Ознакомительная версия.
В расследованиях подобных политических дел всегда есть некая мера. Если продолжать раскручивать надуманные, подчас бредовые обвинения, построенные исключительно на личных признаниях обвиняемых под пыткой, то вскоре вранье неудержимо полезет из-под гладких строчек обвинения и всем станет видно, что дело липовое, а обвинения несостоятельны. Тут для следователей важно вовремя закрыть расследование и передать дело в скорый и обычно неправедный суд. Не прошло и двух месяцев после начала расследования, как назначенный 18 августа 1743 года суд, составленный из высших сановников и генералов, прозаседав меньше часа, вынес свой приговор: Наталью, ее мужа и сына, Бестужеву и еще четверых приговорить к смертной казни, причем за «непристойные слова» у Натальи, Степана, Ивана и Бестужевой урезать языки, а затем их колесовать и «тела на колеса положить». Однако государыня «по природному своему великодушию» смертную казнь «заговорщикам» отменила, предписала всех сечь кнутом, а Наталье и Анне Бестужевой «урезать языки» и всех сослать в Сибирь…
Дело Лопухиных свидетельствовало, по мнению Елизаветы и ее окружения, о существовании «партии Брауншвейгской фамилии», состоящей из скрытых и явных сторонников реставрации режима правительницы. И хотя эта «партия» существовала только на бумаге, исписанной следователями Тайной канцелярии, императрица усмотрела в этом прямую угрозу для себя и ужесточила режим заключения Брауншвейгской фамилии. Пограничные Рига и Динамюнде уже не казались ей надежными узилищами. Как уже сказано, в деле Лопухиных промелькнула особенно встревожившая Елизавету информация о том, что среди охраны арестантов якобы есть их скрытые сторонники. С целью разоблачения связей охраны с Петербургом был арестован офицер Камынин, состоявший при Салтыкове и написавший в перехваченном властями письме нечто непонятное следователям о своем «дурном житье» в Риге. И хотя подозрения не подтвердились, Елизавета постановила решить проблему кардинально — 9 января 1744 года Салтыков получил указ срочно отправить своих подопечных подальше от границы — в центр России, в город Раненбург Воронежской губернии. По мнению многих исследователей, совет этот поступил в Петербург… из Берлина, от короля Фридриха II, который через русского посла П.Г. Чернышева передал для Елизаветы: отправьте Брауншвейгское семейство «в такие места, чтобы никто не мог узнать, где оно находится, и чтобы в Европе все о нем забыли». Он был убежден, что никто из государей за них не вступится. Неизвестно, зачем это понадобилось прусскому королю, уже тогда не слывшему другом России. Возможно, он хотел таким образом наладить отношения с не любившей его, гея и нарушителя европейского мира, русской императрицей; возможно, он давал этот совет без особой осмысленной цели, просто так, со зла, потехи ради. Так он поступал в своей жизни не раз, портя отношения с людьми и даже целыми государствами.
Вернемся к нашим ссыльным. Указ 9 января предписывал Салтыкову вывозить семейство бывшей правительницы ночью, не заезжая в Ригу, «чрез озера на Псковскую дорогу». Обеспечением конвоя транспортом ведал капитан-поручик М.Д. Вындомский. В первых своих донесениях он обозначал конечный пункт назначения как «Оренбурх» или «Аренбурх». В Петербурге испугались, как бы этот «знаток» российской географии (как известно — география — наука не дворянская!) не повез своих пленников в Оренбург. Поэтому ему прислали из Кабинета Е.и.в. специальное «просветильское» письмо, в котором было сказано: «Ежели вы разумеете Оренбург тот, что на Яике, построенный бывшим статским советником Кириловым, в том ошибаетесь, ибо сей, до которого вы отправлены, Ораниенбурх, отстоящий от Скопина в 60 или 70-ти верстах, как и в именном Е.и.в. указе, данном вам при отправлении, именован Ораниенбурхом, а не Оренбурхом» [491]. Разумеется, все мероприятие держалось в глубочайшей тайне, хотя, как это часто бывало, о переезде несчастного семейства иностранные дипломаты в Петербурге получали почти исчерпывающие сведения, и они были однозначны: Анна Леопольдовна и ее семья не будут выпущены из России.
Поезд двинулся из Лифляндии 31 января 1744 года, в лютую стужу. В возках везли еще не оправившуюся от родов Анну Леопольдовну и грудного младенца Елизавету. Как потом рассказывала, став уже взрослой, принцесса Елизавета, по воспоминаниям отца, коляски, представленные Салтыковым, были холодными, не приспособленными к езде зимой, у шестинедельной девочки замерзали пеленки и ее кормилица, прикрывая своим телом ребенка, «себе заморозя спину, избавила от смерти» [492]. Вряд ли Елизавета сознательно хотела, чтобы пленники испытывали эти мучения. Скорее всего, в ход пошла холодная и бездушная к людям российская государственная машина, для которой не только элементарное милосердие, минимальные удобства, да и сама жизнь человека — пустой звук.
Ораниенбург (Раненбург) — город-крепость, построенный в 1702 году для обороны от турок района Воронежских верфей, некогда принадлежал А.Д. Меншикову. Позже, в 1727 году, он, низвергнутый с вершин власти, был привезен сюда вместе с семьей. Здесь его допрашивали следователи, присланные верховниками, а потом, обобрав до нитки, под конвоем отправили в Сибирь, в Березов. И вот уже в новую эпоху ворота крепости вновь распахнулись для узников. Здесь вступили в силу новые инструкции, данные Салтыкову из Петербурга еще перед отъездом конвоя из Лифляндии.
