Общение с императором становилось тягостным и опасным для окружающих. На месте гуманной, терпимой Екатерины оказался человек строгий, нервный, неуправляемый, вздорный. Видя, что его пожелания оставались неисполненными, он негодовал, наказывал, распекал. Как писал H. М. Карамзин, Павел, «к неизъяснимому удивлению россиян, начал господствовать всеобщим ужасом, не следуя никаким уставам, кроме своей прихоти; считал нас не подданными, а рабами; казнил без вины, награждал без заслуг, отнял стыд у казни, у награды — прелесть, унизил чины и ленты расточительностью в оных… Героев, приученных к победам, учил маршировать. Имея, как человек, природную склонность к благотворению, он питался желчью зла: ежедневно вымышлял способы устрашать людей, и сам всех более страшился; думал соорудить себе неприступный дворец и соорудил гробницу». Словом, добром это не кончилось. Против Павла в офицерской среде и среди аристократии созрел заговор, 11 марта 1801 года произошел ночной переворот и в только что построенном Михайловском замке Павел был убит ворвавшимися в царскую спальню заговорщиками.
Последствия одного путешествия: Александр Радищев
Дети Просвещения
Когда в 1789 году во Франции началась революция, то поначалу события в Париже не вызвали особой тревоги у императрицы Екатерины II. Даже наоборот, государыня не скрывала своего злорадства: «Так им, Бурбонам, и надо! Потребно было им давно пресечь придворный разврат, больше думать и хлопотать о благе государства, как это делаю… я, например!»
Но постепенно, по мере того как все мощнее разгорался революционный пожар, Екатерина тревожилась все сильнее. Ее беспокоила судьба идей, которые легли в основу революции. Ведь как ни парадоксально, это были и ее идеи… И Французскую революцию, и Екатерину как политика вызвали к жизни идеи Просвещения — равенства, человеческого достоинства, свободы. Мыслями Монтескье, Вольтера были пронизаны многие реформы Екатерины. Но они же породили и кровавую гидру революции. Екатерина яростно защищала своих кумиров. Она писала, что не философы виноваты в злодеяниях революции, а ловкачи-политики, которые этими идеями спекулируют. Поэтому она опасалась, как бы и в России не завелись Робеспьеры и Мараты, начавшие, как известно, с критиканства старого порядка в газетках, листовках, пьесках.
Вот тут-то, в этой обстановке опасений и подозрительности и возникло дело Радищева. Вообще само явление Радищева было тоже вызвано просветительской политикой Екатерины II. Именно она, беспокоясь о развитии законности в стране, отправила учиться праву в Лейпциг двенадцать лучших пажей. Среди них был и шестнадцатилетний Александр Николаевич Радищев. Жизнь у юношей выдалась трудная, но учеба была интересной, и через пять лет Радищев вернулся в Россию взрослым человеком, умудренным знаниями и опытом. При этом, уже там, за границей, жизнь обернулась к Радищеву своей грустной стороной.
В Саксонии он особенно сдружился с Федором Ушаковым. Они были друзья не разлей вода: веселы, молоды, гуляли, кутили вместе. Но Ушаков внезапно заболел, да так тяжко, что у него началась гангрена. Ушаков кричал от боли и просил, чтобы друг достал ему яду, — столь ужасны были мучения. Радищев долго раздумывал, да так и не решился помочь приятелю, умершему в тяжких страданиях. Эта смерть близкого человека, которому он не помог, страшно потрясла Радищева, стала некоей зарубкой в его душе…
Свежий взгляд иностранного русского
Радищев вернулся в Россию хорошим специалистом, он стал юристом высокого класса, но его назначили протоколистом в Сенат, на канцелярскую должность. Учиться в европейском университете для этого было вовсе не нужно! Но даже не это печалило Радищева. Оказалось, что за годы, проведенные в Германии, он совершенно забыл родной язык, и ему пришлось срочно брать уроки русского. Эта забавная история еще больше подчеркивает остроту восприятия Радищевым того, что он увидел на родине по возвращении. Ему, как человеку со свежим взглядом, бросались в глаза страшные контрасты рабовладельческой империи, ее блистательная роскошь и невероятное убожество. Обычно на эти контрасты обращали внимание иностранцы, приезжавшие в Россию; они заставляли содрогнуться каждого гуманного и доброго по натуре человека. Таким и был Радищев. Особенно его ужасало рабство, царящее повсюду. Международный авантюрист и развратник Казанова купил себе для утехи молоденькую девушку за ничтожную для него сумму, причем на вопрос, когда можно оформить свою покупку, его русский спутник ответил: «Хоть сейчас, коли хотите, а вздумай вы набрать себе целый гарем, так стоит лишь молвить одно слово, в красивых девушках недостатка здесь нет». Человеку из Западной Европы были непривычны толпы дворни, жившей в богатых домах помещиков, отвратительные сцены дворянского быта с постоянным унижением людей и мордобоем. В помещичьих домах, в подвалах или на конюшнях, были настоящие камеры пыток для «хамов» и «хамок».
