Лемносе он ухаживал за раненым Филоктетом:
Все же море его поглотило, хотя уповал он
Выжить: взметнулись не раз над волнами простертые длани.
Силился выплыть, но все безуспешно; Долопиона
Сын злополучный, вздымал из воды еще руки он к небу,
А оскаленный рот уже скрыла соленая влага.
(Перевод Г.П.Чистякова)
Т.Б.Вебстер [647] считает, что уяснить, в чем именно заключалось своеобразие поэзии Евфориона, невозможно. Здесь указывается лишь на то, что его стихи были учеными и сложными по языку и часто касались «темных» мифов. Все это можно сказать о любом эллинистическом поэте; что же касается Евфориона, то его оригинальность заключалась, по-видимому, в том, что в отличие от ироничного Каллимаха, привыкшего обращаться к умному читателю, он в большей степени ориентировался на чувственное восприятие и стремился «воспламенять» воображение своей аудитории.
Оставил Евфорион и сочинения в прозе, первое место среди которых занимали «Исторические записки». Среди прочего автор сообщал, что простую сирингу из одной дудочки изобрел Гермес, хотя многие называют ее изобретателями Сета и Ронака, а цевницу, состоящую из ряда дудочек, соединенных воском, – силéн Марсий (Athen. IV, 184a). Он напоминал, что такие инструменты, как барбитон, тригон и самбука, уже были в ходу во времена Сапфо и Анакреонта (Athen. IV, 182e) и дал описание паникадила, подаренного тарентинцам Дионисием Младшим для их Пританея: в нем можно было зажечь ровно столько светильников, сколько дней в году.
Анализ текстов Филостефана, Неанфа, Полемона, Евфориона и других авторов показывает, что в центре внимания у эллинистического историка-поэта оказываются вещи (посуда, музыкальные инструменты, светильники, одежда и т. п.), самые разные бытовые реалии прошлого, как мифологического, так и сравнительно недавнего. В результате повествование развертывается на выписанном в деталях фоне обстановки, соответствующей, по мнению эллинистического писателя, исторической действительности. Миф благодаря всему этому обрастает зримой плотью конкретной бытийности (ярче всего это видно на примере «Гекалы» Каллимаха). Поэт, отталкиваясь от такого понимания мифа, не пересказывает его сюжет, а воспроизводит из него лишь отдельные моменты, причем привлекают его здесь не столько действия героев (о них читатель и без него давно уже осведомлен!), сколько их психология, отдельные мысли и, главное, порывы, выхваченные из их жизни мгновения.
С другой стороны, проблема того порыва, который в состоянии отразить весь внутренний мир человека, больше всего занимает как художников (Лаокоон!), так и философов этой эпохи.
О философских взглядах Горация
Г ораций, начиная свои «Послания», заявляет: «Я оставляю стихи и прочие забавы, думаю о том, что такое verum atque decens и занят только этим» (Epist. I, 1, 10–11). Разумеется, публичное заявление поэта о том, что он становится философом, не может служить достаточным основанием для того, чтобы включить имена Вергилия, Проперция и Горация в историю философии. Ведь не случайно проницательный Герод Аттик заметил одному из «философов», пришедших к нему за денежной помощью: «Я вижу плащ и бороду, но пока не вижу философа» (Aul. Gell. IX, 2). Быть может, этот афоризм применим и к Горацию, который то называет себя Epicuri e grege porcus, то есть «поросенком из стада Эпикура», то заявляет, что он «никому не давал присяги на верность учению» (Epist. I, 1, 14), то называет себя последователем Платона, но в сущности всегда был только поэтом? [648] Долгое время считалось именно так. Не следует, однако, забывать о том, что философский текст изучать тем сложнее, чем выше его достоинства как художественного произведения. Так, например, даже со сложнейшими текстами Аристотеля работать значительно легче, нежели с диалогами Платона именно потому, что в трудах Аристотеля отсутствует элемент художественности. Гораций – один из самых удивительных поэтов в истории мировой литературы. Мало с чем сравнимое поэтическое совершенство его стихов создает труднопреодолимый барьер для того, чтобы «поверить алгеброй гармонию» и подвергнуть его тексты детальному философскому анализу.
Уже в «Сатирах», написанных в то время, когда автору было тридцать с небольшим лет, он демонстрирует серьезное знакомство со стоицизмом (не только по философским диалогам Цицерона!) и с рядом представителей кинической философии. Во всяком случае, Гораций знаком с Керкидом и сочинениями того автора, который в дальнейшем послужил источником для философских трактатов Плутарха, в частности, для его раннего трактата «О том, почему не следует делать долги». Этим писателем был, вероятно, Бион Борисфенид. Широко известно, что в «Поэтике» Гораций опирался на сочинения стоика Неоптолема. Отмечу, что рассмотрением основных теоретических положений «Поэтики», как правило, и заканчивается анализ философских взглядов Горация.
В 45–43 гг. до н. э. Гораций учился в Афинах, где в это время, как сообщает Плутарх (Brut. 24), преподавали перипатетик Кратипп и академик Феомнест. Надо полагать, что Гораций постигал греческую философию под руководством последнего, так как сам он говорит, что учился inter silvas Academi. На знакомство с сочинением Платона указывает начало одной из его од (Carm. I, 22): «Integer vitae scelerisque purus // non eget…» = Plat. Pol. 496d – e: ἀγαπᾷ, εἴ πῃ αὐτὸς καθαρὸς ἀδικίας τε καὶ ἀνοσίων ἔργων τόν τε ἐνθάδε βίον βιώσεται, то есть «Он доволен, если проживет здешнюю жизнь чистым от неправды и нечестивых дел» (перевод А.Н.Егунова). Спорадические цитаты из Платона можно обнаружить и в других текстах Горация. Есть здесь и цитаты из Аристотеля. Так, знаменитая «золотая середина», aurea mediocritas (Carm. II, 10), есть не что иное, как μεσότες Аристотеля, который подробно разрабатывает вопрос о середине в «Никомаховой этике» (см.: 1106 в27 – 1109 в2). В середине (по Аристотелю) заключается ἕξις προαιρετική, то есть сознательно избираемый склад души. Гораций (Carm. II, 10, 5–6) говорит о герое, который любит (diligit) середину, а может быть и избирает (de-ligit) ее. Того обстоятельства, что у Горация мог быть употреблен глагол «избирать», а не «любить», исключать нельзя и по той причине, что далее Аристотель замечает, что «делая середину целью, прежде всего нужно держаться подальше от того, что резче противостоит середине» (перевод Н.В.Брагинской) и цитирует гомеровский стих из «Одиссеи» (XII, 219), где и далее говорится о том, как пройти по опасному месту моря, чтобы не погибнуть в волнах или не разбиться о скалы.
Ода Горация начинается, как известно, с намека именно на этот гомеровский стих: «Правильнее жить ты, Лициний, будешь, // пролагая путь не в открытом море, // где опасен вихрь и не слишком близко // к скалам прибрежным» (перевод З.Морозкиной). Здесь связь с текстом Аристотеля никаких сомнений не вызывает. Далее Гораций указывает на то, что человек, следующий принципу золотой
