Ознакомительная версия.
Соловьевская «свободная теократия» – антипод правовому государству и полное отрицание позитивного права, этого «корана» правоверных либералов. В строго христианском толковании «правовое государство» – это примирение с греховной природой человека, которого удерживает от преступления не голос совести, но лишь сила Закона, то есть угроза уголовного наказания. Соловьев скорбел о гибели христианской Европы и считал, что именно православная Россия еще способна спасти ее своей жертвой и отказом от собственного мессианизма в пользу мессианизма вселенского.
Но реальная Европа того времени не имела ничего общего с идеалом Соловьева. Папа Лев XIII восклицал: «vexillia regis prodeunt inferni» – «знамена властителя ада продвигаются вперед», предупреждая о неизбежности сатанобожия вслед за безбожием, человекобожием и богоборчеством. Этот понтифик не только отвергал марксизм в знаменитой энциклике «Rerum novarum» (1891), но и обличал антихристианскую суть и либерализма, и масонства.
К середине ХХ в. либерализм в крайних теориях окончательно стер границу между добром и злом, возвышая индивида вне этих категорий. Фридрих фон Хайек утверждал «абсолютный суверенитет взглядов и наклонностей человека в его жизнедеятельности, какой бы специфической она ни была», – явное отступление от основополагающего начала Нового Завета о природной греховности человека, который только нравственной аскезой может преобразиться из Адама ветхого в Адама нового. «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (Матф. 5. 3). Изъятие абсолютного критерия порока и добродетели неизбежно влечет смешение добра и зла: нравственно то, что разрешено законом, а законом разрешено то, что не мешает другим. В такой логике материальный прогресс, нейтральный сам по себе, разрушает грань добра, обеспечивая в возрастающей мере возможность «не мешать другим», поступая неправедно (отдавая свою мать в приют).
В развитии позитивного права и правового государства в ХХ в. явно доминирует англосаксонское право, которое зиждется на постулате: «Все что не запрещено – дозволено». Дилемма этического сопоставления преступления и греха, то есть соответствия Закона нравственному Канону, перестала волновать «прогрессивный» Запад, хотя волновала даже Софоклову Антигону. Такая концепция определяет лишь запретное, не указывая на нравственно должное. Закон есть лишь компромисс между Долгом и обстоятельствами. Налицо явная реплика «правового государства» с Ветхого Завета, с Моисеева Закона и отступление от Нового Завета с его нравственной вершиной.
В мире исчезает понятие «неблагородного поступка», нарушающего Канон, – указание о соотношении поступка к Добру и злу, оставляя место лишь «некорректному»– нарушающему Закон – правилам поведения. Проблема эта со всей глубиной и простотой поставлена в выдающемся «Слове о Законе и Благодати» киевского митрополита Илариона (1049): «Иуже не гърздится в Законе человечьство, нъ въ Благодети пространо ходить… яко иудеиство стенемь и Закономъ оправдашеся, а не спасаашеся, христиани ж истиною и Благодатию не оправдаються, нъ спасаються…иудеи бо о земленыихъ веселяахуся, христиани же о сущиихъ на небесехъ».
Либерализм, утративший потребность в поиске высокого, вытравивший высшие ценности – национальные, религиозные – в пользу индивидуалистических, окончательно обнажил свое третьесословное либертарианство. Оно, тем не менее, весьма успешно спекулирует уже три века на христианских ценностях, будучи на самом деле апостасийным явлением.
Разное понимание человека и божественного замысла о нем явило разные толкования свободы и личности – в либеральном обществе примат позитивного права с его холодным юридизмом (закон), а в православной цивилизации склонность к естественному праву на основе тождества греха и преступления (канон). Европа приняла, а Россия продолжала отторгать ростовщичество как основу экономической деятельности. Накануне ХХ в. православная Россия не была частью той западной цивилизации, что выросла на рационалистической философии Декарта, идейном багаже Французской революции и протестантской этике мотиваций к труду и богатству. Отрицание Западом России связано с разным воплощением в культуре и историческом творчестве сути христианства – преодоления искушения хлебом и властью и заповедей Блаженств.
