Мы видим семь цветов радуги, но знаем, что на самом деле их восемь – белый глаз не замечает, хотя без него радуга была бы невозможна, он главный носитель энергии. Поэтому животворящий дар Солнца россичи изображали восьмиконечной звездой. Но вот Солнце ушло за горизонт, наступила ночь. Однако жизнь ведь не прекратилась, померк только дневной свет, а всё остальное осталось по-прежнему, постоянное движение материи продолжается. Графически его можно представить двумя синусоидами, вписанным в октаэдр. Синусоиды – путь движения, октаэдр – совершенная организация любой материи. Поэтому, совершая полный цикл движения, стрелка часов проходит за сутки не 360 градусов, как, казалось бы, должно быть, а 720: те самые две согнутые в круг синусоиды.
Плоскостной разрез октаэдра даёт ромб. Также совершенна до конца высказанная мысль, а мысль есть свет. Вот почему россич, сформулировав то, что он хотел сказать, в конце ставил ромб: конец света – конец мысли.
У Кирилла совсем иное. Его омега изображала тот конец Света, о котором говорится в Библии, когда мир настолько погрязнет в грехах человеческих, что от гнева господнего расколется надвое и обе его полусферы опрокинутся. Это и показал Кирилл своей омегой.
Он мыслил категориями искреннего христианина, всем сердцем отдаваясь трудам ради блага труда и истины, как он её понимал, и не задумывался, видимо, над тем, что разрушает тысячелетиями создававшуюся в согласии с окружающим миром Соразмерность. Впрочем, здесь я, пожалуй, ошибаюсь. Скорее всего, над азбукой россичей Кирилл очень даже задумывался и наверняка сознавал её высокую нравственную философию. Но как раз эту философию, идущую от Природы, а нет от Бога, и не могла принять душа искреннего христианина. Потому он, сохранив само название Азбуки, отличное от абеток и алфавитов, изменил содержание её букв, поменяв в «бытие в совести» на «Буки», «Зорю – свет знаний» на «Зело», «Чети – согласие» – на «Червь»...
Об искренности этого подвижника свидетельствует его трогательно-волнующая и высокоталантливая, что невозможно без чистого огня вдохновения, «Азбучная молитва»:
Аз словом сим молюся Богоу:
Боже всим твари и зиждителю
Видимыим и невидимыим,
Господа Доуха поели живоущаго,
Да вдхнет в срьце ми слово,
Юже боудет на оуспех вьсем
Живоущыим в заповедехти...
Христианская церковь канонизировала Кирилла в святые заслуженно, в полном согласии со своим правилом «Воздай вси, воздася тоби». Она считает, что истина одна, для всех общая, и не может быть у других иной, столь же логически осмысленной, но своеобычно, при использовании иных мировоззренческих критериев и, следовательно, в иной системе мышления. Отсюда у Кирилла «Живоущыим в заповедех ти», то есть благо «... поели... всьем», но всё же с разбором – только живущим по христианским заповедям, ибо упорствующий в непризнании или отвергающий их – aipetikos (еретик), что по-гречески означает «отступник» или «сектант, недостойный спасительного света истины, заключённой в Ветхом и Новом заветах».
В систему образования россичей входило обязательное изучение языков соседних народов, особенно тех, которые имели свои книги, ибо не всякий толмач переводит с других языков на свой родной достаточно точно. Переводами, конечно, занимались, но пользовались переводной литературой только те, кому учение давалось с трудом и постигнуть чужую речь они не могли. Образованный же россич, закончивший полный курс наук, а их было в различных областях знаний 39 ступеней, должен был в совершенстве владеть письменностью и речью греков и латинов, персов и арабов, шумеров и аккадов, халдеев, арамеев, иудеев и ближайших племён тор- ков. Знание санскрита разумелось само собой, поскольку это язык браминов, о родственных отношениях которых с россичами я скажу в романе.
В «Житие св. Кирилла» говорится, что он видел в Крыму евангелие, переведённое на русский язык и писанное русскими буквами, но не уточняется, какое евангелие. Очевидно, речь идёт не о каком- то отдельном евангелии, а о сборнике, включавшем в себя, кроме четырёх канонизированных евангелия, апокрифические евангелия от Петра, от Фомы, от Филиппа, от Марии, а также Протоевангелие Иакова и фрагменты евангелий эбионитов и евреев. Этот сборник, как и все 39 произведений Ветхого завета и полный Новый завет, имелись в школьных библиотеках россичей как на языке оригиналов, так и в переводах на греческий, латинский и русский язык. Была известна на Руси и Библия, переведённая в 60–70 гг. IX века на болгарский язык, хотя в школах россичей он не изучался, так как, по мнению россичей, в литературном отношении это была ещё не вполне сформировавшаяся речь. Как в Энциклопедическом Словаре Брокгауза и Ефрона идиш называется «испорченным немецким», так на Руси относились к смеси иллирийского и булгарского наречий, в IX веке пока только развивавшихся в самобытный болгарский язык. Потому болгары в отличие от большинства остальных слов'ян до Кирилла и не имели своей письменности. Они нуждались в особой азбуке, которая, как писал автор «Жития Климента Охридского» Феофилакт, «отвечала бы грубым звукам болгарской речи».
