Вольфганг Фенор - Фридрих Вильгельм I

Лишь в последние пять лет жизни короля его враждебность к ученым пошла на убыль. Целебный опыт королю принесло «дело Вольфа». Уроженец Бреслау, Кристиан Вольф (о нем уже шла речь на известном «диспуте» во Франкфуртском университете) с 1706 г. занимал кафедру математики и философии в университете Галле. Он стал первым профессором, читавшим лекции по математике на немецком языке. Вольф создал философскую систему рационализма и прославился на весь мир своими попытками дать математические основы логике, метафизике, естественному праву, да и всем философским постулатам. Его статьи и книги представляли собой собрание многословных рассуждений, написанных весьма громоздким языком и никому до конца не понятных. Но благодаря холодной рассудительности устных выступлений он стяжал такую философскую славу, которую до него имел только Лейбниц, а после него — Кант. Учение Вольфа завоевало все университеты, и студенты, опьяненные духом начинавшейся эпохи Просвещения, штурмовали залы, где философ читал лекции. Разумеется, месть его коллег — во главе с теологом Иоахимом Ланге и деканом Августом Германом Франке — не заставила себя долго ждать. В 1721 г. Вольф прочитал лекцию о высокой морали китайцев, поднося, естественно, тем самым зеркало к облику европейского общества. И коллеги обвинили его в неуважении христианской этики. От имени теологического факультета Ланге и Франке написали королю жалобу на Вольфа, чьи лекции якобы прививают студентам отвращение к слову Божьему.

Фридрих Вильгельм ничего не понимал в ученых спорах, и письмо это отложил в сторону. Но на беду, тогда же в Берлин из Галле приехали генералы фон Нацмер и Лёбен. Вечером, сидя в Табачной коллегии, они рассказали, как Вольф защищает на своих лекциях учение Лейбница о предопределенной изначально гармонии в отношениях души и тела. При упоминании Лейбница глаза короля налились кровью. Этого «безмозглого дурака», умершего в 1716 г., король хорошо знал с детства. Именно Лейбниц своей заумью разбил сердце его нежной матери и отвратил ее от Бога, именно этот бездельник только и мог вопрошать о «причине причин», а сам, по мнению Фридриха Вильгельма, не умел даже ружье «на караул» взять. А еще генералы объяснили королю: учение Вольфа о предопределенной гармонии снимает с человека ответственность за его поступки. Поскольку все и так уже предопределено, пойманный дезертир теперь сможет ссылаться на предопределенную гармонию: его побег, мол, был предопределен свыше. Король с размаху ударил кулаком по столу. Этого еще ему не хватало: чтобы учением Лейбница оправдывались лодыри, симулянты и дезертиры! 8 ноября 1723 г. он продиктовал университету Галле предписание, запрещающее лекции Вольфа. Документ заканчивался словами: «Вы должны сообщить Вольфу, что в течение 48 часов после получения этого распоряжения он под угрозой виселицы должен покинуть город Галле и все земли Нашего королевства».

Вольф уехал из Пруссии и стал профессором Марбургского университета. Но с изгнанием Вольфа инцидент не был исчерпан. «Дело Вольфа» продолжало будоражить умы. В Берлине самым горячим сторонником Вольфа оказался пастор Райнбек. В 1732 г. он познакомился с тем самым графом Мантейфелем, описавшим обед в Шартау. Граф уже переехал в Берлин и основал здесь «Общество друзей истины». Королева, кронпринц и глава Высшего суда Коксэжи сочувствовали идее реабилитации гонимого философа. Им даже удалось заинтересовать судьбой Вольфа князя Леопольда и генерала Грумбкова, так что в Табачной коллегии эта тема была затронута снова. В начале 1736 г. Фридрих Вильгельм, понявший, что он стал жертвой университетских интриганов, распорядился о создании комиссии из пяти человек под председательством Коксэжи. Комиссия получила задание: беспристрастно оценить сочинения Вольфа.

Оценка комиссии оказалась самой высокой, и короля стали мучить угрызения совести. Он предложил Вольфу вернуться в Пруссию. Здесь философу были обещаны титул тайного советника и жалованье в две тысячи талеров; ему даже гарантировали профессорскую должность в университетах Галле и Франкфурта-на-Одере. Вольф, не доверявший «чудесному вразумлению», находил все новые отговорки, лишь бы не покидать Марбург. (В Пруссию он вернулся лишь при Фридрихе Великом.) А желание Фридриха Вильгельма вернуть изгнанника только усиливалось.

