лидеры иностранных государств и главы международных институций. Во время переговоров с ними партии была нужна возможность отрицать наличие приказа открывать огонь – например, когда ГДР добивалась членства в международных организациях или финансовой поддержки от Бонна. Хонеккер, похоже, особенно сильно беспокоился о репутации ГДР за рубежом. Он стремился к иностранному признанию самыми разными способами, от международных конференций до спортивных мероприятий типа Олимпийских игр, всегда надеясь представить свою страну как равную странам Запада, а себя – равным их лидерам.
Эта чувствительность к зарубежному мнению ставила Политбюро в щекотливое положение. По мере того, как экономика ГДР сокращалась и все больше зависела от всевозможных форм помощи от Западной Германии, восточным немцам приходилось уделять больше внимания тому, с каким отвращением Бонн воспринимает убийства на границе. Иногда это могло привести к серьезным изменениям. В середине 1980 годов Хонеккер приказал убрать изуверские аппараты SM-70 с границы между двумя частями Германии, в основном из-за осуждения международного сообщества. А после публикации в январе 1989 года отчета Amnesty International, в котором писалось о вопиющем нарушении прав человека в ГДР, СЕПГ привлекла к себе еще больше нежелательного внимания. Однако в остальное время Хонеккер и его товарищи просто избегали прямых ответов на вопросы о насилии на границе, не желая подвергать опасности эту неотъемлемую часть их власти и контроля. Например, министр обороны ГДР Хайнц Кесслер в 1988 году дал большое интервью крупной западногерманской газете Die Zeit, заверив ее журналиста, что «никогда, никогда не было приказа стрелять!».
Поскольку телевидение и радио Западного Берлина и ФРГ вещало и на ГДР, то комментарии вроде того, что сделал Кесслер, не могли оставаться незамеченными в Восточной Германии. Они приумножали слухи о том, что по факту стрельба прекратилась. Один из таких слухов в начале 1989 года услышал Крис – младший сын Карин Геффрой. Двадцатилетний парень больше не мог терпеть притеснение в ГДР. Он был молод, амбициозен и атлетичен; ребенком он демонстрировал необыкновенные успехи в спорте и был отправлен учиться в специальную спортивную школу, где стал талантливым гимнастом. Он хотел поступить в университет и сделать карьеру пилота, но из-за сомнительных взглядов Криса на политику государство закрыло ему доступ к высшему образованию. Вместо этого он устроился официантом в ресторан, где часто обслуживал посетителей с Запада. Его друг Дирк Ригель, тоже официант, позже вспоминал, что общение с иностранными гостями, особенно американцами, постоянно напоминало им о том, в какой ловушке пребывали они сами.
Когда до Криса дошел ложный слух о том, что стрельба на границе прекратилась, он решил попытаться бежать на Запад вместе с другом. Крис был уверен, что его сила и гимнастические навыки помогут перебраться через Стену. Даже в случае неудачи, рассуждал он, его просто арестуют, он проведет некоторое время в тюрьме и вскоре выйдет на свободу.
Поздно ночью 5 февраля 1989 года, не сообщив ничего матери, Крис Геффрой и его друг перелезли через внешний барьер Стены примерно в миле от дома матери Криса и оказались внутри пограничного комплекса. Затем они преодолели сигнальное заграждение, разомкнув колючую проволоку. Они не подозревали, что из-за этого сработала сигнализация. Двое юношей направлялись к очередному барьеру, когда по ним неожиданно открыли огонь двое охранников, а затем еще двое. Один из пограничников, с аксельбантом, подтверждавшим его снайперское мастерство, положил винтовку на электрощит, чтобы получше прицелиться. С расстояния примерно в 30 метров он попал Крису точно в сердце. Геффрой умер в течение нескольких минут. Его друга ранили, но он выжил и был арестован. Когда труп и раненого увезли, охранники отметили удачную «охоту» со своим командиром. Через несколько дней они получили специальные награды, дополнительный отпуск и ужин в свою честь. А меткого стрелка повысили в звании.
Звуки выстрелов, как всегда, разбудили Карин Геффрой. Она привычно разволновалась, думая о том, как неизвестные ей родители узнают страшные новости, которые им вскоре сообщат. На следующий день, когда Крис, несмотря на обещание, не заглянул к ней позавтракать, это показалось ей странным, но она прогнала тревожные мысли. Ее беспокойство усилилось, когда к ней зашел сосед и признался, что Крис предлагал ему стать соучастником побега, но он из страха отказался. Уже в панике Карин отправилась в квартиру Криса, где обнаружила его документы и деньги в аккуратной стопке на письменном столе. В этот момент она уже понимала, что произошло нечто чрезвычайно серьезное. Она инстинктивно открыла верхний ящик стола и сгребла в него стопку денег и документов, чтобы комната выглядела менее странно, если в следующий раз она будет осматривать ее не одна.
Она опоздала. Квартира Криса и сама Карин уже находились под наблюдением Штази; худшее было впереди. Седьмого февраля за Карин пришли. Офицер Штази отвез ее в здание, где, как она предполагала, Криса удерживают после попытки побега. Сначала Карин, несмотря на офицерский эскорт, испытала чувство облегчения. Она считала, что, как бы с ней ни обошлась тайная полиция, она по крайней мере сможет увидеться с сыном или хотя бы узнать, где он находится. После этого состоялся странный двухчасовой разговор с офицерами Штази за кофе. Карин была поражена тем, как много всего им уже известно о ней и о Крисе.
Внезапно появился офицер в форме и сухо проговорил два предложения: «Госпожа Геффрой, я должен сообщить вам здесь и сейчас, что ваш сын напал на военный отряд и погиб. Вам нужен врач?» В ответ она начала кричать: «Вы убили его! Вы убили его!» Мужчины выпроводили ее из здания.
Абсурд, пережитый Карен 7 февраля, был лишь началом мучений, причиненных ей Штази. Агенты тайной полиции были убеждены, что она знала о планах сына, и всячески старались выжать из нее побольше информации. Ее бывший муж, отец Криса, бросивший семью, ни разу не связывался с ней после смерти сына; она решила, что он боялся оказаться причастным к произошедшему. Несмотря на возражения Карин, тело сына было кремировано, а ей выставили счет за процедуру. Она получила разрешение на церемонию прощания, но Штази настояло на том, чтобы все организовать, вплоть до выбора цветов, – а затем отправило ей очередной счет.
Министерство допрашивало ее пять-шесть часов в день, по три-четыре раза в неделю – и так на протяжении нескольких месяцев. Геффрой разрешалось возвращаться домой на ночь, но она знала, что находится на коротком поводке. Министерство реквизировало квартиру ее соседей, чтобы вести наблюдение за ней, а иногда просто отправляло машину с агентами, которая дежурила напротив ее дома. Она боролась как