Я пищу не «слАвяне», а «слОв'Яне», ибо так «слов'яни» или «словене» (прозывались мы издревле, что значило «люди, владеющие словом». Наши предки похвальбой не отличались, не называли себя славными. Это Иоанн Грозный впервые приказал первопечатнику Ивану Фёдорову вместо «слов'яни» или «словены» печатать «славяне», за что беглый князь Андрей Курбский потом и корил грозного царя из своего убежища в Остроге: «Прельстить колена грядящие возжаждал ты, Иоане, мня, простют тобе по слове сем грехи твоя окаянные и понесут слово сие преко собе, яко стяг».
Это, так сказать, для справки, чтобы у читателя не возникало недоумения, почему я, рассказывая о давних временах, называю народ наш «слов'Янами».
Кириллица из Болгарии дошла на Русь при князе Аскольде, вероятно, где-то в 70-х гг. IX века. Но принять её Русь не желала не только потому, что она была слишком грецифирована (10 греческих букв по своему звучанию из 43) и мало годились для русского языка, не говоря уже о её нравственной стороне по сравнению с азбукой россичей. Прежде всего россичи понимали, что принятие кириллицы означало бы, как с крещением Руси оно и случилось, то, что в 20–30-х годах уже XX века произошло с нашими среднеазиатскими народами, чувашами и татарами Поволжья, когда арабскую вязь у них заменили сначала латиницей, а затем латиницу – кириллицей. И всю их прежнюю многовековую культуру, как мечом, отсекли. Большее зло трудно придумать. У целых народов память отняли! Отняли, ибо всё, написанное арабикой, уничтожалось огнём. А за сокрытие «крамольного» листка бумаги – концлагерь или даже расстрел. И вот с тех пор за каких-то 5–6 десятилетий выросли поколения людей по существу полуобразованные: многовековой опыт медресе был отброшен, а новые национальные учебные заведения до сих пор не набрали достаточной силы. Полноценное по теперешним нашим меркам образование представители тюркских народов и некогда выделявшиеся в Средней Азии своей наиболее древней культурой таджики в большинстве могут получить только в высших учебных заведениях России. Но и выпускники Московского университета своим славянским однокашникам в профессиональной смысле, как правило, уступают, так как русский язык, на котором ведётся преподавание, для них слишком сложный, они его, за немногими исключениями, не чувствуют, а главное, у них нет такой своей научной терминологии, которая полностью соответствовала бы русской. Нет потому, что с отменой арабики была насильственно разрушена веками создававшаяся база для дальнейшего развития наук, о чём в наше время демократизации, гласности, призывов к покаянию (неизвестно кто именно и за что конкретно должен каяться) и оглушительного плюрализма я что-то пока нигде не прочитал ни единого слова. А ведь это был самый настоящий духовный геноцид, как и реформа русской письменности, проведённая в 1918 году и разрушившая лад истинно русского правописания, с великой отвагой и гением воссозданной на базе, казалось бы, совершенно не пригодной для нормального русского языка кириллицы Михайлом Ломоносовым в его «Российской грамматике», увидевшей свет в Санкт-Петербурге в 1755 году, благодаря чему, причём исключительно благодаря только этому и литературному творчеству самого Ломоносова, на практике показавшему громадные возможности русского языка, после восьми веков почти полного безлитературья на Руси возникла сначала поэзия Державина, затем – Пушкина, а потом и вся могучая, не имеющая себе равных в мире, русская литература XIX века. У нас, должно быть, ужасно стесняются сказать людям, что как только появился русский вариант гомеровской «Илиады», созданный скромным тружеником поэзии Николаем Ивановичем Гнедичем, блистательные греческие поэты тут же поспешили переложить его на греческий, да с того и началась новая жизнь «Илиады» в Европах и иже с ними. Это нам, тёмным, наши профессора толкуют, что шестистопный дактиль с одной и двумя цезурами – детище гения эллинов, будто впервые введённый в русскую поэзию В. К. Тредиаковским, потом Н. И. Гнедичем и В. А. Жуковским. Сами-то эллины прекрасно знают, что поэтический гекзаметр подарили им на их собственном языке затворенные в Дельфах пифии, которыми по найму служили там борисфенские прорицательницы, то есть женщины россичей, среди коих ни единой эллинки никогда не бывало. Знают эллины, то бишь греки ныне, но по примеру пращуров своих помалкивают, у которых за раскрытие тайны сей казнили, не токмо проболтавшегося, но и весь род его.