Это так или иначе сознавали русские философы Трубецкие, Г.Федотов, С.Франк, И.Ильин, Н.Бердяев, солидаристы, анализировавшие содержание категорий (свобода, воля, право, нация, христианская демократия), на которых зиждутся политические взгляды. Но на смену марксистской формационной теории пришла аналогичная идея движения к единому образцу на основе «общечеловеческих» ценностей. Сегодняшним западникам присуща вера во всемогущество «идеальных» общественных институтов и в возможность их пересадки на любую почву. Они охотно приняли новую версию истматовского линейного прогресса, оставив без внимания даже теории цивилизаций А.Тойнби, О.Шпенглера, М.Вебера, Леви-Стросса, показывающие глубинные основы многообразия мира. Перенято и вечное отрицание Западом вселенского характера византийского наследия и противопоставление европейской индивидуальности и свободы «тьме, варварству и рабству» православной традиции.
Сегодня достаточно оснований развенчать философское заблуждение, что европейский либерализм является антиподом марксизма, который, как правило, отождествляют с идеей коммунизма, что совсем неверно. (Пора задуматься, кому понадобилось навязать именно богоборческое учение в качестве единственного воплощения идей справедливости?) В то же время некоторые выводят коммунистические идеи из христианства, демонстрируя представления о коммунизме, далекие от марксизма, – воинствующе антихристианской доктрины. Следует, однако, понимать, что коммунистические мечты не только в атеистической, но и в любой их форме ищут рая земного и, как и многие секты и протестантские ветви, отчасти порождены ересью хилиазма, выведенного из ложного толкования Апокалипсиса учения о «тысячелетнем царствии на земле» Христа вместе с избранными. Христианское Откровение указывает путь к Царству Божьему, путь ко спасению, к жизни вечной, а не указывает путей построения земного рая.
Сама идея революции, моментального переворота всех устоев могла родиться только в вырождающемся христианском мире, а не в мире пантеистических представлений о вечном круговороте. Разумеется, это вовсе не потому, что «Христос был первым коммунистом», как порой утверждают некоторые, стремясь соединить несоединимое. Блестяще объясняет это Л.А.Тихомиров, чья исполинская работа «Религиозно-философские основы истории», пролежав в рукописи семь десятилетий, наконец увидела свет.
Именно христианство укореняет в человеке стремление к абсолютному, к идеалу, к искоренению пороков жизни. Мир земной, область относительного обречена на уничтожение и коренное преобразование в тот момент, когда свыше раздастся Глас: «Се, творю все новое». Западный человек, от Бога отпавший, но сохранивший христианскую психику и веру в возможность уничтожения несовершенного мира, видящий смысл своей свободы в таком перевороте, воображающий себя создателем земного рая, рождает идею революции. В XIX в. преградой революции оставалась в христианском мире только православная Россия, что так прозорливо увидел Ф.Тютчев: «Давно уже в Европе существуют только две действительные силы – революция и Россия. От исхода борьбы, возникшей между ними, величайшей борьбы, какой когда-либо мир был свидетелем, зависит на многие века вся политическая и религиозная будущность человечества». Но только Россия могла совершить революцию с таким пафосом. Ибо чем сильнее человек был христианином до падения в соблазн, тем более истовым и пламенным революционером он становился. Европа же была уже «теплохладна». К началу XX в. со всеми несовершенствами и грехами, с реальным несоответствием собственному идеалу Святой Руси. – Россия одним своим нежеланием отречься от когда-то заложенных в основание ее государственного и вселенского бытия смыслов мироздания все еще была удерживающим. Святейший Патриарх Тихон писал в своем обращении: «таинственная, но страшная по своим действиям сила ополчилась на Крест Господа Иисуса Христа. Всемирная могущественная антихристианская организация активно стремится опутать весь мир и устремляется на Православную Русь».
К этому времени поиск царства человеческого в западном сознании уже имел результатом две разработанные универсалистские доктрины – либеральную и марксистскую (обе не рассматривают нацию как субъект истории, для либералов – это гражданин мира, индивид, для марксистов – класс). Эти внешне весьма враждебные друг другу концепции, как это ни парадоксально, программировали некий общий результат, какая бы версия ни победила. Они вели к уменьшению роли национальных государств и постепенной эрозии их суверенитета, шаг за шагом отдавая наднациональным механизмам роль морального, затем политического арбитра.
Ознакомительная версия.