Начальник таможни — и не вор!
Все это Радищев, дитя Просвещения, воспринимал остро и болезненно. Шли годы, он служил, выделялся как чиновник деловой, умный, а самое главное — необыкновенно честный. Он был назначен начальником Петербургской таможни и не стал богат, а на этом месте тотчас богатели все его предшественники и преемники. Радищев рассказывал, что обманывать и воровать при этом и не нужно было. Как-то раз в углу таможни он нашел пакет, а в нем полтора миллиона рублей — нигде не учтенных денег. Пакет можно было спокойно переложить в свой стол и навсегда обеспечить себе безбедную жизнь. Но Радищев был другой человек. До наших дней на улице Грязной, ныне Марата, сохранился скромный дом Радищева. За ним был прекрасный сад, березовая аллея. И там возвышался мраморный памятник, который Радищев поставил своей рано умершей любимой жене Анне Рубановской, которая оставила ему двух сыновей и дочь. Горю Радищева не было предела. Он всегда считал, что по-настоящему счастлив лишь тот человек, у кого хорошая, добрая жена. На обелиске он написал трогательные стихи:
О, если то неложно,
Что мы по смерти будем жить,
Коль будем жить, то чувствовать нам должно,
А если чувствовать — нельзя и не любить…
Но жизнь продолжалась. Сестры жены воспитывали детей, Радищев служил и писал — любовь к сочинительству пришла к нему с тех самых пор, как он заново выучил русский язык и понял, сколь он могуч и прекрасен.
Жертва любви к чтению
И вот летом 1790 года над головой в общем-то благополучного чиновника разразилась страшная гроза. Он внезапно был арестован и отправлен в Петропавловскую крепость. Там Александра Николаевича заковали в кандалы и заключили в каземат. Страшно было то, что делу дала ход сама императрица Екатерина, которая взяла в руки невинное с виду сочинение «Путешествие из Петербурга в Москву», прочитала тридцать страниц и впала в ярость: «Это рассеяние заразы французской, вредное умствование, автор — бунтовщик хуже Пугачева!» Найти и арестовать писаку!
И вот Радищев в крепости. Это было серьезным испытанием для психики человека, особенно если он был не из простонародья. Как описывает современник Радищева, его посадили в темную, зловонную камеру на несколько дней. И когда он, с недельной щетиной, в одежде со срезанными пуговицами, появился перед столом начальника Тайной канцелярии Степаном Шешковским, его мысли были в беспорядке, из него можно было вить веревки. А если писака упорствовал, ему следовало дать тростью в зубы — пардон, случайно зацепил, как же, знаем-с, дворян у нас не порют!
Весь вред государству от писак!
Сохранились письма и завещание Радищева, написанные им в первые дни ареста. Из них видно: Радищевым в крепости владел страх, истерическая паника. Он не был трусом, но, по-видимому, Шешковский сломал его волю. В застенке человек обычно особенно остро чувствовал свою беззащитность. Здесь его не спасали ни дворянские привилегии, ни законы. Ждать помощи из-за стен крепости было бессмысленно. Шешковский мог сделать с арестантом все, что ему было угодно. Нужно было только сохранить остатки мужества и не позволить мучителям «сшить» коллективное дело, заговор. И Радищев, при всем его страхе, сумел отстоять себя в этом неравном состязании.
На все попытки узнать, для чего он сочинил крамольную книгу и кто его сообщники, Радищев отвечал, что писал книгу, дабы «быть известным в свете сочинителем и прослыть остроумным писателем», а сообщников у него не было — честолюбие товарищей не любит.
Дело Радищева было предрешено уже с самого начала. Вообще, ему страшно не повезло — не вовремя он сочинил свое «Путешествие». Уже в Сибири он признавался, что если бы издал книгу лет десять назад, то его бы еще наградили как автора — разоблачителя российских пороков. А тут наградой стали кандалы и Пет ропавловка. Книга его была сожжена палачом, а пепел ее развеян. Радищева же за «умствования, разрушающие покой», признали государственным преступником, приговорили к смертной казни, замененной ссылкой в Сибирь. В первый раз в новой истории России общегражданский суд выносил суровый приговор автору художественного произведения, которое было признано призывом к бунту. В качестве главного доказательства судьям вслух читали страницы «Путешествия», удалив на время из зала судебных чиновников — не дай Бог, услышат крамолу! Суд был формальностью — все решили пометы императрицы на полях книги…
