Ознакомительная версия.
Она кивнула, забрала бумаги и стала собираться, снова не задав ни одного вопроса. Из своих тридцати лет старший лейтенант милиции Сидоренко двенадцать провела в армии и привыкла, что приказы не обсуждаются.
Когда она еще была девочкой-школьницей и звали ее, перефразируя популярную песню, Полюшка-Поля, она жила в Ленинграде. В августе сорок первого была мобилизована на оборонные работы, а вернувшись, увидела вместо дома груду развалин. От дворничихи она узнала, что подвал, в котором жильцы прятались от бомб, залило водой из лопнувшей трубы. Когда вода потекла по асфальту двора, разбирать развалины перестали, не видя смысла в том, чтобы вытаскивать мертвых – надо было спасать живых. Дворничиха, когда началась бомбежка, в подвал не пошла, дежурила в подворотне, потому и спаслась. А мать Полины, дед и сестренка с братом – вся семья, – были в бомбоубежище, там все и сгинули.
Выслушав ее, Полина повернулась и, никуда больше не заходя, отправилась в военкомат. Там она с порога заявила, что окончила курсы ворошиловских стрелков и хочет на фронт. Ей выписали направление на курсы медсестер, однако Полина даже не взглянула на бумажку и все приставала и приставала к пожилому усталому подполковнику, предлагая посмотреть, как она стреляет. К вечеру тот сдался. Они вышли во двор, начертили мелом круг на стене сарая. Трехлинейка была больше и куда тяжелее, чем привычная мелкокалиберка, но не иначе как Полине помогла запекшаяся у сердца сухая исступленная ненависть, потому что девчонка сумела положить пять пуль кучкой почти в самый центр мишени и услышала сзади удивленное восклицание майора: «Ну ты даешь, дочка! В школу снайперов пойдешь?»
На школу снайперов она согласилась. Потом был фронт – майор Котеничев, кабинетный работник, лишь зябко передергивал плечами при мысли о том, столько жизней оборвала рука его подруги. В сорок третьем ее нашла похоронка на отца. В том же сорок третьем она встретила подполковника Евстафьева и стала его, как говорили на фронте, ППЖ – походно-полевой женой.
Вскоре Евстафьева, к тому времени уже полковника, из штаба полка перевели в штаб армии, а после войны, как владеющего немецким языком, оставили в комендатуре города Дрездена. Полина осталась с ним, переквалифицировавшись из снайперов в переводчицы. Полковник ругался страшно, рвался на гражданку, но демобилизовали их обоих лишь в сорок восьмом. По пути, в поезде, он ей все и объяснил – что война войной, а в мирной жизни у него есть жена и двое ребятишек, так что при всей любви, сама понимаешь… Полина все поняла правильно и молча, не уронив ни слезинки, перешла в другое купе. Эшелон шел до Москвы, там надо было пересаживаться на ленинградский поезд. Но, немного подумав, она этого делать не стала, а надела все свои ордена и пошла в горком партии. Там выслушали биографию, посмотрели на «иконостас» на груди и предложили работать в милиции, где давали прописку и место в общежитии. Милиция так милиция – ей было все равно.
Два года назад замначальника РУВД, втайне от жены крутивший любовь с Полиной, добыл два билета не первомайский вечер в клуб МГБ и пригласил ее приятно провести время – «ближние соседи» праздновали не в пример богаче и роскошней, чем их ведомство, чего стоил один их знаменитый оркестр! У начальника были на этот вечер грандиозные планы, но судьба распорядилась иначе: отлучившись на пять минут, капитан не нашел на месте свою даму – та танцевала с майором-чекистом. Сначала он ничего не понял: майор был худой, бледный, неказистый на вид и уж никак не мог равняться с ним ни статью, ни обхождением. Однако Полина протанцевала с новым знакомым весь вечер, потом полночи гуляла по Москве, пока тот, смущенно улыбнувшись, не сказал, что уже поздно, а живет он вот тут, совсем рядом, за два квартала. Может, есть смысл зайти попить чаю и подождать, пока пойдут трамваи? Уже на рассвете, когда Полина курила, положив голову ему на плечо и изучая серый, с разводами потолок с революции не ремонтированной комнаты, она вдруг сообразила, что за весь вечер ни разу не вспомнила о капитане. А стало быть, и вспоминать о нем больше нет резона.
Через два месяца вечером, когда в общежитии уже укладывались спать, неожиданно к ним в комнату заглянула вахтерша и заполошно прошептала: «Девочки, одевайтесь, к вам мужчина из госбезопасности!» После пары минут суматохи, надевания халатиков и маскировки бигудей, на пороге появился майор. Вежливо поздоровался, коротко извинился, что так поздно – и в это-то время еле вырвался, – и, подойдя к Полине, сказал:
– Собирайся! Там машина ждет.
