Для разрешения каждого из названных выше вопросов - в особенности об упразднении самодержавно-сословного строя - русская революция пришла слишком поздно. Но для разрешения всех вопросов, вместе взятых во время войны, она пришла слишком рано. Рок Февраля был в том, что он произошел не во время.
Среди циммервальдцев в эмиграции и в России было популярно утверждение: или революция съест войну, или война съест революцию. Февральская революция не "съела" войны, но и война ее не "съела". Зато Октябрь пожрал и войну, и революцию.
Переходя от объективных причин к субъективным, заметим прежде всего, что существуют самые разнообразные мнения относительно того, "сделал" ли кто-нибудь февральскую революцию и, если "сделал", то кто именно. Наряду с решительным отрицанием того, что кто-либо Февраль "сделал" и утверждением, что он произошел стихийно и всенародно, утверждают, что революцию сделало правительство или что ее сделали внешние враги при посредстве своих агентов и наемников.
Не кто другой, как кузен государя, вел. князь Александр Михайлович в письме, которое он начал писать Николаю II 25-го декабря 16-го года и кончил 4 февраля 17-го, утверждал: "правительство есть сегодня тот орган, который подготовляет революцию; народ ее не хочет, но правительство употребляет все возможные меры, чтобы сделать как можно больше недовольных, и вполне в этом успевает. Мы присутствуем при небывалом зрелище революции сверху, а не снизу".
С другой стороны не одни только крайние правые инсинуировали будто русская революция - дело рук инородцев и иноземцев. Много позднее, в 1938-ом году, увенчанный орденами, лаврами и рублями Вышинский обвинил Рыкова, Бухарина, Крестинского, Раковского и других в том, что они с первых же дней революции состояли агентами Германии и Японии. То же утверждают "Краткий Курс Истории ВКП(б)", "Политический Словарь" (стр. 459) и "Большая Советская Энциклопедия" (т. 55, стр. 42 и ел.), добавляя к названным Троцкого, Каменева и Зиновьева.
Не будем сейчас спорить, поэтому, кто "сделал" Февраль, если он не "сделался" сам. Будем исходить из того, что революция произошла на третьем году мировой войны, и попробуем ответить на вопрос об ответственности за конечное крушение Февраля. "Всякая неудача будет виной полководца, хотя бы он и сделал всё, что в силах человека", - говорится у Шекспира.
Февральская революция возникла и прошла под знаком коалиции. В этом было громадное преимущество и в то же время - огромный недостаток. Преимущество состояло в том, что соглашение устраняло угрозу разрешения конфликтов и несогласия между составившими коалицию партиями и группами физической силой. Коалиция предотвращала гражданскую войну или во всяком случае уменьшала шансы ее возникновения.
Громадным же дефектом коалиции в бурную революционную пору было то, что ее предпосылкой являлось непредрешенчество, или отсрочка решений по острым основным вопросам. Такой лояльный член правительства, как кн. Львов, мотивировал свой уход в июле с поста министра-председателя "явным уклонением ее (декларации нового состава правительства) от внепартийного характера в сторону осуществления чисто партийных социалистических (?) целей". Провозглашение республиканского образа правления, постановление о роспуске Государственной Думы и Государственного Совета и даже проведение определенной аграрной программы вряд ли могут считаться мерами социалистическими. Тем не менее они выходили за рамки, намеченные первым составом коалиционного правительства, и вызвали правительственный кризис, который и в дальнейшем повторился.
"Временное" и "Революционное" плохо уживалось вместе. И взаимное самоограничение, сделавшее коалиционное правительство возможным, одновременно подтачивало его существование. Эта "диалектика" шла целиком на пользу большевикам, которые громко вопили о саботаже, в частности, выборов в Учредительное Собрание, а фактически больше других затягивали и тормозили возможность выборов.
