тем, чтобы килевать судно, пополнить запасы продовольствия и оружия, а на обратном пути в случае удачного набега здесь же избавиться от добычи. Некоторые члены экипажей, желающие передохнуть от морских путешествий или готовые рискнуть вернуться домой инкогнито, сходили здесь на берег ненадолго, иные оставались навсегда.
В форте Болдридж был хозяином; он любил представляться «королем пиратов», хотя нет свидетельств того, чтобы кто-то другой называл его так, как нет сведений о том, что он был не просто первым среди равных. В городе, кажется, не было ни постоянной администрации, ни даже регулярного населения: для большинства он оставался местом временной передышки; тех же, кто намеревался оставаться здесь дольше, нередко сражали тропические болезни, усугубленные алкоголем и иными излишествами; наконец, те, кому удавалось выжить, переселялись на материк. Со временем численность отставных пиратов выросла до нескольких тысяч, небольшими пиратскими поселениями было испещрено всё северо-восточное побережье.
Проблема трофеев
Значение Сент-Мари нелегко осознать, если не представить себе, что пираты, действовавшие в Красном море, нередко обладая огромными материальными ресурсами – звонкой монетой, золотом, драгоценными камнями, шелком и ситцами, слоновой костью, опиумом и прочими экзотическими товарами, – столь же часто испытывали немалые трудности с их сбытом. В 1690-х годах, как и сегодня, уже нельзя было прийти в лондонскую ювелирную лавку с увесистым мешком алмазов и выручить за них, положим, сотню тысяч фунтов наличными. Обладание столь огромными суммами, в особенности – человеком очевидно скромного происхождения, немедленно привлекло бы внимание преступных авторитетов. Чем крупнее была сумма, тем острее стояла проблема. Источники регулярно сообщают о том, что после раздела добычи в распоряжении членов такой-то пиратской команды оказалось целое богатство ценой в сто двадцать тысяч долларов, и затем прилежно подсчитывают, сколько миллионов это составило бы на сегодняшние деньги. Однако для пирата было практически невозможно превратить подобную сумму, скажем, в величественный особняк на побережье Корнуолла или на Кейп-Коде. Вероятно, можно было попробовать найти продажного колониального чиновника в Вест-Индии или на Реюньоне, который за львиную долю добычи предложил бы поселиться на острове; в противном же случае требовались изощренные схемы или подставные лица для того, чтобы получить возможность превратить в наличные хотя бы часть награбленного.
Пример Генри Эвери (он же Генри Эйвери, он же Бен Бриджмен, он же Долговязый Бен) – пирата, которому улыбнулась, возможно, самая крупная в истории добыча, в этом смысле поучителен. В мае 1694 года после мятежа команды каперского судна под названием «Карл» Эвери был избран капитаном [21]. Направляясь в Индийский океан, пираты присоединились к отряду, который атаковал караван хорошо вооруженных могольских судов, следовавших в Мекку; в результате продолжительной погони и сражения были захвачены два судна («Ганг-и-Савай» и «Фатех Мухаммед»), после чего грабителям удалось улизнуть с добычей, оцененной впоследствии (по данным из выставленной английским властям претензии могольского двора) в шестьсот тысяч фунтов. По одной популярной версии рассказа, Эвери первым среди всех смекнул, что украшавшие мебель на судне камни были вовсе не хрусталем, и пока команда гонялась за золотом и монетами, он вооружился стамеской и наковырял себе целый мешочек бриллиантов. Это почти наверняка легенда; в действительности, сокровища по справедливости разделили между всеми членами команды; однако сбыть их с рук оказалось неразрешимой проблемой. По-видимому, с предметами такой ценности Болдридж был не в состоянии им помочь. Поэтому кое-кто отправился на Реюньон, а захваченное судно было отбуксировано в Нассау, где, по слухам, с губернатором было можно договориться.
Проблема заключалась в том, что добыча была просто фантастической. Разъяренный Аурангзеб, обвиняя британское правительство в пособничестве, захватил представителей Ост-Индской компании в своей стране и угрожал их выслать; британское правительство официально заклеймило Эвери «врагом рода человеческого» и объявило преступника в международный розыск – впервые в мировой истории. Некоторые члены команды Эвери рассеялись по североамериканским колониям, другие вернулись под вымышленными именами в Ирландию. Кого-то задержали при попытке избавиться от товара, кто-то из их числа сдал товарищей; в конце концов были арестованы двадцать четыре человека, из которых шестерых в стремлении умиротворить могольские власти предали публичной казни. Судьба самогó Эвери между тем осталась загадкой. Его не удалось обнаружить. Некоторые говорили, будто бы спустя недолгое время он скончался в своем убежище. Другие утверждали, что со временем он нашел способ перевести награбленное в наличные и доживал свой век в комфорте, кажется, где-то в тропиках; наконец, кто-то еще рассказывал, будто мало-помалу его подчистую обобрали бристольские ювелиры, знавшие наверняка, что человек в розыске не пойдет в суд, что бы с ним ни делали, и будто бы спустя много лет он помер нищим где-то в прибрежных трущобах, так что после его кончины ему не на что было даже купить гроб.
И всё же большим упрощением был бы вывод, что международная печальная слава Эвери – просто пустой звук. Легенды, которые вскоре окружили его, давали впоследствии возможность любому пирату и, возможно, самому Эвери (ведь мы не знаем, что с ним на деле случилось) вести переговоры с существующими органами власти с более выгодной позиции представителей некоего пиратского королевства. Упорно говорили, чаще с легкой руки самих пиратов из Сент-Мари, что Эвери всё еще на Мадагаскаре, что в действительности он бежал-таки с дочерью Великого Могола, которая после того, как «Ганг-и-Савай» был захвачен, влюбилась в дерзкого буканьера, и что вместе они основали на Мадагаскаре новое королевство. Кто-то уточнял, что Эвери с невестой-княжной правит островом из неприступной цитадели или что он руководит утопическим демократическим экспериментом, в рамках которого у пиратов всё имущество общее. (Из этих рассказов и вышла повесть о Либерталии.) Весьма скоро посланники воображаемого пиратского государства объявились при дворах по всей Европе, яркими красками расписывая новую процветающую державу, доминирующую на юго-западе Индийского океана, с тысячами подданных пиратов и конфедератами из всех наций, с огромным флотом боевых кораблей, которая искала новых союзников. До британского двора они добрались в 1707 году, французского и датского – в 1712 и 1714 соответственно. Мало чего добившись здесь, спустя несколько лет посланники нашли более внимательных собеседников в России, Оттоманской империи и Швеции. Шведское правительство подписало предварительный договор и было готово даже отправить посла, пока не вышел наружу обман; основать русскую колонию на Мадагаскаре, заручившись поддержкой пиратов, предполагал Петр Великий [22].
Что говорить: сегодня нельзя установить, были ли эти «посланники» каким-либо образом связаны с настоящими пиратами или являли собой аферистов, действовавших на свой страх и риск. Так или иначе, рассказы их оставили глубокое впечатление в воображении европейцев. Одним из первых к теме нового государства пиратов обратился молодой Даниель Дефо. В 1707 году на страницах своей
