Александр Доманин - Крестовые походы. Под сенью креста

...Мы, Гормунд, милостью Божией патриарх святого города Иерусалима, с подчиненными церкви нашей братьями, с господином Вильгельмом де-Бурис, коннетаблем, и Паэном, канцлером, совместно со всеми собравшимися баронами Иерусалимского королевства, собравшись в Акконе, в церкви Святого Креста... подтвердили святому евангелисту Марку*, упомянутому дожу и его преемникам и народу венецианскому... обещания короля Балдуина**. А именно: во всех городах, подвластных упомянутому королю, его преемникам и всем его баронам, венецианцы должны иметь церковь и целую улицу, одну площадь и баню, а также пекарню; всем этим они должны владеть навсегда на наследственном праве, свободно от всех поборов, наравне с королевской собственностью. Если бы венецианцы захотели завести в своем квартале в Акконе пекарню, мельницу, весы, меры для измерения вина, масла или меда, то пусть будет дозволено без возражений всем тамошним жителям, кто только захочет, свободно печь, молоть, купаться, как если бы это все было королевской собственностью. Но мерами сыпучих и жидких тел надлежит пользоваться следующим образом. Именно, когда венецианцы торгуют между собой, должно мерить собственными, то есть венецианскими, мерами; а когда венецианцы продают свои товары иноплеменникам, должно продавать по своим, то есть венецианским, собственным мерам. Когда же венецианцы покупают что-либо у других народов, не венецианцев, то надлежит принимать (товар) королевской мерой и по установленной цене.

При этом венецианцы не должны никоим образом платить никакой пошлины, установленной по обычаю или на каком-либо другом основании, ни при пребывании в одном месте, ни при продаже, покупке, или отъезде, кроме того случая, когда они приезжают или уезжают, перевозя на своих судах паломников; тогда они безусловно должны уплачивать, согласно королевскому обычаю, третью часть самому королю...

Если возникнет спорное дело или спор между двумя венецианцами, пусть оно разрешается в венецианском суде; и если кто-нибудь имеет жалобу или претензию к венецианцу, пусть она решается в том же суде. Если же венецианец предъявит иск к не венецианцу, то получит удовлетворение в королевской курии.

Кроме того, если умрет венецианец, оставив завещание или нет... его имущество передается венецианцам. Если венецианец потерпит кораблекрушение, он не должен иметь ущерба в отношении своего имущества*. Если он погибнет при кораблекрушении, его оставшиеся вещи будут переданы его наследникам или другим венецианцам. Далее, венецианцам должна принадлежать та же судебная власть... над горожанами любой национальности, живущими в квартале и домах венецианцев, какую король имеет над своими подданными.

Наконец, венецианцам предоставляется в вечное, наследственное и бесспорное владение третья часть городов Аскалона и Тира, с принадлежащими к ней землями, которые находятся ныне во власти сарацин, а не франков, и которые с Божьей помощью будут, начиная с Петрова дня, завоеваны вместе с венецианцами... и ггой третьей частью они будут распоряжаться на тех же правах, какими пользуется король в своих двух частях».

Начнем со святилища Господня*... Пастыри пасли самих себя, собирая шерсть и молоко овец, но не заботясь о душах и даже подавая прихожанам примеры предательства; тучные коровы на горе Самарии, стали они из Христовых бедняков богачами. Они растолстели наследием распятого... хотя Господь сказал Петру: «Паси своих овец», однако мы никогда не слышали, чтобы он говорил: «Стриги овец своих»... Повсюду они заводили в церкви прилавки для продавцов голубей и столы для менял, которых изгнал сам Господь**... Утопая в обильной роскоши, ослабев от постыдной праздности, они не только крошками, которые падали со стола Господня, но целыми хлебами и изысканными кушаниями услаждали своих щенков...***

После того, как монахи, усилившись свыше меры благодаря своим огромным владениям, отравились ядом богатства, они стали презирать свое начальство, разрывая узы повиновения...**** Они не только стали несносны для церкви, но и перешли, ненавидя и унижая друг друга, к открытым обидам вплоть до насилий и драк... Многие из них, более благомыслящие, мужи праведные и богобоязненные, соблюдали спасительное правило и святые установления ордена и... «не ходили на совет нечестивых и не вступали на путь грешников...». Однако брало верх нечестие злонамеренных и неблагомыслящих... И поэтому, вследствие ослабления строгости церковной дисциплины, миряне и (разные) зловредные люди пренебрегали наставлениями своих прелатов, мало уважая суровое правосудие духовного меча.

