княгини и дѣти къ тебѣ приведу» (Господин царь, если повелишь, я пойду на Русь и разорю христианство, и князя их убью, а княгиню и детей к тебе приведу). Явившись в Тверь, Шевкал поселился на княжеском дворе, изгнав оттуда Александра Михайловича [79]. По сути оба варианта сходны: в Рогожском летописце и Тверском сборнике прямо не говорится о намерении заменить русских князей татарскими, но коль скоро первых планировалось «погубить», это подразумевается само собой. Повесть новгородско-софийских и псковских летописей появилась во всяком случае не позднее начала XV в., когда был создан протограф Новгородской Карамзинской, Новгородской Четвертой и Софийской Первой летописей. Вероятно, что в ее основе лежал рассказ, созданный во Пскове во время пребывания там Александра Михайловича (1331–1337). Повесть Рогожского летописца и Тверского сборника входила в тверской летописный свод последней четверти XIV в., а создана была, по-видимому, в Твери вскоре после описываемых в ней событий [80]. В любом случае появление этих текстов не могло быть связано с событиями 1430-1440-х годов, когда отдельные ордынские предводители делали попытки закрепиться в пограничных русских городах. Но в XIV столетии мы не встретим событий, которые могли бы породить страх перед возможностью непосредственной оккупации ордынцами русских земель. Не исключено, правда, что в обстановке 1327 г. к такому опасению могло привести упомянутое в тверской версии «Повести о Шевкале» занятие Чолханом княжеского двора (в домонгольский период именно овладение княжеским двором символизировало вокняжение в городе [81]). Но чтобы на основе этого факта сложилось представление о столь масштабных общерусских планах Орды, нужна была благодатная почва, сложившаяся в более раннее время. И здесь следует обратиться к событиям эпохи нашествия Батыя.
Поскольку во время походов Батыя на Северо-Восточную и Южную Русь никто из сильнейших русских князей не признал власть завоевателей, и их земли были повоеваны, на Руси закономерно должны были ожидать осуществления «первой модели» властвования – непосредственного управления. И есть данные, говорящие о том, что некоторые действия монголов в первые годы после Батыева нашествия такому сценарию соответствовали.
В 1240-е годы под непосредственной властью монгольской администрации находилась южная часть Киевской земли: посол папы римского к монгольскому великому хану Иоанн де Плано Карпини в повествовании о своем путешествии (1245–1247) отмечает, что расположенный на Днепре ниже Киева Канев «непосредственно» находился «под властью татар» [82]. Канев не был стольным городом, и можно было бы полагать, что речь идет не более чем о попытке монголов контролировать узкую приграничную со степью полосу. Но сходную ситуацию фиксирует Галицко-Волынская летопись для Переяславля-Русского, в домонгольский период бывшего столицей одной из русских земель. Волынский и галицкий князь Даниил Романович во время своей поездки в 1245 г. к Батыю через Киев и Переяславль встретил в последнем татар: «и прииде Переяславлю, и стрѣтоша татаровѣ; оттуда же ѣха къ Коуремѣсѣ» [83] (и пришел в Переяславль, и встретил там татар; оттуда же поехал к Куремсе). В 1245 г. полководец Батыя Моуци, ведавший западной окраиной улуса Джучи, обратился к Даниилу Романовичу с требованием: «Дай Галичъ» [84]. Речь явно шла о передаче стольного города под непосредственное управление монголов. Наконец, есть основания полагать, что в начале 1240-х годов под непосредственным управлением завоевателей находился Киев – номинальная столица всей Руси.
Прямо об этом говорится в монгольском источнике (составленном в 1240-е годы) – «Сокровенном сказании»: «Посланные в помощь Субеетаю царевичи Бату, Бури, Гуюк, Мунке и все другие царевичи, покорив народы Канлин, Кипчаут и Бачжигит, разрушили города Эчжил, Чжаях и Мегет, а также совершенно разгромили и полонили Орусутов (русских. – А.Г.). Они полностью покорили Асутов и Сесутов, а также население городов Белерман (Биляр в Волжской Булгарии. – А.Г), Керманкива (Киев. – А.Г) и прочих городов, поставили даругачинов (наместников. – А.Г) и танмачинов и возвратились на родину» [85]. Из Галицко-Волынской летописи известно, что в конце 1245 г., когда через Киев по пути к Батыю проезжал Даниил Романович, «обдержащоу Кыевъ Ярославоу бояриномъ своимъ Еиковичемь Дмитромъ» [86] (управлял Киевом Ярослав через своего боярина Дмитра Ейковича). Но Ярослав получил Киев вместе с общерусским «старейшинством» от Батыя только в 1243 г. [87] Между тем в 1241 г. Михаил Всеволодич Черниговский, вернувшись в Киев после ухода завоевателей из Руси, жил не в городе, а «подъ Киевомъ во островѣ» [88]; это может объясняться как раз пребыванием в самом Киеве монгольского наместника, о котором говорит «Сокровенное сказание». Таким образом, в период сразу после нашествия Батыя и обоснования правителя улуса Джучи в Поволжье имели место реальные случаи как непосредственного владения монголами русскими городами, в том числе стольными, так и претензий на такое владение.
О том, что опасения относительно возможного установления режима непосредственного управления были реальными, свидетельствует рассказ Плано Карпини об отравлении Ярослава Всеволодича в ставке великого хана Гуюка близ Каракорума в 1246 г. Явно передавая информацию, полученную от людей Ярослава (с которыми папский посол тесно общался), он пишет: «…все полагали, что он был там отравлен, чтобы они смогли беспрепятственно и полностью владеть его страной» [89], т. е. даже в 1246 г., когда сохранение за русскими князьями, признавшими власть завоевателей, их владений уже, казалось бы, становилось очевидным, переход к «первой модели» властвования представлялся вполне возможным.
Вероятность такого хода событий показывали и случаи с правителями некоторых других завоеванных монголами стран, свидетелями которых были русские люди, посещавшие Монгольскую империю. Плано Карпини рассказывает о случившемся с одним из корейских правителей: «И если отец или сын умирают без наследника, то сына или брата они никогда не отпускают; мало того, забирают себе все его княжество, что, как мы видели, произошло с каким-то вождем солангов» [90].
С точки зрения современных научных знаний страх перед возможным переходом монголов к непосредственной власти над Русью кажется необоснованным. Но не так было в середине XIII столетия. Традиционно считается, что монголы непосредственно оккупировали те регионы, где можно было вести кочевое скотоводство. Но, скажем, о Южном Китае и значительной части Ирана такое сказать нельзя, однако, там монголы властвовали непосредственно. Более нюансированный подход попытался обосновать Т. Олсен. По его мнению, непосредственное управление устанавливалось в странах, расположенных к югу от степной зоны, где можно было использовать традиции местной бюрократии (Китай, Иран, Средняя Азия); к северу от степи (т. е. в первую очередь на Руси), где таких традиций не было, у власти оставались местные князья. Исключениями в таком случае оказываются уйгуры и Грузинское царство, расположенные южнее степей, но сохранившие своих правителей [91]. Однако исключений при таком подходе насчитывается намного больше. Южнее степной зоны находились сохранившие местных династов под монгольским
