- Пуста, ваша милость, - кивнул Суета. - Дорогой обнищали крайне. Пешком же полтыщи верст брели.
- Да, сильны ж вы, бродяги! - улыбнулся посланник. - Ладно, покуда не придет о вас указ, трактаментом я обеспечу вас своим. Опосля казна со мною расквитается. Квартиру подыскать вам надобно в каком-нибудь отеле здешнем, а на пропитание кладу вам по семи копеек серебром на брата в день. Андрюха! - крикнул он стоявшему поодаль франту. Тот с лакейской сноровкой подбежал. - Андрюха, бери-ка калмыков сих под попечительство свое. Вначале здесь у меня в людской воды нагрей да мочалы выдай, чтоб отмыли с тел своих калмыки грязь да вонь. Одежу их вели лакеям сжечь - видно, вшивые они. Пока же станут мыться, пошли других на улицу Тиршан, к евреям, пусть купят платья всякого, поболе, чтоб одеться сносно им можно было. Да накорми-ка их вначале! А то отсюда слышу, как в животах у них пищит. Придав им облик людей нормальных, а не степных калмыков, веди их в город, пущай посмотрят хорошенько на сей содом - может, и полюбится им Париж, здесь останутся, французами заделаются. К тому ж и квартиру им подыщешь. Понял?
Андрюха, похоже, поручению не рад был. Пузырек малюсенький из камзольного кармана вынул, духами за ушами у себя потер.
- Ваше сиятельство, и всегда-то вы, чуть попаскудней дело сделать нужно, меня и посылаете. А я ведь секретарь у вас, а не камердинер али лакей. Ни Пашку, ни Егорку, а всяк меня и сунете...
- Ничего, пойдешь! - нахохлился посланник. - У Хотинского Николая Константиныча миньонов да фаворитов нет! Все равно обязаны трудиться! - И снова обратился к мужикам: - Ну, так все вы слышали? Чего забудут лодыри сии, так вы напомните, не бойтесь. Завтра подойдите. Журнал ваш прочитав, скажу свое вам слово. Пока ж ступайте мыться - псиной от вас несет, помрешь!
Мужики, растроганные милостивым приемом, низко поклонились и пошли вслед за Андрюхой, русским франтом, брелоками гремевшим, цепочками двух своих часов немалого размера.
Из особняка резидента российского Николая Константиновича Хотинского мужики, предводительствуемые секретарем Андрюхой, вышли через три часа повеселевшими изрядно. Были они, во-первых, сыты, во-вторых, помыты с душистым мылом и водой горячей, в-третьих, одеты в одежду хоть и не новую, но вполне добротную и чистую. Одежды они, правда, подобной не носили кафтаны узенькие, штаны короткие, чулки и башмаки. Вдобавок снабдил их Андрюха шляпами с высокой тульей и круглыми полями. От шляп они отказывались долго, но секретарь посланников велел надеть их во избежание гнева его сиятельства, непорядок не любившего. Надели и похожи стали на французов, что мужикам неприятно было.
Вышли на набережную реки, оглядывали все вокруг, - на острове, как будто, стояла большая церковь о двух высоких башнях.
- Сие Нотр-Дам, - небрежно указал Андрюха на церковь, важный страшно от ощущенья превосходства своего над мужиками. - Богоматери Парижской храм, сие же - дворец королевский, Тюильри. Да, мужики, такое чудо вы здесь узрите, столь дивное рукомесло, талантами первейшими содеянное, что плыть в Россию вшивую, холодную вам скоро перехочется. Вот я, к примеру, хоть и русский, но сущим французом по духу себя считаю, поелику сердцем воспринял все здешнее, едва узрел. Ну да пойдемте, показывать вам стану сей великий парадиз.
Мужики, с интересом глядя по сторонам, за проводником пошли, а тот без умолку все говорил, картавя на манер французский для форсу пущего:
- Да, такого дива вы, калмыки, в своей России не увидите! Вон инвалидный дом, что для больных, да раненых, да престарелых служак построен. Правительство французское немало усилий прилагает к попеченью всех страждущих и сирых. Покажу вам и приют для подкидышей, в который тысяч до восьми младенцев - плодов любви запретной и продажной - ежегодно принимают.
- Что ж опосля из тех плодов выходит? - мрачно Суета Игнат спросил.
Андрюха равнодушно рукой махнул:
- Да умирает, наверно, половина, до года не дожив. Те же, кому Бог дарует жизнь долгую, на фабрики работать отправляются, на ткацкие, туда, где работенка, навроде каторжной, их скорехонько на тот свет спроваживает. Но вам-то что о том печаловаться? Чай, не дети ваши. Ладно, дальше идем. Скоро Пале-Рояль увидим - место диковинками разными, народом всяким и товаром преизрядным знаменитое.