Ему было предписано везти бывшего императора отдельно от родителей, не допуская даже их свиданий. Неизвестно, кому в голову пришла идея разлучить мать с четырехлетним сыном, но Елизавета это людоедское распоряжение одобрила, а вот Салтыков его понял не сразу. 15 января он просил уточнить: «Когда отправляться будем в путь, а принцесса Анна принца Иоанна паче чаяния давать с рук своих по разным воскам не будет, что повелено будет чинить?» 19 января он получил ответ, в котором отчетливо проглядывает злая воля самой императрицы: «На ваш репорт вам повелеваем, ежели принцесса при отправлении в путь принца с рук своих давать не будет, то, несмотря ни на что, поступать вам по прежнему нашему указу, ибо она не может по своей воле делать что хочет…» Последние слова будто написаны самой Елизаветой. Примечательно, что, дав столь жестокий указ о высылке Анны с семьей вглубь России, императрица требовала от Салтыкова, чтобы при отправке арестантов он сообщил ей: отъезжая на новое место ссылки Анна Леопольдовна и ее муж «печальны ли или сердиты, или довольны». Трудно понять, зачем нужно императрице знать такие нюансы. Это лишний раз доказывает, что за всеми испытаниями, выпавшими на долю несчастной семьи, стояла императрица. Она из своего золоченого далека как будто не спускала глаз со своих жертв, смакуя их страдания. Чуть ниже я скажу о мотивах, которыми руководствовалась в этом деле Елизавета.
В ответ на запрос государыни Салтыков отвечал, что когда члены семьи увидели, что их при выезде намереваются рассадить по разным кибиткам, они «с четверть часа поплакали», так как подумали, что их хотят разлучить. «А потом, вышед, с учтивостью они ему сказали, что в воле Вашего императорского величества состоит…(и) больше ничего не говорили и виду сердитого в них не признал» [493]. Отметим, что угроза разлуки друг с другом теперь повисла над ними как дамоклов меч, и вообще, с тех пор жизнь их проходила в ожидании худших поворотов. Вскоре они и наступили. Идея везти ребенка отдельно от матери и не давать им видеться стала началом их насильственного разлучения навсегда. «Когда вы прибудете в Ораниенбурх, — записано было в указе-инструкции, — то принцу Иоанну с его мамками определите палаты у Козловских ворот, по правую сторону оных… принцессе с мужем и с детьми и служителями — палаты (у) Московских ворот… И принца Иоанна к отцу и матери носить, тако ж и им к нему ходить не допускать». Одновременно были приказано резко уменьшить штат сопровождавших пленников слуг, «понеже в свите у принцессы много лишних есть». В крепости все члены семьи и свита жили под строгим караулом, насчитывавшим 264 человека. Солдаты дежурили как внутри зданий, так и снаружи. Из Ораниенбурга Салтыков выпросился в Москву, а на его место заступил майор И.В. Гурьев.
Брауншвейгская семья прожила там до конца августа 1744 года, когда внезапно прибыл личный посланник Елизаветы майор гвардии барон Николай Корф. Уже до этого барон выполнил два ответственнейших задания: доставил в Россию из Голштинии племянника императрицы Карла Петера Ульриха, а потом привез из Цербста невесту наследника престола прицессу Софию Августу Фредерику, ставшую позже императрицей Екатериной Великой. Теперь ему поручалась тайная, похожая на военную, операция. Он привез с собой новый секретный указ императрицы Елизаветы от 27 июля 1744 года. Это был жестокий, бесчеловечный указ. Корф был обязан ночью взять экс-императора Ивана, вывезти его из крепости и передать мальчика капитану Миллеру, который ждал его в трех вестах от города. Миллер должен был везти четырехлетнего малыша в закрытой коляске на север, ни под каким видом никому не показывая мальчика и ни разу не выпустив его из возка. Особо примечательно, что с этого момента Миллер был обязан называть Ивана новым именем — Григорий. Может быть, имя такое было выбрано случайно, а может быть и нет — в династической истории России имя Григорий имеет негативный «след» — так звали самозванца Отрепьева, захватившего в России власть в 1605 году и своим авантюризмом обрекшего страну на невиданные страдания и тяжелое разорение. Этим Елизавета как бы низводила бывшего императора до уровня такого же самозванца. Конечный пункт поездки — Соловецкий монастырь. Через день после вывоза «Григория» надлежало также тайно, ночью отправить под охраной в том же направлении бывшую правительницу, ее мужа и детей с необходимым минимумом прислуги. Остальных придворных, состоявших при Анне и Антоне-Ульрихе, велели оставить в Раненбурге под охраной майора Г.А. Корфа, брата Н.А. Корфа. Двигаться предстояло быстро, чтобы «к Архангельску поспеть по крайней мере в половине сентября, чтобы доехать морем до указанного места». Всюду нужно было соблюдать полнейшую тайну, все делать под прикрытием темноты — ехать ночами, не давать пленникам выходить, не позволять им ни с кем видеться, не отвечать на вопросы посторонних: «…арестантов весть туда и разместить ночью», «…посадить (на судно) младенца ночью, чтобы никто не видел», «…ночью же, закрыв, принести в приготовленные… покои», даже для рапортов к начальству «приходить по ночам, чтобы его, Миллера, никто не знал».
Ознакомительная версия.
