусом и говорил просто, ясно, не без теплоты.
Кроткая тишина его обращения, его речей, его движений не мешала ему быть проницательным и даже тонким… Оживленное созерцание, участие искреннее, незыблемая твердость дружеских чувств и радостное поклонение поэтическому — вот весь Плетнев».
А тем временем в общественной жизни, появляется кое-что определенно симптоматичное. В лейб-гвардии Семеновском полку возникают знаменитые «артели», в которых двадцать два офицера сообща содержат стол, коллективно обеспечивают свой культурный быт, свои досуги. В январе 1817 года полковник Пестель уже пишет «Устав Союза Спасения» — этот смелый проект переустройства всего государства, где прямо требует, уничтожения крепостного права. Пушкин видит и слышит все, многое подмечает, записывает, многое переосмысливает…
Беседы с Карамзиным дали плод в этой богатой душе — настоящее нужно осмысливать через опыт прошлого. Пушкин пока еще не собирается писать книг по истории, он пока лишь молодой поэт, воображение которого кипит, сердце которого жарче вулкана. И вот в цветном тумане, в очаровательных картинах встает перед ним Киев, Днепр, былое, все перевитое красотой, любовью, приключениями, силой, победой, весельем. Тут плавятся в один чудесный сплав и четырехсотлетний рыцарский роман о Еруслане, и былины, слышанные от няни, и любовные безумья собственной души, и нежная, как музыка, но могучая тяга к женщине, и литературное французское изящество, и родная русская природа, и азиатские струи степного прошлого, смешанные с шумом холодного Варяжского моря, и гармонии сурового Оссиана… Так задумывается на старшем курсе Лицея, так возникает еще неясно, словно «сквозь магический кристалл», народная поэма «Руслан и Людмила»…