Постепенно он изменил отношение к ученым — 21 декабря 1738 г. кронпринц написал: «Отец теперь считает науки полезными и достойными похвалы». И действительно, Фридрих Вильгельм даже решил сам ознакомиться с философскими трудами Вольфа. Для этого он использовал подборку цитат из его трудов, составленную Готшедом. И кронпринц изумленно сообщал послу Зууму, как его отец читает теперь «по три часа ежедневно». Однако удивительного здесь было мало. В книге Вольфа «Разумные мысли об общественной жизни людей» Фридрих Вильгельм среди прочего нашел такую фразу: «Оставленные в стране деньги — это философский камень». Ничто больше не могло убедить короля-солдата в здравости ума Вольфа и в ценности философии вообще. Господа философы, переставшие витать в эмпиреях и тем более способные объяснять реальный мир, перейдя от бесполезной метафизики к конкретной государственной философии, становились понятными и близкими людьми. Декретом от 7 марта 1739 г. Фридрих Вильгельм потребовал от студентов-теологов королевства «основательно и своевременно изучать философию и логику, например труды профессора Вольфа».

Поведение короля-солдата в «деле Вольфа», его способность к обучению и внутренний переворот продиктованы, несомненно, чувством справедливости, издавна укоренившимся в душе этого человека и спрятанным за фасадом деспотизма и склонности к насилию. Однако между личным стремлением к справедливости и господством права в королевстве расстояние оставалось колоссальным. Термин «права человека» тогда еще не существовал; эти слова впервые были произнесены лишь через пятьдесят лет после смерти Фридриха Вильгельма. В первой половине XVIII века правосознание было слабо развито во всех странах. Лишь в узком кругу образованных людей сохранились представления об идеях великих философов и государственных мужей античности (как раз в это время их сочинения были открыты заново). Согласно их постулатам, под справедливостью подразумевалось господство закона, которому подчинялись и сильные мира сего в интересах общества. На один исторический миг, в эпоху Великой Крестьянской войны и Реформации, Мартин Лютер сумел даже возродить древние германские принципы справедливости. Но под гнетом церковного мракобесия, веками освящавшего рабскую покорность неизменно правым властям, о правах одиночек не могло быть и речи.

В последующие двести лет ситуация только обострялась. Во Франции, подававшей пример европейскому абсолютизму, народ подвергался настолько страшной эксплуатации, что эту страну уверенно можно было считать рабовладельческим государством: любой бедный там либо рано умирал, либо отправлялся в тюрьму. Каждый горожанин (о крестьянах и говорить не приходилось) мог быть схвачен на улице и лишен свободы на неопределенный срок — для этого стоило лишь заполнить формуляр. Такие формуляры, изготовленные типографским способом, сохранились. Вот их содержание: «Господин… направляю Вам это письмо с тем, чтобы приказать Вам доставить в мой замок Бастилию господина… и содержать его там до моих дальнейших указаний. Кроме того, молю Бога, дабы Он взял Вас, господин… под свою защиту. Подписано: …Людовик».

Во Франции господствовал беспросветный произвол. Но разве с другой стороны Ла-Манша, из Британии, не доносился призыв к свободе и справедливости? Разве в 1688–1689 гг. там не были приняты «Декларация о правах» и «Билль о правах»?

«Славная революция» в Англии в конечном счете привела лишь к жестокой, едва прикрытой диктатуре и к дальнейшему угнетению народа. Королевскую власть потеснила власть парламента: родовое дворянство и крупная лондонская буржуазия разделили власть в стране поровну. Эта «демократия» воплощала олигархию, власть немногих и богатых; из трех миллионов совершеннолетних жителей Британии лишь десять процентов имели право голоса. Места в парламенте продавались, хотя и не каждому, имевшему деньги. Специальные команды патрулировали улицы портовых городов и принуждали пойманных прохожих к службе на кораблях английского флота, где дисциплина поддерживалась с помощью кнута и виселицы. Английских матросов подвергали куда более страшным наказаниям, чем солдат прусской армии — при том, что в море вряд ли существовала опасность дезертирства.

Четыре пятых богатств Британии принадлежали 7000 аристократам. Рабочие жили хуже рабов античности; в условиях свободного товарно-денежного хозяйства их продавали вместе с мануфактурами. Один английский епископ заявил: «Законы нужны народу только для того, чтобы слушаться их!» В руках дворян находился весь государственный аппарат. Они избирались в судьи, и судьи всегда были землевладельцами. Британское правосудие всех повергало в отчаяние. Универсальным приговором судов была виселица: смертная казнь предусматривалась более чем за сто правонарушений. И сами казни в Британии были варварскими: государственным преступникам вырывали кишки; мертвые тела четвертовались.