Целый день ходили мужики по городу. Дивились множеству карет, рессорных, лакированных, несущихся со скоростью огромной, под колесами которых, как сказал Андрюха, погибает в год до сотни парижан. Ходили по бульварам среди гуляющей толпы горожан разряженных, благоухающих, ободранных и источающих зловоние, франтов и франтих, чиновников, воров, гулящих девок, шпионов полицейских с огромными дубинками в руках заместо трости, савояров, носивших в ящиках сурков, монахов, нищих, шарлатанов, фокусников, фигляров разных, жонглеров, вербовщиков солдат, фехтовальных учителей, всем предлагавшим обучить за плату небольшую своему искусству, грудастых кормилиц, цветочниц, продавщиц напитков и пирожных. Париж кишел людьми, не обращавшими друг на друга ни малейшего внимания, жившими отдельно, как будто не было вокруг толпы, смеющейся, орущей, желающей, жадной, пьяной, страстной, и мир весь заключался только в них одних, обожавших тела свои, свои одежды, духи, желания и мысли.
Мужики шли между шестиэтажных каменных домов, громадных, страшных немотой своей, под вывесками шли огромными - сапогом, перчаткой, чайником, - мимо лавок с товаром всяким, невиданным ими прежде, гастрономические запахи вдыхали, безумно вкусные, которые мешались с вонью, стойкой и неистребимой, и весь город казался им каким-то оборотнем, имевшим два лица: одно смеющееся, радостно приветливое, манящее, другое - скорбное, печальное, страданием измученное.
Вечером устроил их Андрюха в гостиницу, в меблированные комнаты. Перед тем, как заснуть, долго говорили мужики о городе Париже, перетирали дневные впечатления жерновами мозгов своих и наконец признали, что французская столица им для жилья мало пригодной показалась, но походить по ней да поглазеть еще, конечно, стоит, поелику город красотами богато изукрашен. На том и порешили. Замолкли, но долго ворочались еще, терзаемые нещадно клопами, настроенными, видно, недоброжелательно к российской нации и вере православной.
На следующий день пошли к Хотинскому, резиденту русскому, принявшему мужиков почти любезно и даже усадившему их пить чай с вареньем сливовым.
- Ну, - сказал он, ухмыляясь по-совиному, - прочитал я ваш журнал, калмыки. Да, настрадались вы с бездельником Беньёвским. Ну да ладно, впредь вам наука будет, прелесть всякую немецкую не слушать, а жить своим умом, российским. Журнал же сей сегодня ж перешлю в Сенат правительствующий пусть высокие персоны решенье принимают, что мне с вами делать. Пока ж живите в сем Содоме. Может, слюбится, останетесь.
- Навряд ли слюбится, - сахарок посасывая, сказал Игнат.
- Э-э, брат, не загадывай! - пальцем погрозил Хотинский. - Париж влиянье заразительное имеет. Особливо ж русские в нем скоро обвыкаются. Для душ их, воли жаждущих, оная помойня, где всяк живет как ему заблагорассудится, великим наполнена соблазном, в коем они и развращаются до полной над собой неуправности. Быстро русские здеся погибают, но счастливейшими из смертных себя считают, как птахи порхают, покуда в болото не низвергнутся. Ладно, сейчас ступайте. Месяца через два зайдите - может, придет какая весть из Петербурга.
Уже в сенях, на выходе, к ним Андрюха подошел, колечко на пальчике поверчивая, сказал:
- Дураки вы дураки! Ну какой кураж в Россию вам возвращаться? Али пытки изведать охота? Я бы, калмыки, словечко бы за вас его сиятельству замолвить мог, чтоб оставил подле резиденции, на службе. Французиков ко всем чертям пошлем - накладно нам держать их, - да и станете у нас за конюхов, за сторожей, за истопников и трубочистов. Чем тут не жизнь? И жалованье положат нехудое. Плюньте вы на хамскую да сирую Россию, где что ни человек, то ярыга, мечтающий вам шею навахлачить. Я вот тоже из простого звания, а вышел в секретари посольские, положением своим доволен, а местом жительства и тем паче!
Андрюхе отвечал Игнат, напяливая на висковатую голову свою шляпу с круглыми полями.
- Положением своим гордишься, стало быть? Так ить и дерьма кусок на дерево высокое забросить можно. Али не так?
Андрюха покраснел, ещё скорей принялся крутить свое колечко, шепотом сказал:
- Ладно, мерзавцы! Дуйте в свою Россию щи кислые хлебать да опосля полотенца онучей утираться! Заорлят вам морды ваши да сошлют на железные заводы руду возить! Да и поделом вам, калмыкам!
Мужики ничего не сказали русаку парижскому, надели шляпы и вышли за порог резиденции российской.
Каждый день ходили мужики по городу, удивляясь, любуясь, приглядываясь, прислушиваясь к невиданному прежде, необычному, дивному, непонятному, странному. В монастыре Сен-Дени видели они могилы государей французских, а в церкви Женевьевы святой, покровительницы города, узрели раку с мощами Божьей угодницы, но так высоко пристроенную, что и не приложиться было к ней паломникам. Вещи разные, чтоб силу чудодейственную приобрели, на палках поднимали, терли ими о ковчег каменный. Поодаль вешали бумажки с обращением к святой. Ивашка Рюмин тоже тишком какую-то писульку прилепил, но мужикам об этом не сказал.
