Ознакомительная версия.
…Во время следствия меня несколько раз вызывал на допрос Абакумов. На этих допросах постоянно присутствовал следователь Лихачев. Абакумов ругал меня площадной бранью, унижал мое человеческое достоинство, смешивал с грязью мою честную работу до ареста, угрожал расстрелом, арестом моей семьи и т. п…»
– Ну и что тут такого? – удивился Павел. – Обычная работа, с нажимом. Если на подследственных нажимать нельзя, как же с ними работать?
– Я разве говорю, что нельзя? Нет, нажимать можно и нужно, и бить тоже можно, но бить надо врагов, а не невинных![88] А тут человек сто раз сказал, что он невиновен, а эти его все равно дожимают…
Павел не стал спорить. Он уже давно убедился, что Хрущев их работы не знает, но желание объяснить ему особенности ведения следствия у него в последнее время как-то угасло.
– А теперь смотри, для чего это все было нужно, – и Хрущев протянул ему следующую бумагу.
«Через несколько дней после моего ареста, в конце апреля 1946 г., я был приведен днем в кабинет Абакумова. Абакумов впервые заговорил со мной на человеческом языке. В присутствии следователя Лихачева он сказал, что я должен буду подписать составленное и отпечатанное заявление на имя И. В. Сталина… Лихачев давал мне подписывать по одному листу, и так я подписал это заявление, в котором, насколько помню, было сказано, что я совершал преступные действия на работе в ВВС. Далее в этом заявлении приводились, как якобы известные мне факты, различные клеветнические вымыслы, компрометирующие члена Политбюро ЦК ВКП(б) Маленкова, маршала Жукова и зам. министра внутренних дел Серова…»
– Понял теперь? Таким вот образом эти мерзавцы получали заявления на кого им было угодно. Берия их потом держал при себе, в том самом архиве, который мы ищем. А дальше было все просто. Только товарищ Сталин хочет, например, сделать министром обороны маршала Жукова – Берия ему бац на стол бумажку! И товарища Жукова вместо Министерства обороны законопачивают в военный округ, а его верных помощников – под арест, и опять мотают, тянут показания. Теперь понимаешь, почему нужно найти этот архив? Если его сейчас не отыскать, кто его знает, где он всплывет? Представляешь, что будет, если эти бумажки попадут за границу, какой козырь в руки нашим врагам?
– Не может быть! – воскликнул Павел. – Одно дело соперников убирать, это часто бывает, но чтобы сделать такую подлость всей стране… Они хоть и мерзавцы, но все же советские люди.
– Они еще не то могут! – убежденно сказал Хрущев. – Одно слово: враги! Ты читай, читай. Там есть еще по делу, о котором тебя товарищ Молотов спрашивал. Он был главным человеком, который стоял на пути Берии к власти, и на него этим подлецам обязательно надо было найти какую-нибудь гадость. Но товарищ Молотов – человек безупречный, и тогда взялись за его жену. Чтобы ее посадить, Абакумов ничем не смущался. Наарестовывал кучу ее родных и знакомых и принялся вымогать у них показания. Вот почитай, как он это делал. Это из бериевского письма, он как почувствовал, что товарищ Молотов снова в силе и мы все за него, так своего верного пса нам и сдал…
«О том, как фабриковались следствием эти показания, Штейнберг И. И. заявил:
"Мне было сказано, что я должен признаться во враждебной и националистической деятельности, которую я якобы проводил вместе с Жемчужиной…
…Меня допрашивал министр государственной безопасности Абакумов, который потребовал, чтобы я признался. Я отрицал. Тогда министр приказал следователю бить меня до тех пор, пока я не подпишу такие признания. В течение двух дней после этого мне только показывали «орудия» (резиновую дубинку), но так как я продолжал отрицать, то приступили к систематическим избиениям. Наряду с этим мне давали спать не более 2–3 часов в сутки. Допросов с „дубинкой" было подряд семь. Их я выдержал, но перед восьмым допросом сдался и сказал неправду".
По тому же вопросу Мельник-Соколинская С. И. заявила:
«… Я все же отказывалась подписывать ложь, теряла последние силы, падала на стол, просила отпустить меня, а он (Комаров) кричал, что меня на носилках будут допрашивать, и обрисовал картину страшных ужасов, меня ожидавших. Наконец, Комаров начал угрожать мне арестом моего мужа и дочери Лены, а другую обещал отдать в детский дом. Я начала терять почву. Судила про себя, что меня тоже взяли без вины и стряпают дело, и решила, что самые страшные четыре страницы попрошу переделать, а остальные подпишу, только чтобы не допустить ареста мужа и дочери. Но и тут он (Комаров) обманул меня, переделав только две. И я совершила в тюрьме преступление, подписав уже утром этот протокол»».