Миряне, чем знатнее и могущественнее они были, тем пагубнее совращались с пути. Поколение испорченное и извращенное... происходившее от упомянутых паломников*, они унаследовали имущество, а не добрые нравы своих отцов, и злоупотребляли земными благами, которые их отцы добыли собственной кровью, деятельно сражаясь во славу Божию. А их сыновья, называемые пулланами, вскормленные в наслаждениях, слабые и женоподобные, более привыкшие к баням, чем к битвам, преданные скверне и роскоши, носили, подобно женщинам, складчатые одежды... Всякий, кто достаточно знает, как их презирают сарацины, не сомневается, насколько они бездейственны и вялы, малодушны и трусливы... Заключая союзы с сарацинами, они радуются миру с врагами Христа. Враждуя между собою по самой пустой причине, возбуждая между собой раздор, распри и войны, они часто просят помощи против христиан у врагов нашей веры и не стыдятся растрачивать... во вред христианству силы и средства, которые следовало бы обратить во славу Божию против язычников... Пулланы не только не оказывают благодарности, но даже во многих местах утесняют паломников, которые с величайшим трудом и непосильными расходами, предоставляя Господу себя и свое имущество, издалека, из самых отдаленных стран приходят как по благочестию, так и из желания оказать им помощь**. ...А потом пулланы безмерно обогащаются, притесняя и разоряя паломников при продаже и обмене вещей и разных сделках и взимая с них непомерно высокую плату за постой...

Есть (там) и другие люди, которые, издревле живя в этой стране под властью различных господ- греков римлян, латинов* и варваров, сарацин, христиан, долгое время несут в разных формах иго рабства- будучи повсюду рабами, всегда платя подати, они предназначаются своими господами для занятия сельским хозяйством и для других низших нужд; они совершенно неспособны к военному делу и бесполезны в сражении подобно женщинам, исключая немногих, которые   но-СЯТ только луки и стрелы. Их называют сурианами (/гановясь за небольшую плату шпионами, они выдают тайны христиан сарацинам, среди которых они выросли, их языком они пользуются охотнее, чем каким-ни-Оудь другим, и в значительной степени подражают их приращенным нравам... По сарацинскому обычаю они содержат жен взаперти и закутывают их и своих дочерей в чадры... бороды же, подобно сарацинам, грекам И почти всем восточным народам, они не бреют но "Ч'ащивая их с большой заботой, сильно ими похваляются, считая бороду знаком мужественности, украшением лица, честью и славой человека...

Слава Творцу и Создателю. Всякий, кто хорошо понимает дело франков, будет возвеличивать Аллаха и прославлять его. Он увидит во франках только животных, обладающих достоинством доблести в сражениях и ничем больше, так же как и животные обладают доблестью и храбростью при нападениях.

Я расскажу кое-что о делах франков и об их странном уме. В войсках короля Фулько, сына Фулько*, был всадник, пользовавшийся большим почетом, который прибыл из их страны, совершая паломничество, и возвращался туда. Он подружился со мной, привязался ко мне и называл меня «брат мой», между нами была большая дружба, и мы часто посещали друг друга. Когда он собрался возвращаться по морю в свою страну, он сказал мне: «О брат мой, я отправляюсь в свою страну и хотел бы, чтобы ты послал со мной своего сына». А мой сын был в это время при мне, и было ему от роду четырнадцать лет.

«Пусть он посмотрит на наших рыцарей, научится разуму и рыцарским обычаям. Когда он вернется, он станет настоящим умным человеком». Мой слух поразили эти слова, которые не мог бы произнести разумный; ведь даже если бы мой сын попал в плен, плен не был бы для него тяжелее, чем поездка в страну франков. Я ответил моему другу: «Клянусь твоей жизнью, то же было и у меня в душе, но меня удерживает от этого лишь то, что его бабушка — моя мать — очень его любит и не позволила ему выехать со мной, пока не заставила поклясться привезти его к ней обратно». — «Значит, твоя мать еще жива?» — спросил франк. — «Да», — сказал я. — Тогда не поступай против ее желания», — сказал он.