Князь Львов был не первым и не последним, который в ходе революции упрекал коалицию, пришедшую на смену первому составу правительства, в том, что она отклоняется от "внепартийных" целей. А в историческом аспекте Временному Правительству ставится в вину как раз обратное - бездействие, а не превышение власти. "Временное Правительство, существовавшее с марта по октябрь, никакой власти не создало, никаких государственных мероприятий и программы не выдвинуло, всё откладывало до Учредительного Собрания", - вспоминает и жалуется А. В. Тыркова в парижской "Русской мысли" 19 декабря 51 г. (Более компетентный проф. Нольде совершенно иначе расценивал законодательную деятельность Временного Правительства. Уже в исторической перспективе, в 22-ом году, он писал:
"Эпоха краткого существования Временного Правительства дала рождение ряду совершенно выдающихся по своим внутренним достоинствам законодательных актов погребенных вместе с собой Временным Правительством в его крушении". В частности, "правила о выборах на фронте навсегда останутся единственным в своем роде прецедентом в истории избирательного права", - утверждал авторитетный автор. ("Архив Русской Революции", Т. 7, стр. 11-12).).
Левые руководители Февральской революции повинны в том, что в большинстве случаев переоценивали опасность справа и недооценивали и презрительно отмахивались от угрозы слева, считая ее игрой расстроенного воображения "паникёров". Признавая это, не следует всё же допускать ошибку исторической перспективы и переносить в прошлое то, что открылось лишь позднее, когда познанное на опыте уже не могло быть исправлено.
Что государством управляют иногда фанатики, карьеристы и преступники, было известно, конечно, и раньше. Но что невежество может быть провозглашено положительным качеством для управления, это, действительно, трудно было предположить. Кому могло придти на ум, что властители станут призывать к грабежу награбленного или доказывать, что и кухарка способна управлять государством?
Деятели Февраля были и недальновидны, и непредусмотрительны. Но если сравнить их недальновидность с той, которую и после 30-летней практики большевиков, продолжают обнаруживать и в Европе, и в Америке, придется признать, что первые по времени жертвы большевистского обмана менее других повинны в легкомыслии. Кто знал, кто мог знать, что под маской народолюбцев и социалистов, сторонников братства трудящихся и народов всего мира, окажутся виртуозы цинизма и жестокости, провокации и заложничества, концлагерей и пыток, ставшие предметом подражания для Муссолини и Гитлера в деле управления, пропаганды и воспитания "нового человека".
Что дело было всё-таки не так просто, как оно кажется на расстоянии десятков лет, следует, в частности, из того, как первоначально встречены были планы ныне канонизированного и непогрешимого "Ильича" в его же среде.
Достаточно напомнить, как отнеслись к знаменитым апрельским тезисам Ленина его ближайшие же единомышленники; какое сопротивление встретил Ленин в своем ЦК, когда поставил вопрос о захвате власти, когда захват сопровождался стрельбой по московскому Кремлю и когда встал вопрос о заключении сепаратного мира с немцами. Можно видеть "гений" Ленина именно в том, что он пошел напролом почти против всех и заставил в конце концов уверовать в себя и тех, кто в нем усомнился. И среди своих большевиков Ленин одно время оставался одиноким. Тем легче было со стороны принять это одиночество за изоляцию.
Власть в Феврале была недостаточно решительной и твердой. Это неоспоримо. Но... Не одно только Временное Правительство отталкивалось от применения насилия для поддержания своего авторитета. Столь же бессильными оказались и другие правительства, даже не революционные, преследовавшие свободолюбивые цели и опиравшиеся при этом на народное волеизъявление или общественное мнение. Если и был здесь порок воли, он не был проявлением специально русской черты или особого свойства русской интеллигенции 17-го года. Это был порок или достоинство - всякой свободолюбивой общественности.
В период Февральской революции 17-го года политическая мораль в России была не той, какой она стала после практики ВЧК-ГПУ-НКВД-МВД и МГБ, после Брест-Литовска, Мюнхена и соглашения Риббентропа-Молотова.
К гибели даже единиц относились бережно, а к гражданской войне относились почти с суеверным страхом. На одной из эс-эровских конференций, если не ошибаюсь, чуть ли еще не в июне 17-го года, М. А. Спиридонова предложила партии с.-р., в виду общего разброда, объявить свою диктатуру. Даже среди своих единомышленников Спиридонова не встретила сочувствия и поддержки. Все другие ее высмеяли.
Во всякой революции различимы два фаса или лика. Один обращен к свободе: это протест диссидента и "нонконформиста", возмущение и восстание против гнета и насилия, прорыв к новому. Другим своим ликом революция обращена в сторону насилия и подавления всего и всех несогласных с нею и с тем, что она провозгласила и утвердила. Это революция "углубленная" или выродившаяся.