– И ведь получилось у них это черное дело! Сталин товарища Молотова в последнее время и видеть не хотел, а Берию от себя не отпускал ни на шаг. А вот теперь посмотри, как он с нашими партийными товарищами расправлялся. Это как раз по «ленинградскому делу». Берия хотел и по нему добреньким стать. Главных своих врагов он перебил, а остальные ему не противники, их можно и освободить, они за это на него молиться будут. Заодно и товарища Маленкова подставит, который тогда курировал органы, без него ничего там не делалось. А Георгий Максимилианович человек простой, доверчивый, обмануть его нетрудно, вот Абакумов им и вертел, как захочет. Письмо нам в Политбюро Берия написать не успел, а материальчики подготовил…
Еще один лист бумаги – показания бывшего второго секретаря Ленинградского обкома Турко.
«Я никаких преступлений не совершал и виновным себя не считал и не считаю. Показания я дал в результате систематических избиений, так как я отрицал свою вину. Следователь Путинцев начал меня систематически избивать на допросах. Он бил меня по голове, по лицу, бил ногами. Однажды он меня так избил, что пошла кровь из уха. После таких избиений следователь направлял меня в карцер, угрожал уничтожить меня, мою жену и детей, а меня осудить на 20 лет лагерей, если я не признаюсь… Потом Путинцев предложил мне подписать чудовищный протокол о Кузнецове, Вознесенском и других. В нем также содержались дикие измышления о руководителях партии и правительства. И что я участник заговора. Били. Я кричал на всю тюрьму. Семь суток просидел в карцере. Снова отказался подписать протокол… Снова побои. Потом я увидел врача со шприцем. Я испугался и подписал сразу два протокола… Повели к Комарову. Его я боялся больше, чем Путинцева… Хотел покончить самоубийством… Дома жена лишилась рассудка, сына арестовали, малолетнюю дочь отдали в детдом. В результате я подписал все, что предлагал следователь…»
– Ну что, понял, зачем над ними изгалялись? Эти люди – они по их меркам маленькие. Через них Абакумов получал показания на людей больших. И ты что думаешь – это ему самому было нужно? Он для Берии старался. А тот потом на него же все и повесил. Верить Берии, Павлушка, – удовольствие очень дорогое…
…В этот день майор Котеничев пришел домой необычно рано, еще до полуночи, и какой-то странный. Не злой, как в последние дни, а скорее отрешенный. Поужинав, он поднялся, прошелся по комнате и коротко позвал:
– Полина!
Женщина, разбиравшая постель, поднялась и застыла с покрывалом в руках. Майор, не глядя ей в глаза, тихо и твердо сказал:
– Собирай чемодан. Завтра тебе надо уйти.
Она не стала задавать глупых вопросов, вроде: «Что случилось?» или выяснять, кончилась или не кончилась любовь. За два года совместной жизни ни он, ни она ни разу не произнесли этого слова – у обоих были на то свои причины. Она всего лишь спросила:
– И все?
– Нет!
Майор потянулся к своей полевой сумке и достал небольшой пакет с полным набором документов: паспорт, трудовая книжка, профбилет и прочее, прочее, что надлежит иметь советскому человеку. Все это он изготовил давно, два комплекта – для себя и для нее, естественно, на другие имена. Сверху на стопку бумаг пришлепнул пачку денег с выпотрошенной сегодня сберкнижки и свеженькое направление на работу в Министерство среднего машиностроения.
– Завтра уволишься. Если будут спрашивать, объяснишь начальнику РУВД, что получила секретное назначение и что Средмаш – это бывшее Первое главное управление.[89] Купишь билет до Свердловска. Перед отъездом позвонишь с почтамта по этому телефону, сообщишь номер поезда и вагон. Там тебя встретят.
Она кивнула, забрала бумаги и стала собираться, снова не задав ни одного вопроса. Из своих тридцати лет старший лейтенант милиции Сидоренко двенадцать провела в армии и привыкла, что приказы не обсуждаются.
Когда она еще была девочкой-школьницей и звали ее, перефразируя популярную песню, Полюшка-Поля, она жила в Ленинграде. В августе сорок первого была мобилизована на оборонные работы, а вернувшись, увидела вместо дома груду развалин. От дворничихи она узнала, что подвал, в котором жильцы прятались от бомб, залило водой из лопнувшей трубы. Когда вода потекла по асфальту двора, разбирать развалины перестали, не видя смысла в том, чтобы вытаскивать мертвых – надо было спасать живых. Дворничиха, когда началась бомбежка, в подвал не пошла, дежурила в подворотне, потому и спаслась. А мать Полины, дед и сестренка с братом – вся семья, – были в бомбоубежище, там все и сгинули.
Ознакомительная версия.