Полина уставилась на него округлившимися глазами, у соседок по комнате лица были не лучше, и тогда майор решил все же прояснить ситуацию и добавил:
– При нашей с тобой работе надо или жить вместе, или расходиться. А то одно дерганье получается…
…Все это Полина вспоминала, пока собиралась. Объяснять ей ничего не требовалось – она знала, какую роль в жизни Котеничева сыграл Берия, и заметила, что он в последний месяц, с тех самых событий, совершенно перестал улыбаться. К тому времени, как она закрыла чемодан, майор успел вымыть посуду и принести с кухни снова закипевший чайник. Лишь тогда Полина спросила:
– Значит, не хочешь со всем этим мириться?
– Я и не мирюсь, – горько усмехнулся он уголком рта. – Потому тебя и отсылаю. Мне нельзя иметь заложника.
– Себе-то денег оставил?
– Не понадобятся. Если что, бежать не придется, разве что на тот свет…
– Понятно. Коли так, все сделаю, как говоришь. Только завтра. А сегодня я кое-чего от тебя хочу.
– Ну?
– Двух вещей. Во-первых, чтобы ты улыбнулся. А во-вторых, я хочу ребенка.
Улыбнуться он сумел, хотя и очень грустно.
– Полюшка, меня ведь в любую минуту могут убить.
– Именно поэтому…
Они хотели совсем не спать в эту свою последнюю ночь, но под утро Полина все-таки уснула, и майор лежал, курил, смотрел в потолок. Время от времени за стенкой били соседские ходики. Пять часов. Пол-шестого. Шесть…
Девять часов назад, выполнив очередную работу для Молотова, и снова на даче, Котеничев на прощание сказал:
– Если будете связываться с Меркуловым, передайте ему привет от Привалова. Возможно, он будет с вами откровеннее.
«Привалов» был одним из оперативных псевдонимов генерала Кудрявцева – тот самый псевдоним, который не значился ни в каких документах. Его знали только полтора десятка глубоко законспирированных сотрудников нелегальной сети Мингосконтроля… секретной части укрытой в недрах этого ведомства личной спецслужбы главы Союза Советских Социалистических Республик.
После 26 июня Мингосконтроля стало обычным контролирующим ведомством – инструмент, заточенный по руке Сталина, а потом Берии, отказался служить в том же качестве Хрущеву. Что же касается его секретной части – то о ней в новом правительстве не знал никто. Сегодня майор Котеничев стал единственной ниточкой между бериевскими нелегалами и хрущевскими министрами, и с этого дня все, что ему дорого, должно было находиться вне пределов досягаемости его бывших коллег из МВД.
…У Максима Капитоныча были гости, поэтому Павел не стал к нему заходить, а прошел в свою комнату и начал разбирать постель. Но едва он взялся за пуговицы кителя, как в дверь постучали, и на пороге появился сосед.
– Паша, устали? А я за вами. У меня тут нежданные визитеры, которые очень хотят вас видеть…
В комнате соседа его и вправду ждал сюрприз. Спиной к дверям за столом сидела женщина, а напротив нее – не кто иной, как генерал-лейтенант Громов собственной персоной. Вот это да!
Впрочем, бежать впереди паровоза Павел не стал. Они выпили вина, потом чаю, затем Максим Капитоныч и его коллега-учительница принялись обсуждать какие-то свои дела, а генерал предложил Павлу выйти покурить. Курили традиционно в закутке за кухней, который вся квартира использовала в качестве чулана. Тщательно прикрыв дверь, Громов присел на подоконник.
– Я целый день думал, прежде чем к вам пойти. Но, в конце концов, двум смертям не бывать, а живым я им не дамся, – он вытащил из кармана пистолет, взвесил в руке и положил обратно. – Дело в том, что недавно мне рассказали очень интересную вещь. Я не знаю, Павел Андреевич, по чьему заданию вы проводите свое расследование, но, думаю, вам это пригодится.
Он, видимо волнуясь, прошелся по чуланчику, выглянул на кухню – там никого не было, и, снова прикрыв дверь, начал:
– Вы знаете о том, что около двух недель назад было принято постановление Политбюро о реабилитации арестованных генералов и адмиралов?
– Конечно, – кивнул Павел. – Нам его читали.
– В нем упоминается пятьдесят пять человек. Некоторые из них – люди в армии известные и пострадали большей частью за мародерство. О других знают мало, и сидели они непонятно за что. Ну так вот: недавно разговорился я с одним своим старым товарищем, который в войну занимал немаленький пост в разведке. И рассказал он мне об одном из тех реабилитированных, о которых никто ничего не знает. Я как услышал, сразу же решил, что надо об этом вам сообщить. К счастью, знаю, где вас искать…
Ознакомительная версия.
